Каору мог лишь досадливо морщиться про себя: очищение от проклятия шло медленно, даже с поддержкой святой земли храма — слишком много зла и горя скопила в себе эта изношенная катана. Обладавшему наивысшим показателем духовной силы, именно на плечи Каору легла основная тяжесть ритуала, так как братья, при всем желании и старании, могли лишь оказывать поддержку и слегка облегчать его работу.
Юноша скривился от резко нахлынувшей волны омерзения: будучи центральным звеном в ритуале очищения, он был вынужден сталкиваться с проклятьем фактически лицом к лицу, и это не было приятным процессом. Его голову заполнило очередное видение, в котором очередной владелец проклятого меча, потеряв остатки рассудка, творил мерзкие свои зверства над людьми. Еще раз, и еще раз, от сцены к сцене, Каору медленно погружался в пучину времен, от настоящего к прошлому, словно наблюдая разрозненный фильм в обратной перемотке. Это был крайне неприятный, но необходимый процесс: чтобы полностью сломить и уничтожить проклятье, необходимо было найти его первопричину. Некоторые картины, увиденные им, были столь отвратительны и мерзки, что не будь Каору сосредоточен и отрешен, его, наверняка, стошнило бы, и не раз.
Время шло мучительно медленно, но вот, он, наконец, добрался до самого дна памяти катаны. Прерывисто вздохнув, Каору решительно втолкнул свой разум в осколки памяти, молясь, чтобы увиденное им не было слишком отвратительным.
* * *
Когда-то давно, где-то во времена эпохи Воюющих Кланов, жил-был кузнец.
Его отец был кузнецом, и отец отца был кузнецом, и его отец также был кузнецом. Ему было уже пятнадцать, а значит он был полноправным мужчиной и мог сам вести дела!
Их небольшая деревня располагалась у подножья небольшой горы, рядом с рекой и небольшим лесом. Это было удачное место: река была чистой и достаточно широкой, а в горе были богатые жилы железной руды, а лес был полон пригодных для получения угля пород.
Это была деревня кузнецов. Каждый третий мужчина был кузнецом, а остальные в той или иной мере были причастны к кузнечному делу: углежоги, шахтеры, дровосеки....
Это было мирное место, достаточно далекое от остального мира, чтобы беспокоиться о его проблемах и волнениях. Скорее, некоторый беспорядок "внешнего" мира был даже хорош: в последние четыре года спрос на работу кузнецов повысился, и деревня неуклонно богатела. Молодой кузнец был счастлив и доволен своим местом в этой жизни: ремесло было выгодным и обещало кормить его еще десяток лет, так как клан Каака недавно оставил деревне большой заказ на оружие, а сам молодой кузнец сговорился с проезжим зажиточным самураем из Железа на изготовление индивидуальной катаны, а так же клинков для его асигару! И как вишенка на торте: месяц назад он женился на одной из видных девушек в соседней деревне! Жизнь хороша!
В то же время во внешнем мире продолжала бушевать кровавая вакханалия: кланы шиноби резали друг друга, но это было нормой жизни — они занимались этим еще со времен прадеда деда молодого кузнеца и, как он думал, уже сами забыли с чего вообще все началось. Периодически к "забаве" присоединялись и местечковые даймё, решив заиметь новую территорию. Это была эпоха войн. Не то чтобы это волновало юношу: все это было во "внешнем" мире, нисколько не затрагивая деревню кузнецов. До тех пор пока были те, кто хотел сражаться, у них всегда будет своя пиала риса с жирным куском рыбы.
Как оказалось в будущем, такие беззаботные мысли были жестоко наивными.
Шли месяцы. Юный кузнец был раздосадован: с клинками асигару не было никаких проблем, но катана для самурая наотрез отказывалась рождаться на этот свет! Все было из рук вон плохо — кузнец просто не чувствовал, что готов отдать "это" богатому господину. Все его работы были чем-то "не тем", слишком просто, слишком грубо... Он просто не мог позволить своему дебюту в качестве кузнеца быть чем-то таким... банальным! У молодого кузнеца было свое эго и оно яростно протестовало против простых решений. Да и потом, что-то банальное могло бы и оскорбить заказчика! А это было уже не хорошо: в эти дни военные люди не славились своим терпением и снисхождением.
