— Ты больше в этом разбираешься, Сетен... Для меня все это слишком сложно.
— Знаю. Потому и говорю. А вообще — хаос все это. "И отныне будет в жизни все прекрасно!"
Ал усмехнулся:
— "И отныне будет в жизни все прекрасно!" Да, пожалуй, для того, чтоб порадовать дух, стоит затеять Теснауто...
— Стоит, стоит... — Сетен устало сгорбился над столом, разглядывая свои руки с сухой, сильно загорелой кожей и узловатыми венами.
* * *
Не выдерживала и Танрэй. Вместо того чтобы отдыхать после работы, она теперь все чаще брала с собой Ната и в сопровождении кого-нибудь из учеников шла в горы либо к реке, где рисовала эскизы или что-то писала, время от времени отбрасывая за плечо золотящиеся в отсветах заката длинные волосы.
Набегавшись, Нат ложился поодаль, в траву, и слушал неуловимый для человеческого уха гул земли.
Ишвар любил проводить время с ними: и Танрэй, и Нат были спокойными, умиротворенными, в их обществе ученик чувствовал себя хорошо, в душе не было ни облачка. Он растягивался на земле рядом с волком и тоже слушал глубину.
— Наши предки, атме Нат, говорили, что там ворочается четвертое Солнце... Когда придет тьма и все снова смешается, как медузы в море после шторма, Земля родит новое Солнце... Злые духи будут мешать его рождению, но оно взойдет. Все начнется заново... Так говорят старые люди...
И, слушая Ишвара-Атембизе, Танрэй рисовала рождение четвертого Солнца, рисовала тени злых духов и молнии раскола. Она сама удивлялась потом тому изображению, которое получалось на полотне.
Волк задумчиво приподнимал брови и скашивал серые глаза на разговорчивого дикаря. Ишвару казалось, что Нат понимает каждое слово, даже когда парень, забывшись, переходил на родное наречие.
Приближение хозяина пес чувствовал раньше всех. Сгущались сумерки, багрянец, заливавший запад, таял, мрачнея, и Танрэй было уже почти не видно того, что она рисует. Когда Нат вскакивал и бросался в заросли, молодая женщина послушно собирала свой этюдник: волк не ошибался.
Ишвар вел ее по безопасным тропкам и внимательно смотрел по сторонам и на землю: атме очень боялась змей и ядовитых насекомых, коих в здешних краях водилось несметное количество. Проводив ее до места встречи с Алом, ученик быстро удалялся.
Все чаще они возвращались домой молча. Полностью молча. Алу не хотелось говорить, не хотелось тепла, которое готова была отдать ему Танрэй. И она это прекрасно чувствовала. Но разве в силах они что-то изменить?
В этот раз Ал казался веселым. Даже чересчур. Отчаянно-веселым, и это настораживало. Волку его неестественная приподнятость совсем не понравилось, и он, упершись передними лапами в грудь хозяина, заглядывал ему в глаза, пока тот не прикрикнул:
— Ну хватит! Довольно!
Нат вздохнул, тяжело опустился на четвереньки и обреченно потрусил рядом. На тропинке показались Ишвар и Танрэй. Она ощутила то же самое, что и верный Нат.
— Что-то случилось, Ал?
— Нет, — он машинально взял у нее из рук тяжелый этюдник и добавил: — Вернее, да. У меня хорошие новости: скоро мы отметим праздник Теснауто. Кронрэй и его созидатели обещали помочь нам в этом...
На ее усталом, но все таком же красивом и юном, как прежде, лице отразилось вначале недоверие, а затем радость. Бедняга, подумал Ал, она тоже забыла здесь, что значит — веселиться...
Танрэй ухватила пальцами подол своего легкого сиреневого платья и, напевая, закружилась возле мужа. Маленькие ловкие ножки едва касались земли:
— Я не умею танцевать, но всегда обожала Теснауто! — воскликнула она и неожиданно замерла: — Ты слышал?!
— Нет. Что? — Ал остановился как вкопанный и прислушался.
Нат дернул ушами, оглядываясь.
Ледяная волна прокатилась по телам каждого из них троих. Люди не слышали больше ничего, а волк различал каждый звук. Они не чуяли запаха смерти, а к западу отсюда сейчас случится смерть...
Ал схватил пса за ошейник, хотя Нат и не собирался покидать их здесь. Хозяин уже давно не доверял ему. Плохо.
