Ветер стал крепчать. Снег застлал мне глаза и я вынужден был остановиться и отереть залипшие ресницы. Глаза уперлись в тонкое гибкое древко стрелы. Осторожно, кончиками пальцев, я дотронулся до неё — рана отозвалась новой волной боли, пробравшей меня до мозга костей. Я жалобно застонал, скорее даже не от боли, а от отчаяния, что погибаю так рано, еще не начав по-настоящему жить. Я оглянулся. Снег скрыл преследователя. Значит, он меня не видит.
"Надо выдернуть стрелу, а то мешать будет — шатается на ходу — больно". Я вновь взялся за древко. Помедлил, еще раз взглянул вниз. "Вот так — одним рывком: раз — и все!.." Я потянул древко и тут же упал на колени. В глазах стало черным— черно, в висках застучало. По щекам покатились тяжелые капли. "Нет, не пойдет: крепко сидит, не выдерну, а если и выдерну, то свалюсь и чужак живьем будет кромсать своим страшным ножом мою обмякшую податливую плоть".. Сердце дернулось в груди, когда я все это себе представил: холодное, в светлых бликах лезвие, капли крови на снегу, злая и довольная улыбка на губах чужака... Я часто задышал, глянул в ту сторону, откуда должен был показаться враг: его все еще не было видно. Тогда я крепко, сжав до хруста челюсти, взялся за стрелу у самого плеча, куда она засела, а другой стал гнуть гибкую палку. Я напрягся, закричал на выдохе и переломил древко. Тут же упал на спину, чувствуя, как заходила подо мной земля, и закружилось серое небо. Я размахнулся здоровой правой рукой и отшвырнул обломок стрелы далеко в сторону. Ну что ж: надо подниматься, а то, похоже, будет поздно.
Превозмогая слабость и головокружение, я заставил себя подняться на ноги, сделать первые неверные шаги. Потом пошло легче, разошелся. Левую руку, чтобы не так сильно болело плечо, правой прижимал к животу. Опять пошел по брякающим камням.
Снежная завеса за моей спиной снова разошлась и, оглянувшись, я увидел, что враг мой присел на корточки и снимает свои снегоступы, стесняющие продвижение по осыпи. Он был далеко и отклонился несколько левее, чем шел мой след: видимо, сбился с него, пока валил густой снег. Я набрал в легкие побольше воздуха и еще скорей пошел в гору. А чужак тем временем, уже увязывал снегоступы на пояс.
Валуны начали мельчать, появились кривенькие, облепленные кухтой деревца, за которыми я, впопыхах, и скрылся, дабы избежать вражьих стрел. Склон, по которому я пробирался, неожиданно стал пологим, а затем и вовсе выровнялся. Вокруг меня сгрудились могучие кряжистые кедры. Судя по неистовому вою ветра где-то над головой, я заключил, что до вершины недалеко. У меня не было особых соображений на тот счет, как мне спастись от врага: я просто знал, что должен бежать, лезть в гору, покуда хватало сил. Вперед и вперед, шептал внутренний голос, который мое помутившиеся от страха и боли сознание, принимало за наставления духа-Покровителя. Повинуясь этому зову, я быстро продирался через сугробы. О снегоступах, притороченных к пояснице, я совсем позабыл, брел, проваливаясь едва ли не до живота. Откуда-то сверху сорвалась тяжелая ветка и упала неподалеку; я едва взглянул в ту сторону; сейчас не до того. Если и размозжит голову — все лучше, чем погибать от ножа чужака, лучше, чем видеть гладкое, отражающее бледный свет лезвие, которое вот-вот погрузится в твою плоть и достанет до самого сердца... От таких мыслей меня передергивало, и засевший в плече наконечник пошевеливался и доставлял мне неимоверные страдания. Я постанывал и останавливался, чтобы набрать побольше воздуха в легкие.
Пугало еще и то, что я начал слабеть: тело стало вялым и неподатливым; чтобы поднять ногу и сделать очередной шаг, приходилось серьезно поднапрячься. В голове шумело, веки отяжелели, и еще — не хватало воздуха, точно кто крепко-накрепко обхватил меня за плечи и сильно сдавил. "Доберусь ли до верха? — спрашивал я себя. — А если доберусь: что будет потом? Чужак-то, наверное, совсем рядом". И в подтверждение моим мыслям сзади донесся перестук камней на осыпи: враг был уже недалеко.
