После такого осмотра в дезинфекцию на обработку нужно было идти вместе с поступившими. Руку у Илана дергало до самого локтя — не от ожога, а от того, что гиффы Мышь не пожалела, перебрала, еще и советник добавил. Душу и сердце дергало от прошедшего дня и предстоящей ночи, и от всей нелепой арданской жизни, благополучной на вид, как старая башня в облезшей розовой краске, но при которой человека без объяснения причин на сорок с лишним лет забывают в темноте, и никому нет до этого дела, и это все рядом, здесь, пешком дойти за восьмую часть стражи, и никто об этом не думал, пока столичные чиновники не встряхнули город... А сколько еще такого поблизости, и возможна ли справедливость в принципе, если такие вещи происходят рядом, рукой подать? Если бы недогосударь Шаджаракта не подох сегодня утром, сейчас он бы самоубился. Не хватает головы обо всем думать, не хватает рук, не хватает сил, не хватает времени. Господи, как же это, оказывается, трудно — наводить порядок даже в таком небольшом государстве, как Ардан, отдавать долги, которые невозможно отдать. А Илан собрался ехать в столицу огромной империи... Все, что он в своей жизни должен — опомниться, проснуться и работать. Какие-то пути? Куда-то вперед? Полнейшее бездорожье и никакого будущего, кроме работы. Впрягаться и тащить.
* * *
На смене ночной и утренней страж Илан спустился из легочного в дезинфекцию, обмазался вонючкой от вшей и чесотки, завернулся в простыню и сел ждать положенное время. Всю ночь, пока он занимался поступившими, ему казалось, будто по нему что-то ползает. Может быть, от нервов, но, если на самом деле, то не хватало еще растащить по госпиталю эту заразу и спровоцировать эпидемию тифа или тюремной лихорадки. Ладонь саднило, но терпимо. Что под повязкой, смотреть было страшно, и он, в лучших докторских традициях, решил себя не лечить, а надеяться, что оно как-нибудь само. Поднятые на стражу раньше санитары в который раз перемывали весь первый этаж, начиная с приемника и ближайших к нему коридоров и заканчивая санобработкой столовой.
Илан сидел в углу раздевалки, слушал, как они шумят, старался не заснуть. Думал.
К концу ночи он уже ясно понимал, что все, с ним и вокруг него происходящее — правильно. Так будет легче расставаться. Дом — там, где сердце. А он как раз сегодня решил, что у него нет ни сердца, ни дома. Просто врачом в Арденне он быть не может. Ему приклеили здесь ореол святости, невыполнимую клятву, хвост знает, какие сияющие заслуги и чернейшие замыслы. Не просто врачом он быть не хочет. Истории с прикладыванием к нему волшебных бумажек его нервируют, трона под золотой парчой он боится, потому что не ради этого трона ему последние пять лет снится по ночам один и тот же кошмар. Арденне спокойнее будет под властью генерал-губернатора и под защитой ходжерского флота. По крайней мере, сейчас.
Зла он ни на кого не держит, даже на тетю Миру с ее вредной ухмылочкой. Тетя Мира не любит аристократов, делает исключение только для матери Илана. Как будто Илан не вырос у тети Миры на глазах, как будто она его вдоль и поперек не знает. Но тогда она считала его выскочкой, а сейчас, видимо, считает баловнем судьбы. У него же легенда о потерянном принце, а не жизнь. Собственную жизнь тетя Мира провела в постоянной борьбе за положение и продвижение, в ней неистребима привычка давить слабых и бить тех, кто подставился; бить в самое больное и незаживающее. А потом удивляться, откуда обиды.
Мать... сама никогда не знала, что такое семья. Для своих родственников она была инструментом, который кроили и лепили, переделывая на ходу, сообразно с насущной необходимостью. Она вырвалась из этого рабства благодаря обстоятельствам и характеру, но опыт приобрела странный. Для нее иметь семью, значит, использовать других и служить им самой. Польза, взаимовыгода — прежде всего. И лишь потом тебя могут погладить по голове, сказать ласковое слово, приободрить. Если заслужил. Илан заслуживает редко, чаще получает аванс. Не очень-то удачный у госпожи Гедоры сын. Инструментом быть не способен, хочет странного: не ломать никому жизнь. Даже любовью, привязанностью, благодарностью. Это очень большая ответственность — когда тебя любят. Отныне он предпочитает, чтобы его не любили.
