Долгое мгновение они потрясенно таращатся друг на друга, а потом...
...Он сидит на земле, медленно мотая головой, а его друг стоит над ним, нервно кривясь и разминая правую ладонь. Магу полагается беречь руки, так что драться тот не любит. Хотя и умеет. Научился. Он многому научился... Впрочем, нелюбовь к рукоприкладству не помешала ему отвесить такую затрещину, что теперь голова гудит, а перед глазами мелькают цветные круги.
А ещё ему стыдно... Ну и что, что случайно? Что шутил? Дошутился, придурок... знал же, что тому из-за детской болезненности воинские науки плохо давались. И что по поводу мужественности не проходился только ленивый. ещё и он туда же... друг называется.
Стыдно...
А тот поднимает выроненный цветок и, отойдя на несколько шагов, садится на землю. Спиной к нему. Прямой и настороженный. Обиженный.
— Прости, — с трудом выдавливает он. — Я дурак.
Просить прощения, даже целиком осознавая свою вину, оказывается невероятно тяжело: слова словно бы цепляются за зубы, а язык едва ворочается во рту, разбухнув, как отсыревший сучок пробочника. Но он пересиливает себя и повторяет:
— Прости.
Застывшая идеально прямо спина друга вздрагивает и слегка обмякает. Он не поворачивается, но — словно бы нехотя — приподнимает руку и приглашающе похлопывает по земле рядом с собой.
Он усаживается на предложенное место — и, не удержавшись, коротко стискивает друга в объятьях. Тот мгновенно напрягается, но ненадолго. Понимает — это искренне. Без шуток и грязных намеков. Просто выражение радости от примирения. А потому почти незаметно улыбается и не отстраняется сразу.
А он говорит:
— Я скоро уйду.
— Почему? — улыбка медленно тает.
— Твои родичи вряд ли захотят терпеть меня долго. Да и мне не пристало у них на хребте сидеть... это поначалу я просто не знал, куда идти и что делать, вот и притащился в единственное место, откуда меня не выперли бы... сразу. И разве тебе не говорили, что приятельство с безродком, да ещё и изгнанным, тебя порочит?
Отвернулся. Значит, говорили.
— И куда ты?
— Наймусь куда-нибудь, — пожимает он плечами.
Они долго молчат. Потом он задает вопрос — неловко, просто чтобы разбить тишину:
— Слушай... я все стеснялся спросить... Это правда, что вы в родстве с дви(79)?
— Правда, — слабо улыбнувшись и пожав плечами, откликается тот. — Этого не скроешь, — он демонстративно оттягивает длинную, слегка вьющуюся прядь. — Никто и не пытается. Может, много поколений спустя черты глубинных сотрутся и затеряются, разбавленные кимерской кровью, но сейчас... Так что все Дома и кланы знают, что Даготы в родстве с "глубинными соседями".
— Но как?!
В этом его вопросе — все непонимание, которое он не способен выразить словами, ведь кимеры и двемеры не соприкасаются, если не считать нечастых мелких стычек за спорные земли — поверхность "глубинных", за редким исключением, не интересует. Да и сами они другие. Непонятные. И живущие на этой поверхности тоже не интересны.
Хотя... вот оно, рядом сидит, доказательство обратного. Хмыкает насмешливо...
— Никто не знает. А если и знает кто-то, то не расскажет.
...Тревожный багровый сумрак вокруг...
(...)
Он светлеет, пространство заливает сияние — такое же багровое и тревожащее. Оно колеблется, заставляя биться в конвульсиях изломанные тени на стенах, когда из сумрака выступает высокий силуэт в золотой маске. Он улыбается — тепло и приветливо, точно старому доброму другу
(что-то внутри заходится в отчаянном крике ужаса от этой улыбки)
И протягивает руку, то ли предлагая помощь
(ладонь широкая и мощная, облачённая в тяжёлую латную перчатку)
то ли просто пытаясь прикоснуться
(от мысли, что эти длинные костляво-сухие пальцы вот-вот коснутся его кожи, его снова охватывает ужас)
Он пытается убежать или хотя бы отшатнуться, но не может даже пошевелиться, а силуэт в золотой маске вдруг оказывается рядом — близко, слишком близко! — и что-то говорит. Голос его дрожит и дробится, разделяясь на несколько: густой хрипловатый бас, язвительно-нервный чуть дребезжащий тенор и — самый тихий — звучный, но какой-то устало-безэмоциональный баритон
(он слушает, отчаянно пытаясь понять хотя бы одно слово)
и так же дрожит и колеблется его облик — пластины облачающей его брони матово бликуют, а длинные полы тяжелого золотого облачения скользят по его ногам темным багрянцем дорогих шелковых одежд со странно знакомой вышивкой по краю подола и вдоль орукавья
(он видел, видел этот узор совсем недавно!)