Низкорослый, изломанный неистовыми бурями, проносившимися над холмами, кедрач внезапно кончился, и я очутился на оголенной прогалине у подножия нагромождения почти отвесных скал, поднимавшихся вверх и прячущих свои верхушки в густом дрожащем мареве снежинок. Пораженный, я остановился и выпучил глаза: куда же теперь? Утесы громоздились и слева, и справа от меня. Можно попытаться обойти их, но что-то (или кто-то?) подсказывало, что скалы могут стать надежным заслоном между мной и преследователем. Если я сумею вскарабкаться наверх, то кто знает, чужак, возможно, оставит погоню и повернет вслед за своими соплеменниками: бродить в снежную бурю по лесу — дело нешуточное и небезопасное — собьешься со следа, и именем твоим назовут первого же младенца, появившегося после твоей смерти.
Я подошел к скале, дотронулся до изъеденного мелкими трещинами камня. Оглянулся. Поднял ногу и начал нащупывать ею подходящий уступ, от которого можно было бы оттолкнуться. Пошарив взглядом среди деревьев и не найдя там ничего, я вновь оборотился к скале. Трещин и выступов было много: словно Великий Создатель нарочно сотворил эти скалы для лазанья. Но одними ногами по скале не пойдешь — тут не обойтись без помощи рук, а у меня теперь осталась только одна. Я ступил на первый уступчик, подобрал вторую ногу, распрямился, здоровой рукой разгреб снег в расселине, ухватился покрепче и стал карабкаться выше, усиленно отталкиваясь ногами. Ослабевшая левая рука лишь мешала. Плохо шевелящимися пальцами её я пытался хоть немного помогать себе при подъеме, но это получалось плохо. От резких движений, толчков и рывков, я испытывал сильнейшие боли. Слезы застилали мне глаза, сознание помутилось, тело полыхало огнем. Я даже не заметил, как добрался до первого уступа на котором можно было передохнуть. Прижавшись к скале спиной, я первым делом посмотрел вниз: оказалось, что я взобрался уже довольно высоко — кедр, что рос ближе всех к скале, глядел на меня черным зевом дупла, расположенного как раз на середине ствола. Боль сдавила плечо, перекинулась к шее; я зажмурился и сильно сжал челюсти, аж до хруста, дыхание перехватило, от напряжения даже пальцы на ногах подвернулись внутрь. Мне показалось, что я сейчас умру. Я поспешно распахнул веки, боясь, что духи утянут меня в темноту. И тут же заметил движение среди деревьев — чужак приближался; сердце мое затрепетало как у бурундука, почуявшего подкрадывающуюся лисицу.
Враг шел пригнув голову и плечи, поигрывая большим луком с приложенной к тетиве стрелой; вглядывался в мои следы и совсем не глядел по сторонам: он знал, что не подвергает себя опасности — что может сделать ему, взрослому, полному сил мужчине, маленький испуганный мальчик? Выйдя из кедрача, он остановился, поднял голову и уперся взглядом в подымавшиеся утесы. Недоверчиво посмотрел сначала в одну сторону, затем в другую; но следы вели прямо к скале. Он задрал голову и стал отыскивать меня среди нагромождения скал. Это ему не удалось: снег так облепил меня, что одежда моя слилась с окружающим. Но чужак знал, что я где-то совсем близко: не мог раненный мальчишка уйти далеко. Враг постоял, поглядел туда-сюда, и подступил к скале. Искоса посмотрел наверх, убрал стрелу, закинул лук за спину, проверил на поясе нож и начал взбираться вверх.
Я понял, что если не помешаю ему, все кончится прямо сейчас: ему, чужаку, требовалось всего несколько мгновений, чтобы добраться до меня, а там... потечет горячая кровь, заструится по стылому камню...