И, наверное, это все-таки не люди виноваты, а такое вот злосчастное стечение обстоятельств, всеобщее время перемен. Раньше проблемы у Илана были мельче, проще, понятнее. Они не были глобальными. Он без труда мог сделать выбор, найти выход, принять ответственность, решить сложности. Конечно, всегда хотелось бы, чтоб кто-нибудь помог, но, если невозможно, он справлялся сам. Преодоление это делало его сильнее, давало веру в себя.
То, что валится на него сегодня, его разрушает. Уничтожает его личность и не дает никакой другой уверенности, кроме унылого 'я ничего не могу сделать'.
Сначала он ошибочно считал, что плохо научился на Ходжере принимать безнадежные случаи и состояния. Нет. Не в этом дело. Он не туда пытается вернуться. Не туда, не тогда и не к тем. Здесь он ничего не хочет. Ничего, к тому же, не может. Все, что в Арденне у него по-настоящему своё — привезено с Ходжера. Энленская рукопись и клетка с зелеными мышами. Никто не назвал бы это 'есть, что терять'. Глупо было возвращаться.
В дверях кто-то споткнулся о пустое ведро, раздался знакомый топот и пара бранных слов. Илан поднял голову.
— Так жить нельзя, доктор! — решительно заявила Мышь и звонко брякнула биксом с чистой перевязкой о лавку рядом с ним. — Что у вас с рукой? Пора перевязать? Давайте, вставайте. Мы прямо сейчас бросаем все и уходим.
Неподарок, сзади, но в том же стаде, маячил в дверном проеме, привалившись к косяку.
— Ты с чего взяла, что можешь принимать за меня решения? — поинтересовался Илан.
— С того, что, глядя на вас, мне хочется всех убить, разреветься и сдохнуть. А я на это в контракте не подписывалась!
— У меня жизнь дурацкая, но вы себе придумали еще хуже, — мрачно добавил Неподарок своим глухим загробным голосом. — Не знаю, за что вы себя наказываете, но так не живут даже на каторге.
— Не умничай, — Мышь осекла Неподарка раньше Илана. — Снимай свой балахон и иди помоги доктору вымыться, видишь, он вонючий сидит. Вставайте, доктор. Я перевяжу вам руку, и мы пойдем.
Илан сидел, не шевелясь.
— Или мы позовем сюда доктора Наджеда, — пообещала Мышь.
Неподарок в это время топтался на пороге, не зная, кого слушать и чьи распоряжения выполнять. Но склонялся к распоряжениям Мыши.
— Да вы оба предатели, — сказал Илан.
— Не думайте, что мы шутим, — Мышь провела носком башмачка черту на серой влажной плитке пола. — Если вы не хотите поговорить с ним сами, мы поговорим за вас. Я поговорю.
— Мышь, он тебя вышибет из госпиталя одним щелчком. Даже не думай.
— Я... Я уже поговорила, если честно. Должен же был кто-то что-то делать. Мойтесь и пойдемте с нами, мы вас помирим.
— Не нужно, — Илан покачал головой. — Я хочу уехать. Не объясняясь и не прощаясь мне будет проще. Так что спасибо тебе, друг Мышь, но я не пойду.
— Нет-нет-нет, — запела Мышь. — Люди должны расставаться любя. Убегать из-за ссоры неправильно.
— Но ведь ты сама, Мышь... — Илан не договорил то, что имел в виду — про мать Мыши, отчима и их драку, после которой Мышь прибежала в госпиталь вся в синяках и больше не ходила домой.
— А я вернусь, — сказала Мышь, ничуть не рассердившись на напоминание. — Я вернусь и все устрою. Я объясню ей, что она неправа, и она поймет, она неглупая баба, когда не пьет. Я многому у вас научилась, доктор. Хотеть добра во что бы то ни стало — тоже. Мне вообще в последнее время встречаются очень хорошие люди, мне так нравится, это ведь как подарки, даже лучше! Только какой же из вас будет святой, если вы сами сойдете со своего пути?