Однажды настал срок окончания работы. Молодой кузнец сам доставил клинки асигару в поместье самурая и убедил того подождать еще несколько месяцев свой личный заказ. Все это время юный кузнец искал знания везде, где только было возможно, от родственников и соседей до купцов и ближайших храмов — он отчаянно собирал новые знания о металлах, необычные материалы и прочее-прочее-прочее, чтобы исполнить заказ так, как он хотел и, тем самым, удовлетворить свое тщеславие. Его катана станет разящим ветром в руках самурая, и тогда он прославится! Через его работы люди будут знать его имя. Это было его мечтой.
К сожалению, судьба была жестока к амбициям юноши.
Вернувшись в деревню, он застал ужасающее зрелище:
Деревня была разорена.
Столбы дыма шли не от жгучих горнил кузниц, а от тлеющих углей домов. Тела людей беспорядочно лежали на земле, словно разбросанные капризным ребенком соломенные куклы. Мужчины умирали сражаясь, с оружием и инструментами в руках — от мечей и топоров, до вил и кузнечных молотов. Женщины... у многих из них были разорваны одежды. Нетрудно было догадаться, что смерть пришла к ним мучительно позже.
Война, бойня, что казалась такой далекой и неинтересной, пришла в деревню кузнецов.
Не зная себя от шока, молодой кузнец заторможено бродил по месту трагедии, непонимающими, стеклянными глазами осматриваясь вокруг, не в силах осознать видимое своим разумом. Затем внезапная мысль ударила его подобно молнии, и кузнец бросился к своему дому. Лихорадочно бросая взгляды на лежащие тела, он захлебывался молитвами всем известным ему богам, прося о милости. Пока ни одна из женщин на его пути не была его женой, и это селило в его сердце крупицу надежды. Как ни ужасны в другое время были бы такие мысли, но лучше другие, чем она. Надежда стала сильнее, когда кузнец нашел свой дом — разграбленный, порушенный, но пустой. Быть может, она сумела спастись? Сбежать?
Говорят, что надежда всегда умирает последней. Но когда это происходит, остается только пустота.
Сердце кузнеца оборвалось, рухнув в холодную бездну, едва он вошел в кузницу.
Она была там. Бездыханная, изломанная, оскверненная. И, словно в насмешку, заколотая последним образцом катаны, что должна была стать триумфом молодого кузнеца.
Упав на колени, кузнец замер сломанной игрушкой, не думая, не двигаясь, даже не дыша. А затем он закричал. Боль, горе, страдание, ярость, и бесконечное отчаяние сталкивались в груди человека, вырываясь из горла резкой, режущей уши и ввинчивающейся в мозг какофонией, что никогда не должно было издавать человеческое горло.
Молодой кузнец кричал и кричал, он продолжал кричать до тех пор, пока его горло было способно выдавить из себя хоть звук. Но, в конце концов, этот момент настал, и на разрушенную деревню опустилась гнетущая тишина.
Какое-то время последний живой человек бледным призраком бродил по разрушенной деревне. Волосы юноши, когда-то насыщенные и блестящие, посерели, словно у столетнего старика, кожа его побледнела, а в глазах исчез даже малейший намек на душу и разум. Он не думал, он не чувствовал, он не жил.