Хор голосов сливается в мерный речитатив, где каждый произносит своё, но все вместе — одно и то же, и он с ужасом осознает, что на него пытаются наложить какое-то заклятье... когда смысл слов, каждое из которых произносится другим голосом, внезапно делается понятен:
— Господин Неревар Индорил, Хай Ресдайния! Давно забытый, возрождённый вновь! Господин Трое оклеветали тебя, трое предали тебя! Один, кого ты предал, был трижды прав!Ворин Дагот, Дагот Ур, верный вассал, преданный друг, просит тебя прийти, и взобраться на Красную Гору. Под ней разорви свои узы, избавься от проклятой кожи и очисти Морровинд от н'вахов!
(Он слушает, слушает внимательно, точно завороженный)
И вдруг силуэт в золотой маске делает длинный текучий шаг вперёд
и стоит на месте
багряный сумрак густеет, дорогим шелковым плащом ложась на широкие плечи
поднимает руку
и, улыбаясь, остаётся неподвижен...
— Проснись! — звучный баритон гремит в ушах музыкой, одновременно раскалывая голову звучащим в нем гневом, а лицо обжигает хлёсткая пощёчина...
* * *
Элемар подпрыгнул и сел на постели, тяжело дыша и невидяще таращась в ночной сумрак, кое-как разгоняемый светом толстой свечи, стоящей на столике у дальней стены спальни. Потом со стоном облегчения рухнул обратно.
— Просто сон, — почти счастливо выдохнул он.
"Кабы просто, — тоскливо отозвался Второй. — Так ведь нет же".
"Ну, знаешь ли, — перешёл на "внутреннюю речь" Элемар. — Вот без второго сна я бы прекрасно обошелся. Да и без третьего тоже".
"Ну и зря. Как раз именно этот сон о-очень интересен. И подтверждает кое-какие мои давние догадки. Хотя, надо признать, я тоже не в восторге от пережитого".
"Какие именно? — заинтересовался Элемар. — Догадки в смысле. Или опять не сможешь сказать?"
"А самому головой поработать?" — съехидничал Второй.
"Я ещё не настолько проснулся", — парировал он.
"А по-моему, ты просто ленивая задница, — проворчал дух, вполне, впрочем беззлобно. — Но изволь: я понял, почему корпрус действует на тех, кто им заражен, так по-разному. И почему одни видят просто кошмары, а другие — как Йакум Хайршашиши, к примеру — слышат зов, а некоторые попадают под его власть".
"И почему же?"
"Помнишь, ты как-то сказал, что, всякий раз, всякий раз, узнавая что-то новое о культе Шестого Дома, мы так или иначе сталкиваемся с чем-то, имеющим отношение к двемерам?"
Элемар вдруг понял, что знает, о чем собирается сказать ему Второй. Разгадка действительно была проста, особенно после того, как его буквально ткнули в неё носом. Кто — тоже гадать нечего, ведь именно он всякий раз каким-то образом будит их от очередного кошмара...
И дух не замедлил оправдать его ожидания:
"Так вот, происходит это потому что Дом Дагот, как мы теперь знаем, был с ними в родстве. Кровь двемеров — вот то, чем потомки Шестого Дома отличаются от остальных. Сильно разбавленная, конечно, за минувшие поколения... но именно благодаря ей Дагот Ур берет под контроль тех, кто называет себя Спящими. И именно её наличие определяет, по какому пути начнёт развиваться корпрус".
Глава 45. Ассурнабиташпи
— Алчущий это был, алчущий!
— А я тебе говорю — дремора! Нечего выдумывать. Дремора это был, Тремя клянусь!
Заинтригованный, Элемар хотел было подойти поближе, но пожилые данмерки, расположившиеся под лестницей, ведущей к альдрунскому храму — и к рынку, с которого, похоже и возвращались — оказались не настолько увлечены спором. Дружно замолчав, они не менее дружно смерили Элемара подозрительными взглядами и, подхватив корзины с овощами, торопливо удалилсь, оставив его озадаченно глазеть им вслед.
Впрочем, через несколько минут он наткнулся на ещё одну что-то жарко обсуждающую компанию — на этот раз мужскую. И ещё одну чуть поодаль. Это уже было интересно...
"Кажется, мы всё-таки не зря сюда притащились", — мысленно пробормотал он.
Второй только хмыкнул.