Я приподнялся, подобрал ноги. Рукой задел за снегоступы, привязанные к поясу. Попытался развязать ремешки, но одной рукой сделать этого не смог. Снял весь пояс, сдернул с него снегоступы. Поудобнее перехватил один из них и прицелился в покачивающуюся шапочку чужака. Медленно отвел я руку за голову и метнул один из снегоступов в голову врага. Чужак как раз поднял лицо и в последний миг заметил меня; губы его даже растянулись в торжествующей ухмылке. Тут-то мой снегоступ и угодил ему прямо промеж глаз. Чужак вскрикнул и отпустился руками от скалы, забарахтался в воздухе и грузно шлепнулся на спину у подножия скалы, застонал.
Подхватив оставшийся снегоступ, я начал карабкаться выше. Враг, оглушенный падением и ударом моего "оружия", обескураженный, приходил в себя долго. Мне удалось продвинуться значительно выше — я добрался до узкого выступа, что шел в обход совершенно неприступной стены и, остановившись, увидел что чужак уже поднялся на ноги. В руке он держал переломившийся надвое лук. Бешено зарычав, он откинул его в сторону, скинул колчан, потоптался на нем и выхватил из-за пояса нож. Обратив кверху вымазанное сажей лицо, казавшееся мокрым (видно запущенный мною снегоступ рассек таки ему бровь) он закричал что-то на своем непонятном языке, взмахнул ножом и стал снова взбираться по скале.
Теперь он был осторожнее: все время посматривал на меня, стараясь укрываться за выступами. Я не стал поджидать, пока счастье улыбнется мне снова, чтобы я смог еще раз подбить его оставшимся снегоступом, тоже полез вверх. Но, обойдя отвесную кручу, я понял, что уже совершенно выбился из сил. А чужак уже стоял на том месте, где я отдыхал перед тем, как он вышел из леса. Он показал мне свой нож в вытянутой руке и поманил к себе другой, очевидно обещая быструю смерть. Я затряс головой, начал отползать от края. Рукой нащупал россыпь камней. "Хорошо!"
И почему-то стало легко. Теперь у меня было, чем встретить грозного чужака. Камень — не снегоступы: если угодить им по черепу — мало не покажется, можно и убить. Но для начала я все же решил использовать оставшийся снегоступ: чего добру пропадать?!
Чужак ухмылялся и потешался надо мной: пробираясь от выступа к выступу, выглядывал из-за камней, присыпанных снегом, смеялся и дразнил меня. И все время показывал, какой у него нож — острый, большой. А я ждал, напряженно следил за его кривляниями, выбирая удобное мгновение, когда он, утратив бдительность, отвернется от меня.
Вот чужак подобрался к широкому пролому, который я обошел стороной, а он решил преодолеть напрямик. Вытянув руки, он уперся руками в края выбоины и начал подтягивать ногу. Голова его прильнула к скале. Я воспользовался его заминкой и запустил снегоступ. Но враг был готов к этому, с легкостью увернулся. Перекрывая шум ветра, загремел его злой хохот. На память пришли воспоминания о том дне, когда мы с мамой и Ойты вышли к тропе и нашли на кедре останки сородичей, зверски замученных чужаками. Но даже это не испугало меня: живым не дамся, лучше сброшусь со скалы. Пусть себе хохочет, но поиздеваться над собой живым я не дам. Все равно не выживу, подумал я, рана тяжелая, смертельная. Так что у меня был выбор: либо меня убьет чужак, причем, в этом я нисколько не сомневался, постарается растянуть удовольствие (возможно, смерть моя будет столь же ужасна, как смерть Уныра, его матер Сэчжи и дочерью Мы-оль: он выпустит мне внутренности и развесит их на камнях), либо я сам покончу с жизнью. Выбор невелик, но выбирать, все же, было из чего.