— Идем поскорее! — Танрэй испуганной рыжей белочкой забилась под мышку мужу. — Мне отчего-то страшно...
Еще бы не страшно! Волк слегка потянулся вперед, хотя из-за этого ошейник удушающе сжал ему горло, и заглянул в лицо хозяйки. То, что вызывало в ней лишь смутную тревогу, Нату виделось отчетливо, словно он сам был там, за много ликов отсюда...
* * *
Кровь почти кипит от возбуждения.
Саткрон не чаял в себе такого азарта. Выслеживать туземца, словно дикого зверя, красться за ним, зная, что конкуренты поблизости и тоже не дремлют...
Охота на зверя — немного не то. Нет такого куража. Хотя все ори и считают аборигенов обезьянами, в сердце и душе теплится ощущение: жертва — человек, не зверь. И потому так сладостно и захватывающе ноет в животе, потому столь приятно щемит в груди. Ты — царь. Ты можешь сделать с другим человеком то, что пожелаешь. Нет преград. Ормона кричит об этом всегда. Она прекрасна, когда призывает смерть! Она сама — словно воплощенье Смерти!
Неважно, что в их шайке больше половины — сородичи тех, на кого они охотятся. Саткрон и гвардейцы-ори, примкнувшие к отряду Ормоны, не задумывались об этом.
Саткрон ждал, и вот послышалось блеянье. Пастух со стадом одомашненных горных коз спускался в селение близ Кула-Ори. Эмигранты уже многому обучили местных, а ведь еще лет пять назад ни один дикарь не занимался сельским хозяйством и пользовался лишь подарками Природы: племени нужна растительная пища — лезь на дерево, племя нуждается в мясе — иди на охоту. Все просто. Но город разрастался, завязались торговые отношения с соседями, оританянам нужен был комфорт, к которому они привыкли. И потому цивилизаторы торопливо передавали свой опыт ученикам, стоящим в своем развитии на несколько ступенек ниже них. Вмешивались в естественное течение жизни, уже не считаясь с этическими принципами, которые проповедовали раньше: "Эволюция должна происходить без искусственных рывков". Хорошо рассуждать так, когда ты блаженствуешь на родном Оритане или на Ариноре. Когда нужно выживать, все принципы отходят далеко на задний план.
Медлить было нельзя: один из дикарей-охотников занял заведомо более выгодное положение. И Саткрон быстро побежал вниз, пригибаясь и почти стелясь над землей. Кровь снова заклокотала в его жилах.
Одна из проклятых коз почуяла неладное, суетливо дернула задом и остановилась, пережевывая траву и поводя по сторонам глупым взглядом глаз с горизонтальным зрачком. Стадо сбилось в кучу, готовое в любой момент разбежаться.
— Эой! Эой! — прикрикнул на них пастух и зарычал что-то на своем убогом языке.
Саткрон замер. Исчезли и конкуренты. Правила таковы, что если жертва тебя заметит или — того хуже — успеет предпринять попытку защититься, ты лишаешься права преследовать ее в дальнейшем. Если же этот этап прошел гладко, но когда ты сворачиваешь ей шею, она издаст хоть звук — ты не участвуешь в следующем предприятии, над тобой посмеиваются друзья и вообще ты начинаешь чувствовать себя неудачником. Саткрон уже однажды прошел через это и больше не хотел.
Темнело быстро. Пастух поторопил стадо. У него в руках нешуточное оружие. Вряд ли, конечно, он умеет управляться с ним так, как нужно, однако опасность, что туземец будет сопротивляться, все равно остается... Однако Саткрону это лишь добавило нетерпения.
А вот, пожалуй, удобный момент: тропинка сужается, с одной стороны — обрыв, с другой — скала. Пастух прогоняет стадо вперед себя.
Еще несколько шагов под неумолчное блеяние и дробный стук копытец. И вслед за последней козой Саткрон вырывается из кустов.
Туземец не успевает и охнуть, а его позвоночник уже глухо крякает под руками убийцы. Одним движением Саткрон сбрасывает труп в обрыв. Даже не нужно возиться, маскировать следы преступления. Очевидный несчастный случай. Бодливый козел столкнул бедолагу-пастуха.
Недовольные проигравшие покидают засаду. Саткрон доволен, как никогда.