Внезапно, с неслышным шумом разбитого стекла, в глазах молодого старика промелькнула злая искра разума: он смотрел на труп, на много-много трупов. Каждый был убит, но каждая смерть была разной. Как кузнец, живший изготовлением оружия, пусть и в теории, но юноша мог бы сказать, чем был нанесем тот или иной удар. Клинок, клинок, клинок, нож, опять клинок... Много разрезов, но еще больше узких, колотых ран. Помимо того были тела, носящие причудливые, нетипичные повреждения: промятины, вырезы, изломы... что-то, что нельзя было сделать просто оружием. Опустевший разум мыслил на удивление разумно и рационально, наталкивая на один единственно верный вывод. Только одни существа могли убивать так. Так дико, причудливо, абсурдно. Словно используя не оружие, а неведомое колдовство. Каждый, живущий в эпоху Воюющих Кланов знал это слово. Слово, что обозначало людей нечеловеческой силы и абсурдных способностей.
Шиноби.
Шиноби. Шиноби! Шиноби!!! ШИНОБИ!!! ШИНОБИШИНОБИШИНОБИШИНОБИ ШИНОБИШИНОБИШИНОБИ!!! Это они! Это ИХ ВИНА!
Вслед за словом, разум кузнеца затопила бесконечная ярость, что напугала бы даже демонов. Все стало так ясно, так четко и понятно. Кузнецы делали оружие, орудия войны, что забирали чужие жизни. Неудивительно, что деревня в конечном итоге была атакована врагами тех, кого она снабжала. Но этот факт не волновал кузнеца. Он, наконец, нашел причину и виновных. Для него этого было достаточно.
Вскоре кузнец был у своей кузни. Вокруг была разруха и трупы.
Разорение кровь и пепелище. Склады разграблены, шахты завалены, но все казалось неважным. Обломки мебели, деревянных стен, каждая кроха угля — все летело в печь. Вооружившись единственным молотом, кузнец бросил в пылающее пламя ту самую, последнюю "неудачную" заготовку катаны, что еще носила на себе капли крови его жены.
Шли часы, дни. Кузнец не спал, не ел, не пил. Словно одержимый, он без устали бил молотом раскаленный метал, затем грел, затем опять бил. Воздух сотрясался от дикого звона, что не затихал ни на миг. Кузнец был безумен в своем исступлении, он потерял все мысли, кроме навязчивого желания закончить меч. Шло время, а звон не затихал — напротив, стук молота становился все яростней и быстрей.
А сам кузнец, пока шло время, все меньше и меньше походил на человека: глаза юноши наливались кровью, кровавые слезы лились с тех глаз, от непрекращающегося шума молота барабанные перепонки уже давно лопнули и были забиты пробками сгустившейся крови. Тело его осунулось и истончилось, кожа стала болезненно желтой, словно старый пергамент. Но это был не конец, далеко не конец — вскоре изменения стали все более... чудовищными. В налитых кровью глазах поселился безумный огонь, лицо гротескно вытягивалось и заострялось, искривленная челюсть была не в силах удержать во рту непропорционально большой язык, иссушенная кожа грубела и роговела. Существо, что едва казалось человеком, бешено и исступленно молотило приросшим к руке молотом по раскаленному металлу, высекая сотни прожигающих землю искр. Когда существо замечало, что температура опускалась, оно хватало заготовку обугленными пальцами и разогревало её, изрыгая огонь из оскаленной пасти. Когда и этого было недостаточно, существо, ёкай, без раздумий оторвало свои ноги, бросив их в горнило.
Это дикое, безумное и ужасающее действо длилось неделями. Выкованная в огне и ненависти, катана жадно впитывала в себя боль и отчаяние своего создателя, превращаясь в нечто страшное и зловещее. В конце сам ёкай закончил свое время в пламени кузницы, даже сгорая, продолжая ковать металл.
Спустя месяцы, самурай, наконец, потерял остатки своего терпения и самолично отправился к кузнецам. Найдя давно покинутое пепелище и обглоданные зверьем тела, воин не мог не испытать разочарования. Столько времени в пустую! Не теша себя ложными надеждами самурай, тем не менее, решил проверить дом кузнеца, которому он заказал свое оружие. И каково же было его удивление, когда в кузнице он нашел великолепную катану, что была воткнута в посеревший пепел очага кузницы. Она казалась простой, но элегантной в этой своей простоте, длинной клинка как раз под руку самурая, вес и баланс были идеальны. Порадовавшись своей удаче, самурай забрал катану себе и вернулся в поместье.
