У двери она вздрогнула, ощутив руку на плече. Повернулась и увидела конюшего — глаза еще красны, слезы прочертили полосы по впалым щекам. — Мастер Вент, чего желаете?
— Простите, заложница. Когда капитан принял у меня поводья, то сообщил, что вы намерены следить с вершины башни.
Она кивнула.
— И попросил выделить эскорт, заложница. Если не возражаете, я составлю вам компанию.
— Там будет опасно, мастер-конюший?
Глаз его дернулись. — Не от тех, кто снаружи, заложница.
— О, значит, капитан Айвис тоже поверил... Они еще здесь, не так ли?
— Еда по-прежнему пропадает, заложница. Капрал Ялад разделяет ваше убеждение, он провел тщательные поиски и верит, что они скрываются в тайных ходах.
Разумеется, думала Зависть, что-то пошло не так. Обида гниет. Они притулились за дверью кухни, разломав на троих краюху, украденную Злобой на рассвете. Все они грязны, но вонь от Обиды куда хуже, чем обычный запах пота и пыли. Только разевает рот, чтобы откусить хлеба, и вонь становится сильнее.
— Все стража вышла наружу, — сказала Злоба. — Я была за стеной зала очага. Зависть, дом наш.
— Сможем схватить заложницу. Хорошо.
— Пока нет. Она тоже ушла. Что-то творится. Не знаю что. Но мы слышали лошадей. Похоже, все они куда-то уезжают сражаться.
— Война? Может быть. Все нападают на отца. Рано или поздно.
— Но его тут нет, — сказала Обида сухим, потрескивающим голосом.
— Приедет домой, найдет пепелище.
— Не хочу сгореть, — буркнула Обида. С каждым словом крошки сыпались изо рта.
— Можно воспользоваться тоннелем, — сказала Зависть, но весьма рассеянно. Она упорно не встречалась взглядом с Обидой. — Сейчас у нас другие проблемы. Злоба, ты знаешь, о чем я.
— О чем вы? — удивилась Обида.
— Не беспокойся. Хочешь пить, Обида? Я хочу. Зависть?
— Горло горит.
— На кухне никого. Немного сладкого летнего вина — ни о чем другом думать не могу. Хлеб лежит в животе, словно кусок воска. — Она подняла руку, разглядывая красный рубец, след хирургического ножа. — Мы не исцелимся, пока не наедимся и не напьемся. Вот отчего мы все время сонные. Это голод.
— Я не голодна, — сказала Обида. — Вовсе не голодна.
— Так зачем ешь с нами? — спросила Зависть.
Обида пожала плечами. — Нужно же что-то делать.
— Может, именно пища и гниет внутри тебя.
— Лично я ничего не чувствую.
— А мы — да, — рявкнула Злоба. — Но порция вина всё уладит.
— Ладно, ладно. Я тоже выпью.
Они двинулись к дымоходу, единственному пути на кухню. Зависть — первой, ведь она оказалась самой сильной из трех и могла протянуть руку вниз, поднимая сестер. Стены стали скользкими от постоянного лазания, карабкаться было очень опасно. Однако она все же достигла уступа, на котором была сдвижная дверца в кладовую, и широко распахнула дверцу, чтобы вылезти на кухню. Согнулась, потому что сверху была полка с кувшинами. Опустила руку вниз, через миг Злоба ухватилась и полезла по дымоходу. Каждый рывок вызывал боль в плече. Пыхтение Злобы стало громче. Сестра пролезла через отверстие, протиснулась мимо Зависти, шепнув: — Печка.
Зависть хмыкнула в знак понимания и снова опустила руку.
Ладонь Обиды была ледяной. Кожа и мясо неприятно продавились, Зависть могла ощутить каждую косточку. Ногти впились в руку. Вонь сестры накатила снизу, Зависть подавилась, с трудом не позволяя содержимому желудка подняться в рот.
Тут Злоба ухватила ее за лодыжки, потянула с полки, что помогло втащить Обиду. Через миг вся троица вскочила на ноги. Кладовую окутал полный мрак. Но темнота не была помехой зрению — один из даров отца, подозревала Зависть.