Неподарок все-таки стащил с себя робу, разулся и пошлепал в душевую сливать холодную воду из труб. Проходя мимо, он еле слышно буркнул Илану: 'Что за сопливая беспомощность...' Илан замахнулся полотенцем. Неподарок сразу встал.
— Бейте, — сказал он, не глядя на Илана. — Бейте, если так легче.
Илану и не собирался его бить, но ему стало стыдно, и он пошел с Неподарком мыться.
* * *
С доктором Наджедом их троица столкнулась на парадной лестнице. Доктор Наджед бежал сверху, они кое-как ползли ему навстречу. Если Илан представлял себе примирение в виде обстоятельного разговора с признанием всех недоразумения и с последовательными извинениями, — разговора тягостного, неприятного, и такого, которого ему совсем не хочется и вряд ли хочется Наджеду, — то он ошибся. На бегу его схватили, прижали головой к шее, потрясли, сильно прихватив за мокрые волосы на затылке, и побежали дальше, махнув рукой — некогда объясняться, доктор Наджед торопится так, что у него съехали с носа очки. Вот и все, Илан. Ты щенок Чепухи? Тебя и потрепали, как щенка. Будь здоров, беги, играй, не обижайся!
— Ну, вот! — довольно сказала Мышь, нагнавшая Илана на ступеньках. — Помирились!
Илан развел руками: ничего не понял. Как он вначале ни с кем не ссорился, так в этот раз ни с кем не мирился. Видимо, можно вообще ничего не делать. Просто стоять неподвижно, и все, кто может и не может, устроят себе об Илана приключения. Но огрызаться или молча сбежать уже не получится. Теперь осталось так же подкатиться под коленки к тете Мире, и в жизни вообще не останется нерешенных вопросов.
— Чего ты ей наговорила? — устало спросил он у Мыши.
— Да это не я, — улыбнулась Мышь. — Это вот он придумал, — и кивнула на замешкавшегося у подножия лестницы Неподарка. — Только вы не сердитесь, что он испортил ваш портрет, ладно? А я его только к доктору Наджеду отнесла и на стол положила.
От объяснений проще не стало, Илан махнул рукой и продолжил путь наверх. На портрет ему точно было наплевать. Он опять не спал сутки, и за ночь наслушался и насмотрелся такого, что само по себе в голове не укладывалось и мозги гасило, а то вскипят. В таком состоянии сознания, как у него сейчас, лучше и не пытаться что-либо понять.
Кабинет оказался заперт. Не на ключ — Илан определил это, тряхнув как следует дверь. Изнутри под поворотную ручку была подставлена спинка стула. Не тот стопор, чтобы нельзя было открыть. Илан толкнул сильнее, стул на скользком мраморном полу поехал, дверь открылась. Обморок тоже был внутри, он спал на смотровой кушетке, укрывшись добытым Мышью новым одеялом. Рыжий сидел в лаборатории. Там было протоплено (припасенные на пару дней дрова сожгли все до последней щепки), на большом столе хофрские гости пили чай и ели что-то больничное, не убрав за собой посуду и крошки.
— А что тарелки-то вниз не отнесли, господа неряхи? — возмутилась Мышь, забежавшая следом. — В столовке на всех посуды не хватает, из-за вас больные останутся некормлены!
И Рыжий, тоже уставший и сонный, одним движением руки сделал что-то с белым кубом, отчего тот принял прежнюю форму, а до того на нем раскрыты были лепестки и, вроде бы, сверху в воздухе что-то висело. Илан на рассмотрел, что — Рыжий сидел в полутьме, ему свет не нужен. Какая-то развесистая белая лапа, люстра или ветка дерева. Сначала оно было, а потом с мягким пшиком исчезло. В кабинете завозился Обморок. Рыжий обернулся к Мыши и резким властным жестом велел ей убираться к собачьей матери. Мышь уперла руки в боки, выставила правую ногу вперед и сделала лицо: чтобы ею командовать, этот пациентишка званием не вышел. Илан положил руку Мыши на плечо. Следующий жест Рыжего был адресован Илану: нужно поговорить, ты и я.