Чужак благополучно миновал темную щель провала, закинул ногу на выдававшийся камень и осторожно подтянулся. Стоя на коленях, он поиграл ножом у меня на глазах и вновь черное лицо его прочертила ослепительно белая щель оскала. Я пододвинул увесистый камень поближе к себе, но так, чтобы этого не заметил враг, крепко сжал его пальцами. Спокойно я оглядел кедрач, шумевший внизу, острые угловатые утесы; я прощался с Миром, прощался, потому как понимал, что сейчас я приму смерть. Страх совсем покинул меня, подкатило сожаление. Подумал, что жить, несмотря на трудности и невзгоды, все же хорошо. Предо мной, как уже бывало, промелькнули образы, запечатлевшиеся в памяти за всю короткую жизнь: люди, события, родное тхе-ле на берегу Двойного озера, с которым было связано все, что я знал; мирные счастливые дни промысла рыбы, когда всей семьей мы уходили на маленькое лесное озеро за Большим болотом; веселые игры с друзьями на залитом солнцем лугу; тихие зимние вечера, когда тхе-хте рассказывали о своих охотничьих странствиях; тяжелая рука деда; ласковый голос бабушки... Неужели я снова увижу всех тех, кто ушел из этого мира? Уныра, его сварливую мать, толстуху Мы-оль, Го-о, бабушку? Неужели так будет? Я вздохнул: "Да, так и будет, потому что так всегда бывает!"
Чужак, не скрывая своих чувств, упивался своим превосходством: надменно поглядывая на меня, он что-то оживленно говорил и по всему было видно, что он очень доволен, что наконец загнал меня в ловушку. Он более не торопился, каждый шаг его был преисполнен сознания собственной силы и уверенности в себе. Он был уже близко, чуть ниже уступа, на котором я восседал, когда поскользнулся и припал на одно колено. Я воспользовался тем, что он на краткое мгновение упустил меня из вида и швырнул камень. Но то ли рука дрогнула, то ли чужак немного подвинулся — камень пролетел мимо него, да так, что враг и не заметил этого. Снова поднявшись на ноги и стряхнув со штанины снег, он ухмыльнулся. А моя рука уже нащупала следующий валун, много больший, чем первый. Вот только хватит ли оставшихся сил, чтобы поднять его одной рукой и докинуть до чужака? "Пусть подойдет поближе", — решил я и замер на месте.
Нас разделяло уже не более двух десятков шагов: еще немного, и рука чужака обхватит мою свешивающуюся с уступа голень. Предвкушая скорую развязку, чужак хищно облизывал губы. Кровь на его лице уже запеклась и от того оно лоснилось, точно намазанное свежей краской. Я приготовился: как только поднимется к самому утесу — запущу ему в морду тяжелый камень. Тогда посмотрим!.
Признаться, я боялся, наступления этого мгновения: ведь тогда придет время действовать, а размышления и сомнения нужно будет оставить позади. И действовать придется наверняка. Если промахнусь, нужно будет быстро вскочить на ноги ("А смогу ли?", — спрашивал я себя) и прыгнуть со скалы, чтобы умереть от удара о землю. Главное — успеть.
Я задышал быстрее. Заметив это, чужак, должно быть, подумал, что я обезумел от страха и потому опять показал мне нож. Решив подыграть ему, я подобрал ноги, плотнее прижался спиной к скале, а сам тем временем уже начал готовиться к броску. Десять шагов теперь разделяли нас.
И тут чужак, точно заподозрив что-то неладное, вдруг остановился. Его взгляд был прикован ко мне. Мы смотрели друг другу в глаза: охотник и его жертва. "Только кто же из нас добыча?!" Сейчас все и решится: погибну либо я, либо он, иного не дано.
Я мало верил в то, что выйду победителем в схватке с опасным и сильным противником: он был здоров и ловок, а у меня в плече засела стрела; через рану, вместе с вытекающей кровью, тело мое покидали жизненные силы. Шансов на то, что мне удастся сбить с ног врага, метнув в него тяжелый валун, было немного. Я это отлично понимал. Я был готов вложить в бросок всего себя, а дальше — будь что будет: если промахнусь — нужно будет, всего-то навсего, сделать один шаг, чтобы полететь вниз, к подножию утесов, ударяясь о смертоносные выступы, торчащие из откоса. "Пусть будет так!".
Чужак пригнул голову к плечу. Он не решался идти вперед: видимо мой вид натолкнул его на какие-то подозрения. Наверное, его смутило то, что я был слишком спокоен. Несколько долгих мгновений мы, не мигая, смотрели друг на друга и я уже начал подумывать, что план мой провалился. "Придется прыгать", — подумал я, и перед глазами моими возникло грустное лицо мамы. Но вот, чужак снова растянул губы в уродливой улыбке и шагнул вперед, прервав ход моих мыслей.