Злоба подкралась к двери и приложила ухо. Затем подняла защелку, растворив дверь.
Они вошли на кухню.
— Ближе к печи, согреемся, — предложила Зависть. — Злоба, найди кувшинчик.
Обида пошла к печи. Ее как раз заполнили дровами, чтобы оставалась горячей к дневной готовке. Зависть подозревала, что сегодня обеда не будет; однако слуги выполнили привычные действия, и теперь железная заслонка и кирпичные бока манили своим жарким пылом.
— Ничего не чувствую, — сказала Обида, садясь подле печи.
— А холод?
Обида покачала головой. Обрывки волос полетели на пол. — Ничего.
Злоба показалась с тяжелым глиняным кувшином. Подошла — и, на последнем шаге, взяла кувшин обеими руками, с размаху ударив им о голову Обиды.
Глина и кости треснули, смешанное с кровью вино облило тело Обиды, пол, забрызгало сестер. Попав на печь, капли зашипели, обратившись в дым. Злоба бросила ручки кувшина. — Помоги поднять!
Зависть схватилась за руку и лодыжку сестры.
Голова Обиды сплющилась в области виска. Ухо вдавилось, походя в окружении рваной кожи и костных трещин на кровавый цветок. Глаз ставился в потолок, плача алыми слезами. Она что-то мычала. И смотрела прямо в лицо Зависти.
— Погоди! — вскрикнула Злоба, опуская ногу Обиды и хватая заслонку. Выругалась, стягивая железо вниз; Зависть ощутила вонь горелой плоти. — Вот гадость, — вскрикнула сестра, снова хватая лодыжку. — Перевернем ее и головой в зев.
Зависть не могла отвести взора от единственного глаза Обиды. — Брыкаться будет.
— И что? Если нужно, сломаем ноги.
Вместе они засунули сестру в печь. Одно усилие, и Зависть была избавлена от зрелища ужасного глаза. Изнутри печь была отделана глиной; громкое шипение сопровождало любое касание кожи, волос и крови к закругленным стенкам. Обида сопротивлялась, тянула руки, но очень слабо. Они уже начали запихивать в печь нижнюю половину. Ноги не дергались. Они были неуклюжими и тяжелыми, пальцы поджались.
— Больше никакого хлеба, — пыхтела Злоба, сгибая ногу в колене. На металлическом краю заслонки остался узор отставшей кожи.
— Придется им разбить ее на кусочки и сложить новую, — согласилась Зависть. И вставила вторую ногу в печь.
Злоба схватила ручку и захлопнула заслонку.
— Еще дров, — сказала Зависть, садясь. — Пусть прожарится. Воняла как сама Бездна!
— Интересно, что мы сделали не так.
— Не знаю, но скажу одно.
— Что?
— Мы с тобой, Злоба. Если одна вдруг решит убить другую, то нужно, чтобы наверняка.
Злоба долго смотрела на нее. Потом ушла за грудой дров. — Отсюда она не вылезет, правда?
— Нет. Конечно, нет.
— Потому что, — продолжала Злоба, — если вылезет, у нас будут настоящие проблемы.
— Подбрось дров прямо в зев, и растопки.
— Нет. Не хочу снова открывать дверцу, Зависть. Вдруг выскочит.
— Ладно. Хорошая мысль. Тогда накидай снизу. Побольше, побольше.
— А я чем занята! Почему бы не помочь, а не сидеть тут, давая советы как гребаная королева!
Зависть хихикнула, услышав бранное слово, и тут же виновато оглянулась. Опомнившись через миг. Пошла набирать дров.
В печи горела Обида.
Ринт помнил сестру ребенком, тощим созданием с поцарапанными коленями и пятнами пыли на лице. Казалось, она вечно на что-то карабкается — на деревья, на холмы и в расселины; а потом восседает над деревней, оглядывая горизонты или созерцая прохожих внизу. Какая ярость разражалась, когда приходило время Ринту найти ее и тащить домой ради ужина или купания! Она принималась плеваться и кусаться как дикий зверь, а когда он крепко сжимал, наконец, ее руки и поднимал над землей, с трудом шагая к дому, она стонала, как будто сама смерть пришла ее схватить.