И Каору был вынужден смотреть. Все это время он безучастно наблюдал за ужасом вокруг, не в силах сделать хоть что-либо. С болезненным видом, молодой монах прикрывал рукавом ритуального хаори лицо, едва сдерживая тошноту. Он смотрел, он был вынужден видеть все это. Это было отвратительно, отвратительно во многих смыслах. Уже только одного только наблюдения за тем, как человек превращался в ёкая, как его душа искажается, было достаточно, чтобы сойти с ума от омерзения.
Это были последние воспоминания о мече. Все что будет дальше, Каору уже видел: вскоре самурай пойдет на очередную войну, в которой поразит даймё своими могучими навыками на поле боя, в том числе и против нанятых врагом шиноби. Естественно, никто не мог знать, что выкованный ёкаем клинок подпитывал своего владельца в битве, в особенности в бою против так ненавистных его создателю шиноби. Вкушая смерть и боль, дух клинка креп, а десятки будущих битв только шли ему на пользу. Самурай прославился, став знаменитым бойцом на многие земли вокруг. И, по мере того, как меч набирался сил, его владелец незаметно менялся: он становился все более диким и неистовым в бою. А затем и не только. Спустя годы, вслед за славой необоримого бойца, за самураем начала закрепляться более мрачная "слава" жестокого и кровожадного человека, подверженного вспышкам гнева. Кончилось все тем, что во время очередной вспышки ярости тот зарезал собственных жену и сына, после чего, осознав содеянное, в отчаянии совершил харакири. Затем один из слуг решил тишком продать меч знаменитого воина, выручив кругленькую сумму золотом. Так проклятый клинок обрел нового владельца, но пробыл с ним недолго — того убили в следующей крупной потасовке, а сам меч забрал победитель. Попадал меч и в руки шиноби, но и тогда коварный предмет с радостью делился своими силами, медленно сводя своего очередного "хозяина" с ума, в очередной раз превращая его в кровожадное, одержимое подобие человека. Потертая рукоять отметилась сотнями, даже тысячами рук, пока, в один прекрасный, солнечный день, очередной носитель проклятого предмета не решил ограбить одинокую повозку.
Прерывисто вздохнув, Каору тоскливым взглядом проводил удаляющуюся спину самурая. Это было прошлое, он ничего не мог изменить в том, что уже случилось, но от этого его душе было не на много легче. Видя все те зверства, совершенные владельцами меча, молодой монах чувствовал омерзительный привкус гнили во рту, от которого он, кажется, еще не скоро избавится.
Тем не менее, он уже прибыл к месту назначения. Остановившись перед покосившейся дверью кузни, он решительно толкнул её рукой. Вопреки ожиданиям, дверь не отворилась, не упала или что бы то ни было еще, нет. Она осыпалась стылым пеплом, едва пальцы коснулись её поверхности. Тут же по ушам Каору ударил острый звук ударов металла о метал, а волосы растрепало от ударившего в лицо обжигающего воздуха. Шум и лязг мгновенно охватил все вокруг, округа потемнела и размылась — окружающий мир растворялся буквально на глазах, оставляя после себя багрово-оранжевое марево.
Кузнец... ёкай... нет. Существо, воплощающее собой проклятье, предстало перед Каору. Оно выглядело как тот несчастный юноша кузнец, когда тот полностью потерял человеческий облик: гротескные пропорции, грубая красноватая кожа, искривленные клыки и длинный язык. Из облысевшего лба торчали толстые рога, как у демонов они, но не симметричные — левый рог был явно длиннее правого. У существа не было нижней половины тела — вместо нее торс существа рос прямо из горящего горна, облизывающего тело языками пламени. Совершенно не обращая внимания на своего посетителя, сущность продолжала неистово молотить приросшим к руке молотом по катане, склонившись над ней так сильно, что позвоночник и лопатки резко проступали под кожей.