Иэхэх, со злостью перерезав глотку одной из коз в разбегающемся стаде, взвалил ее на плечо.
— Вот! Будет чем отпраздновать! — рассмеялся герой нынешнего дня.
Смех сотоварищей заставил смириться с победой белого даже угрюмых дикарей. Сегодня ночью будет пир!
* * *
Копыта глухо стучали где-то далеко внизу. Нереяроссе казалось, что каурый стал выше ростом и не чует под собой ног, а посему то и дело сбивается с аллюра, взбрыкивает, спотыкается...
Дочь степей, она никогда не боялась ездить верхом без седла. Сидя на спине коня, Нереяросса чувствовала себя с ним единым целым. Но сейчас что-то изменилось... Девушка перестала понимать каурого, а тот бежал, бестолково, как никогда, взметывая гриву и храпя.
В лицо Нереяроссе светила полная луна...
И вдруг наезднице почудился взмах невидимых крыльев справа от них. Каурый в ужасе заржал — высоко, прерывисто, визгливо. Заржал — и дернулся в сторону.
Девушка успела только подумать, что ее ждут там, у кибиток. Ждет он, любимый, отыскавший ее на длинном и запутанном пути.
Небо перевернулось, луна отчаянно закувыркалась перед глазами. Нереяросса еще не осознала, что она просто скатывается со спины вставшего на дыбы коня.
Каурый завалился назад, повинуясь натяжению стального мундштука, рвущего ему губы.
Ледяные крылья...
Пронзительная боль впилась в мозг. И в следующее мгновение стало легко-легко, как...
* * *
— О, не надо! — слова сорвались с губ за секунду до пробуждения, и лишь потом Танрэй распахнула полные ужаса глаза.
Сердце колотилось в горле, громыхало в висках, пульсировало в ногах, а затылок трещал от боли.
Из окна в лицо ей светил полный Селенио...
Танрэй вскочила, выбежала из комнаты и услышала возмущенный крик своей матери:
— Этот пес снова забрался в ванную комнату! Пошел! Пошел вон! Он как будто подглядывает за мной!
— Одуванчик мой, не шуми, пожалуйста! Я ведь много раз говорил тебе запирать двери, когда идешь принимать ванну! — как всегда изысканно-вежливо отозвался отец.
— Почему я должна в своем доме запираться от какого-то волка?!
Танрэй присела в коридоре и, потрепав холку изгнанного Ната, шепнула:
— Получил? — а затем добавила в полный голос: — Мама! Ну перестаньте же! Нат не подглядывал, вы приписываете ему прямо-таки излишне человеческие качества! Он любит воду, он всегда заходит с нами в ванную!
— Это возмутительно! Я только сейчас вымыла здесь все, а ваш пес притащил сюда грязь и шерсть!
Убеждать мать в обратном было бессмысленно. Хорошо, что Ала еще не было дома: он не пришел бы в восторг от выпадов тещи в адрес нелюбимого ею домашнего питомца.
— Волк должен жить на улице! — слышалось вслед дочери, когда та запускала в свою спальню Ната.
— Одуванчик! Ты скоро? Ванна будет нужна еще мне и Танрэй! Иначе мы опоздаем!
Танрэй задвинула дверь. Нат вздохнул и растянулся на полу.
— Сегодня Теснауто, Нат, — сказала женщина. — Не злись на маму: она всегда становится нервной перед такими событиями...
Танрэй говорила скорее воображаемому Алу, чем волку. Нат широко зевнул, слегка подвыв, а потом с чувством облизнувшись. Бедный Ал! Ему приходится терпеть родню, однако выхода нет... Уж Танрэй знает, каково ему...
Молодая учительница участвовала в нынешнем спектакле. Она же и готовила его со своими учениками. Но вчера пропал один из них, исполнявший главную роль в действе. Господин Дрэян, начальник гвардейцев, взялся за расследование, и все старались не думать о дурном. Однако предстоящий спектакль был на грани провала. Танрэй уговаривала мужа подменить ученика, но Ал был слишком занят и вообще не любил сценическую игру. "Предпочитаю жизнь!" — всегда посмеивался он в тех случаях, когда она интересовалась его мнением об увиденном. На помощь внезапно пришел кулаптр Паском. Он любезно согласился стать партнером Танрэй, и у той камень упал с души: Паском умеет все.