Он терпеливо сносил ранения от отбивающегося ребенка, как подобает пусть юному, но старшему брату; он всегда замечал улыбки и жесты взрослых, когда проносил мимо них на руках сестрицу. Казалось, они забавляются и даже сочувствуют ему. Не хотелось и думать, что это реакции презрения, негодования и насмешки. Но иногда он замечал такие выражения лиц, которые порядком его озадачивали. Некоторые находят удовольствие в чужих невзгодах, словно чужие страдания уравновешивают их собственные.
И сейчас, когда на лице сестры застыло такое вот непонятное, мучительное выражение, любовь к ней вдруг накрыла Ринта, на миг захотелось увезти ее от того, что вот-вот случится. Может, это душа ее умершего ребенка ощутила риск, ужасную опасность, над ними нависшую, и кричит, и ее голосок пронизывает свист ветра, пробивает рубцы собственных его обид и страданий. Потом он оглядел товарищей. Виль, молчаливый и сгорбленный — был один молодец, которому он жаждал отдать сердце, но боялся обнажить чувства и быть отвергнутым. Тот парень работал с глиной и обнаруживал такой талант, что никому не пришло в голову осуждать отказ от воинских путей. Все восхищались его работами. Теперь он мертв, лежит зарубленный в селении.
Взор Ринта соскользнул на Галака. Незадолго до последнего задания тот потерял любовь одной молодой женщины — последняя из череды неудач. Галак винил одного себя, как всегда, хотя Ринт не видел в нем ничего, оправдывающего излишнюю суровость. Он был добр и по временам слишком щедр, не жалел денег и личного времени, часто забывал о свиданиях с подружкой и был неловок в делах домашних... и во всем обнаруживал детскую наивность и невинность, черты, которые, как кажется, злят женщин. Перед путешествием к Дому Драконс Галак поклялся навеки отринуть любовь. Ринт смотрел на друга и гадал, не сожалеет ли он о клятве.
Он видел Траджа — красное лицо и сердитая гримаса. Как и всегда. Ринт не мог вспомнить его улыбающимся, хотя жена и любила его всем сердцем, и они сделали четырех детей. Но теперь Традж одинок в жизни, любовь не окружает его, смягчая каменную волю; он сидит, словно против него ополчились все непогоды мира.
Тут много других, и каждый напоминает Ринту стоические походы через селение с сестрой в руках. Если раны не скрыть, нужно переносить их как ребенок — стараясь не плакать от боли или стыда, решившись показать всякому силу и скрыть свою уязвимость.
Солнце стояло высоко. Внизу на пристенном пространстве неподвижно сидели на покрытых толстыми попонами скакунах дом-клинки. Все в доспехах, иные несут копья, другие сжали длинные секиры или странно искривленные мечи. Привязанные к левой руке щиты черны, без выступов. Там, решил Ринт, их не менее пяти сотен.
"Слишком много. Всё время, пока мы были вдалеке, проклятый капитан наращивал силы, готовился к войне. Мы сидели и следили, делая вид, что не впечатлены, что не понимаем намеков".
— Плевать на их атаку, — рычал теперь Традж. — Мы разделимся. Ничего не меняется.
"Нет, меняется всё. Мы видели боевых коней. Заметили их внушительные размеры. Но ни разу не видели конницу в полном боевом снаряжении. И сейчас даже со стороны смотрим и кажемся себе... уменьшившимися".
— Будем танцевать вокруг них, — не унимался Традж, словно пытаясь уверить себя, — нападать и отходить. Снова и снова. Скакуны их перегружены. Устанут быстро, как и седоки. Видите решетки забрал? Затруднен обзор. Они не услышат команд — битва будет реветь в черепах, вызывая отупение. — Он встал в стременах. — Застрельщики, будьте начеку, но поодаль — нападете лишь тогда, когда мы скрестим клинки! Нападайте, убивайте всех, кого мы выбиваем из седел. Колите лошадей, режьте им жилы. И рассыпайтесь, если они решат напасть или окружить вас.