У Илана и так уже было ощущение, что он спит стоя и смотрит сон. Поэтому возражать или удивляться он не стал, вежливо и терпеливо попросил Мышь убрать посуду и закрыть за собой дверь. Он сел с Рыжим рядом на лавку, протянул ему ладонь.
'Не нам знак, — написал ему Рыжий. — Тебе. Давай с начала. Ты кто?'
— С добрым утром, — сказал Илан. — Меня зовут доктор Илан, я ваш лечащий врач.
Рыжий 'смотрел' на него слепыми глазами, ждал чего-то другого. Не дождался.
— Я спать хочу, — сказал Илан, когда пауза затянулась.
'Ты учился на Ходжере?'
— Да.
'Ты один из нас?'
— Я один из госпитальных врачей.
На пороге, пропустив мимо себя дребезжащую стопкой тарелок злую Мышь, появился заспанный Обморок, протер глаза и уставился на Илана.
— Я забодался играть в Тайную Стражу и заговор против мирового равновесия с его крылатыми стражами, — объявил тогда Илан. — Я предупреждал вас: либо вы рассказываете мне правду, либо не рассказываете ничего вообще и исчезаете молча. Мне хватает подарков от моего прошлого, моих родственников, моего города, моей работы и моей страны. Ваши знаки и подношения мне не нужны. Уходите к себе. Вы нарушаете госпитальный режим. Вам пора.
Ариран подошел, и встал рядом с Рыжим, тоже протянул ладонь. Рыжий быстро вывел ему несколько значков.
— Решайте быстрее! — приказал Илан.
— Посланник Мараар хочет сказать, это рабочая станция от медицинского блока, — перевел Обморок. — Мы не врачи. Вы — врач. Она ваша, значит, вы один из нас. Вы сами знаете правду, но не говорите нам ту часть, что нам неизвестна. Не нужно нас обманывать, мы не дураки, кое-что умеем и знаем. Имея такую станцию, можно восстановить и зрение, и речь.
— Я не один из вас и никогда им не был. Я впервые узнал про Небесных Посланников от вас же. Не скребите мне голову!
Вместо ответа Рыжий выпустил руку Обморока, перехватил Ладонь Илана и пришлепнул её к боку белого куба. Ничего не произошло. Но спасибо, что ладонь взял левую. За правую Илан сейчас рефлекторно дал бы в морду.
— Прикажите ей открыться, — сказал Обморок.
Илан дернул плечом и отнял ладонь. Куб был теплым. Едва ощутимо, но теплее, чем прежде.
— Уходите, — тихо попросил Илан. — Вы становитесь чрезмерно навязчивы. Я устал так, что у меня выворачивает кости и я вас почти не вижу. Я не хочу решать ваши головоломки. Я не хочу решать проблемы мирового равновесия. Я вообще ничего не хочу решать. Я очень устал.
Рыжий тяжело вздохнул, поднялся из-за стола. Повел рукой, нащупал Обморока, оперся на него.
— Никому не показывайте станцию и не отдавайте, — сказал на прощание посланник Ариран сухим официальным голосом. — Если она попала к вам случайно, ее заберут. Если она ваша и вам нужна — подумайте. Имеет смысл быть с нами откровеннее.
И они пошлепали подкрадухами прочь.
Илан посидел еще некоторое время за столом, трогая бок куба, потом выглянул в кабинет. Неподарок до второго этажа так и не добрел, его нет. Ну и хвост с ним. Мышь сидела на кушетке и стаскивала с ног красные башмаки, неделикатно цепляясь носком одного за задник другого. Она тоже всю ночь пропрыгала — помогала Гагалу в хирургии. Потом еще трудилась по примирению царского семейства, хвост знает где, сколько и как. Чайная посуда была кое-как сполоснута, грязные тарелки и ложки из столовой отбуксированы в порт приписки. За окнами занимался рассвет, еще десять сотых, и станет совсем светло. Илан хотел было расспросить ее, что именно она наплела матери, но посмотрел на Мышь, мысленно оценил собственное моральное и умственное состояние, и не стал. В лаборатории было тепло. Можно было постелить попону на стол, где нет крошек, потому что убираться нет сил, а там видно будет.