Танрэй неторопливо готовилась к Теснауто, а волк дремал на полу, подставив мохнатый бок под ее маленькие ступни. Зверь был на вершине блаженства, когда ноги хозяйки щекотали его ребра.
А она была не так уж рада. Во-первых, этот странный трагический сон о какой-то женщине, которой была она сама. Во-вторых, воспоминания о былых праздниках Теснауто в Эйсетти... Сейчас на Оритане ведь уже наверняка не до праздников. Они живут здесь и почти ничего не знают о родине, где идет жестокая война. Танрэй надеялась вернуться. Ей не верилось, что безумие бесконечно. Когда-нибудь война прекратится и, пусть даже старыми, они с Алом приедут обратно и предложат посильную помощь, чтобы восстановить прекрасные города...
Танрэй не замечала, насколько изменилась за эти пять лет. Она научилась долготерпению и сдержанности, но в то же время утратила умение отметать тяжелые мысли и быть беззаботной. Приезд родителей и ежедневные жалобы матери усложнили ей жизнь, и все же молодая женщина в душе была довольна, что они теперь все вместе — как ей того и хотелось при отплытии с Оритана.
— Танрэй, мы уходим! — постучавшись к ней в комнату, сообщил отец. — Ты с нами?
— Нет. За мной придет Ал. Идите!
Она перевела дух. Хоть немного побыть дома в одиночестве... А ведь прежде она побаивалась оставаться здесь одна: все казалось ей чужим. Но сейчас и Нат с нею, и Кула-Ори стал уже таким знакомым. Не родным, конечно. Здесь все было не так, как Дома; но, созданный руками ори, новый город позволил Танрэй смириться с неизбежным.
Ал всегда приходил вовремя. За те двенадцать лет, что они вместе, супруги научились угадывать мысли друг друга не хуже, чем угадывали их прежние воплощения "куарт" Ала и Танрэй, о которых изредка рассказывал Паском и которые ни Ал, ни Танрэй почти не помнили. Теперь их взаимопонимание приобрело иную окраску — житейскую, упрощенную, земную. Но Танрэй считала, что это ничуть не хуже, что ниточка теперь не разорвется никогда...
Они уже выходили, когда Танрэй, сама того не осознавая, открыла запертый мужем замок на двери. Волк стоял высоко на балконе и смотрел им вслед. При бледном свете Селенио на фоне затекавшего тучами неба был виден лишь его статный черный силуэт и зеленые огоньки глаз.
Лишь очутившись на сцене, замаскированная, переодетая, пред лицом сотен жителей Кула-Ори и гостей, Танрэй пришла в себя и словно проснулась.
Кулаптр был, как и все актеры, в маске. Женщине подумалось, что такой, облитый лучами прожекторов, направленных на сцену, он выглядит совсем молодым. Не дряхлела фигура Паскома, не менялся голос...
Танрэй ощущала на себе взгляд. Нет, все смотрели на нее, но это был Взгляд. Заиграла музыка, и за те несколько мгновений, пока они с Паскомом готовились встретиться в танце, молодая учительница перехватила этот Взгляд, посмотрев сквозь прорези в маске на лица зрителей. Ал — спокоен, безразличен, то и дело отвлекается, слушая Кронрэя или шепча что-то на ухо Тессетену. Сетен... Сетен пристально смотрит на нее из-под своих косм: Танрэй отчетливо ощущает его. Прежде ей казалось, что он насмешничает или издевается, когда смотрит именно так, а теперь поняла: ему не нужна маска из папье-маше, он прячется за своей отталкивающей внешностью, да еще и прикрываясь волосами. За те же двенадцать лет Танрэй успела слегка разгадать его. Этот человек не предаст никого и никогда. Даже если ему будет очень тяжело выбрать... И она слегка кивнула ему, ощутив волну поддержки и одобрения с его стороны. Дрэян, молодой командир гвардейцев. Он вроде и следит за действием, но косится на Тессетена. И очень нехорошо косится... Саткрон, тот самый офицер, который едва не убил два года назад Ната и которого Танрэй отныне тихо ненавидела, стоит навытяжку, всем своим видом подчеркивая: "Я здесь несу вахту и мне наплевать на эти дешевые развлечения!" Отец и мать Танрэй. Она, как всегда, что-то шепчет мужу, не сводя глаз с дочери, тот согласно кивает и улыбается, чтобы поддержать новоиспеченную актрису. От него веет нежностью.