В Альд'Руне они оказались только потому, что отсюда было легко добраться до почти любого города на Вварденфелле. Во всяком случае, до тех, которые интересовали сейчас Элемара — точно. А все потому, что Второй буквально на следующий день после очередного насланного Даготом Уром сновидения сообщил, что искать Символ Элеидона надо в развалинах Ассурнабиташпи. Элемар даже не удивился: после того, как дух, не удосужившись предупредить, нагло затолкал его "внутрь" и полдня провел едва не в обнимку с подаренным Аретаном Мандасом "Пробуждением Мордрина Ханина", попутно то и дело перечитывая письмо Лалатии Вариан, он чего-то подобного и ожидал. А вот предложение отправиться за щитом как можно скорее всё-таки застало его врасплох. Элемар, которому неожиданно понравилось праздное времяпровождение — условно праздное, конечно, поскольку Вирас Гульс и Индрель Ратрион без его одобрения могли решить далеко не все вопросы, и таких вопросов к каждому его приезду в поместье в Бал Исре накапливалось немало — упирался, не желая никуда тащиться, но дух уперся тоже. Дров в пламя назревающей ссоры добавили книги, перетащенные от Индрель и Гилдан и сложенные, за неимением другого, более подходящего места, в высокие башни возле кровати — по какой-то причине книжных полок в поместье не оказалось. Одна из этих "башен", разобранная и заново составленная Вторым в поисках нужного тома, ночью решила упасть. Элемару повезло, что он в тот момент не спал, успев только присесть на противоположный край кровати. Что было бы, рухни все это добро на него во время сна, Элемар даже представлять не хотел. Особенно, учитывая размер некоторых фолиантов и окованные медью уголки их переплетов. Во всяком случае, ощущения, когда Тяжёлый том "Продвижения Истины", падая, хорошенько приложил его по хребту, ему совершенно не понравились. Что он не замедлил высказать "соседу", которого счёл виноватым в случившемся. Второй, впрочем, вины своей не отрицал, хотя и отметил, что это могло случиться и без его вмешательства. Тем не менее, после того как они всласть поругались, обвиняя друг друга во всех мыслимых прегрешениях и снова помирились, решено было как можно скорее отправиться в Альд'Рун и поискать там мастера-краснодеревщика — повторения истории с книгами ни один не хотел. В следующий раз может так не повезти.
Но когда Второй снова начал настаивать на том, чтобы отправиться в Эшленд — благо, где находятся развалины Ассурнабиташпи, им было известно — Элемар почувствовал, что снова звереет.
"Слушай, — старательно подавляя стремительно нарастающее раздражение — ругаться снова, едва успев помириться, ему не хотелось — спросил он, — ты можешь мне нормальным языком объяснить, какого Обливиона тебе не сидится дома? Этот проклятый щит от нас никуда не убежит, а у меня в кои-то веки появилась возможность пожить спокойно, как все нормальные люди. Так почему ты так упорно пытаешься не дать мне ею воспользоваться?"
Второй молчал так долго, что Элемар почти перестал надеяться, что ему ответят.
"Я не хочу встречаться с Каем", — неохотно признался он.
Элемар тогда опешил: Второй неоднократно давал понять, что уважает Кая Косадеса... Вообще дух относился к координатору Клинков весьма неоднозначно, воспринимая его то как союзника, то как противника — в зависимости от того, какими неприятностями грозило обернуться для них очередное поручение. Он с удовольствием водил Кая за нос. Он безжалостно и хладнокровно избавлялся от его осведомителей, если считал, что их существование угрожает его и Элемара благополучию. Но при всем при этом Кая Косадеса он искренне уважал и получал немалое удовольствие от встреч с ним независимо от того, кем считал его в тот или иной момент. И внезапное нежелание Второго встречаться с координатором Элемара крепко обеспокоило. К тому же, он вдруг с изумлением ощутил то, чего никак не ожидал. Дух... боялся. И боялся, похоже, так сильно, что не мог этого скрыть. Хотя наверняка пытался — обычно Элемар чувствовал его эмоции только тогда, когда тот их специально показывал. Исключение он смог вспомнить только одно — когда он, вскоре после того как едва не развоплотился в Аркнтанде, зачаровывая дротик для Шарн гра-Музгоб, обнаружил, что утратил возможность читать свои записи на языке другого мира... И вот опять.
"Хорошо. Я не буду спрашивать, почему ты так боишься предстоящей встречи с Каем. И, пожалуй, постараюсь об этом не думать. И да, раз ты так настаиваешь, мы отправимся в Ассурнабиташпи. Только подготовимся".
Второй почти неслышно, но прочувствованно выругался.
"Ты прав, — признал он. — Я дейсвительно до усрачки боюсь следующей встречи с Каем. Спасибо, что не спрашиваешь, почему".
Элемар вновь грустно усмехнулся:
"Просто я тоже боюсь. И сильно подозреваю, что боимся мы одного и того же".
— Патруль... возле Гнаар Мока... — донеслось до него, вырывая из воспоминаний.
Второй ощутимо напрягся.
"Не нравится мне это, — обеспокоенно пробормотал он. — Давай-ка заглянем в ближайший трактир. Наверняка хозяйка что-то знает".
Новость, услышанная в "Крысе в Котелке", не порадовала. Хозяйка была занята, но невысокий босмер с ловкими подвижными пальцами профессионального карманника и козлиным голосом поведал о том, что патруль легиона, расквартированного в форте Пёстрой Бабочки, отправленный на поиски баз контрабандистов, столкнулся с чем-то, что уложило весь отряд. Спастись, по его словам, удалось только одному из патрульных, но и тот по возвращении умер от ран.
— Вот только поговаривают, — многнозначительным полушепотом добавил рассказчик, — что легионеров перебили поднятые некромантами мертвецы. И тот патрульный, что вернулся — тоже был мертвецом. Он на часовых кинулся, потому его быстренько того... зарубали, — он со значением усмехнулся.
— А я слышал, что это был призванный дремора под иллюзией, — с сомнением проговорил Элемар.