"Странный способ использовать застрельщиков.... Но вижу твой замысел, Традж. Нет пик, и пеших слишком мало для каре, даже для одного ряда. Единственная надежда — устроить беспорядочную свалку".
— Пора, — сказал Традж.
Ринт оглянулся и встретил ищущий взгляд сестры. Глаза блестели, он снова видел девчонку, какой та была раньше. Пока не поломался ход вещей, пока не задрожали руки, пока руки не оказались пустыми. "Лезь на дерево, сестрица. Повыше, над всем. Ты была права. Знаю теперь, почему ты так отбивалась каждый раз, как я стягивал тебя вниз и нес на улицу, и народ улыбался твоему нраву и смеялся над злобными воплями.
Никто не желает повзрослеть. Нужно было мне идти за тобой. Оставаться ребенком рядом с тобой, висеть на суку, и пусть все будут внизу, постаревшие и беспомощно бредущие навстречу будущему".
Теперь Ринт понимал ее. И всей душой об этом жалел.
Ферен отвернулась, хватая левой рукой поводья и вытаскивая правой меч. Шевельнулась в седле, поудобнее ставя ноги в стремена.
"Когда Ферен искала ту ведьму, подняла глаза к деревьям. И там пряталась — знала сестра — Олар Этиль, глядя вниз непроницаемыми глазами. Как жадное до зрелищ дитя.
А потом я послал огонь.
Женщины правы, что нас боятся. Ох, Ферен..."
Традж рявкнул команду, и они помчались по склону.
Айвис видел, что погран-мечи двинулись вниз. — Ялад! Сигнал — построиться клином!
Он остался во главе своего отряда и только слышал, как они готовят новое представление. Топотали подковы, оглашая громом утоптанную почву пространства перед стеной. Пыль пролетала мимо Айвиса тонкими струями. Удачный ветер, хоть что-то для начала. — Средняя шеренга, рассчитайсь!
Раздались голоса, попеременно выкрикивающие "левый!" и "правый!" Команда давала дом-клинкам схему начального построения.
Пограничные мечи перелились через первую ограду и замедлились, позволяя застрельщикам их догнать. Завидев неуклюжих пехотинцев, Айвис едва заметно кивнул себе. Им найдется мало дела, пока битва не замедлится. Увы, он намеревается не делать промедлений от начала до конца боя.
Тут он тихо выругал лорда Драконуса. Тот должен быть здесь, командуя первой кровавой стычкой своих клинков. Но все приказы — столь важные — будут исходить от незначительного капитана, уставшего от войн десятилетия назад. "Помогает мне лишь то, что я видел подобное много раз. И мешает то же самое, что им всем провалиться!" Он затянул ремешок шлема и повернул коня.
Клин уже стоял перед ним: прямо впереди трое отборных солдат, за их спинами передовая шеренга — двенадцать с каждой стороны, построение шеврона.
— Клинки! Мы не искали драки. У нас нет повода ненавидеть врага. Но не печальтесь происходящему, лишь честно поклянитесь, что выразите горе через долгие месяцы и годы. Таково бремя солдата. Ну, надеюсь, все помочились, прежде чем сесть на коней — увижу того, кто хлюпает в седле, будет публичная порка! — Он услышал смешки и скривился. — Думаете, шучу? Я уже вам говорил, но, похоже, пора повторить: стали домовыми клинками Драконсов, и будут вам указывать, когда есть, когда пить, когда спать и когда вставать, когда срать и когда ссать, когда трахаться и когда убивать. Что ж, вы по приказу проделали все, кроме последнего пункта. Пришло и это время. Время убивать.
Он заставил коня сделать шаг навстречу строю. И еще. — Хотелось бы мне быть с вами. Будь лорд здесь, я стал бы на острие клина, вы же знаете. Но его нет, так что командовать выпало мне. Левый фланг, ободрать щиты!
Солдаты вложили мечи в ножны, начав снимать со щитов тонкий слой войлока, обнажая лакированную белую древесину.
— Сержанты и капралы, следите за флагами на склоне у крепости! Если не различаете их, смотрите выше, на башню. Вы всегда увидите два флага на каждом шесте. Два флага на белом шесте и два...
