Наконец, мы приходим в себя настолько, чтобы прекратить просто обниматься и начать связно говорить и мыслить. Я нехотя отстраняюсь на расстояние вытянутой руки. Сквозь частый стук сердца, сквозь эгоистическую радость успевает шевельнуться совестливое воспоминание, и я не могу не спросить:
— Ты меня простил? За побег, за то, что я не писал, спрятался тут, и...
— Прощать нечего, и ты правильно сделал, что спрятался, — отвечает Иллуми, потягиваясь. Глаза у него сияют. — Кинти — убийца... Э, подожди! — перехватывает он меня, когда я вскидываюсь. — Сейчас все безопасно. Это долгий рассказ, Эрик, кофе у тебя не найдется?
Я натягиваю ему на плечи одеяло, включаю кондиционер и, несмотря на жалобное "куда же ты?", делаю пять шагов до кухонного столика. Ну почему мне не пришло в голову подготовиться и запастись какими-нибудь лакомствами? Теперь придется поить моего эстета гранулированной дрянью с дежурными галетами.
— Не разлей, — предупреждает Иллуми и садится на кровати, скрестив ноги. Синтетическую дешевку в пластиковой кружке он принимает безропотно. — Если вкратце: я с трудом договорился с Кинти о разводе на ее условиях, и с Пеллом — о том, что он возьмет Лероя под свою руку, став его покровителем. И тут Лерою стало дурно, причем настолько, что...Машет рукой.— До сих пор вздрагиваю, как вспомню. Счастье, что у Нару хорошая память, и он упомянул о похожем давнем случае. Мы повезли Лери в Суд, и там его исцелили — не сразу, впрочем.
— Не везет парню, — замечаю с сожалением и почти сочувствием. — Но я так понимаю, если ты здесь, ему уже лучше?
— Ты не понял, — качает головой. — Лерой чуть не умер из-за того, что слукавил перед судом. И чтобы выкупить его жизнь, Кинти пришлось признаться. Она знала истинного виновника с самого начала и убила его собственной рукой. Сразу после суда.
А мне повезло, что я не успел еще дотянуться до горячего чайника. Точно уронил бы. Как челюсть. — Что, правда?! — И в ошеломлении добавляю: — И что с ней теперь?
— Получила негласное поражение в правах, — хмыкает Иллуми, отпивает и морщится; трудно сказать, что тому причиной — вкус напитка или воспоминания. — Скандал никому не нужен. Правосудие совершило странный выверт: вроде бы никто и не виноват. А развод я получил почти моментально. Странно, но мы, — я о семье, — после всей этой истории стали относиться друг к другу гораздо лучше, чем сразу после суда. Может быть, оттого, что у нас больше не осталось взаимных долгов. Старшинство досталось Лерою — но, предупреждая вопрос, семейной власти у него ни надо мной, ни над тобой нет. А мне стало только легче.
— Тебе не жалко? — тихо переспрашиваю.
— Немного, — задумчиво отвечает он. — Как жалеют о прожитых годах. Но — самому не верится — это все-таки действительно прошлое. А в настоящем — я твой, полностью и без остатка. Ну а ты как тут? Расскажи.
Вот так. У него был смысл жизни, и ради меня он от него отказался. Слава богу, что долг и любовь не тянут Иллуми больше в разные стороны, но хватит ли меня, чтобы восполнить эту пустоту?
— Скучал, — коротко сообщаю очевидное. — А еще научился пользоваться здешней комм-сетью, сортировать мусор, плавать в невесомости, водить автопогрузчик и мысленно переводить бетанские доллары в барраярские марки. — Вздохнув, потому что солгать нельзя, а сказать правду тяжко, договариваю: — И чуть было не улетел на Барраяр. Прости.
Улыбка исчезает с лица Иллуми, сменившись выражением искреннего ужаса.— Мы квиты, — наконец, удается выдавить ему. — Ты меня напугал ничуть не хуже, чем я тебя известиями о Кинти. Тебе что, э-э... изменили статус?
— Мне предложили заработать на помилование, но я отказался, — объясняю торопливо. — Как дурак. Дуракам везет, да? Ты все-таки прилетел.
Я внимательно всматриваюсь в знакомое и такое непривычное без грима лицо и прибавляю: — Кстати, а давно ты прилетел? И, э-э, почему у тебя такой вид, будто ты тоже страдаешь скачковой болезнью и вдобавок опустошил бар на корабле?
— Ничего подобного, — картинно оскорбляется мой гем. — Я просто решил расслабиться и залить неудачу, не моя вина, что здесь не найти ничего приличного. Я здесь еще со вчерашнего дня. Это все негодник Рау, — охотно рассказывает Иллуми, переводя разговор с нелюбимого им Барраяра на что угодно иное, — он со своим рассказом оказался последней соломинкой; я и так бы улетел, но после излияний майора земля жгла мне ступни. Ты его вправду приглашал в гости? Я, честно говоря, приревновал.
— Я же обещал с ним повидаться, — с неловкостью пожимаю плечами. — Если бы не он, мне тогда было не улететь с Ро Кита, ты же знаешь.
Иллуми поднимает бровь. — Вот как? Теперь знаю. Значит, этот франт помог моему Младшему сбежать и молчал? Мерзавец!
А Иллуми, пожалуй, не шутил, говоря про ревность. Неприятная ситуация, придется признаваться. Вздохнув для уверенности, объясняю: — Он еще и переночевал у меня. — Учитывая габариты моей квартиры, объяснение исчерпывающее. И, помедлив, я все-таки честно добавляю: — Прости. Если для тебя это повод уйти, лучше я признаюсь сразу, да?
Иллуми медленно и громко выдыхает, потом для надежности притискивает меня к себе.— Черт с ним, — негромко решает он. — Я, гм... тоже не был верен. Дело прошлое, Эрик, не ешь себя попусту.
"Ах, и ты тоже?" Парадоксально, но признание во взаимной неверности утешает. И, более того, провоцирует. Я немедленно нахожу губы Иллуми своими, на них сладость и горечь одновременно, и вряд ли дело только в кофе.
Желание накатывает, незамедлительное и острое, и мне не терпится. Раздевать никого уже не нужно — сброшенные вещи Иллуми дорожкой выстелили короткий путь от двери до постели. Мне легко оглаживать все, до чего достают ладони, и откровенно тереться всем телом, словно наглая, вылезшая из воды выдра. Вжимаю его в кровать — ему не вырваться, не улететь больше, никуда не деться.
Ничего не изменилось. Ничего не сгорело в тоскливом ожидании, чудесным образом остались и жар, и нежность, и неприкрытый голод. Восхитительно горячий, правильно покорный, Иллуми принимает меня в себя, и отзывается, и постанывает, откинув голову, в такт толчкам, и вожделение плещется у меня в животе жгучим кипятком.
Это как возвращать свои права на то, что чуть было не отняли. Восстанавливать порядок в мире. Реабилитироваться за пережитый страх. Получить своё в восхитительной роли бесцеремонного мужлана, грубого собственника и просто изголодавшегося мужчины. Пока мой желанный, вцепившись, подвывая, насаживаясь в совершенном беспамятстве, заново утверждает, что такое есть "мы" и почему это навсегда.
И когда перехлестывает через край и с воплем вырывается наружу, мы просто лежим, обнявшись, успев только подтвердить "люблю" заплетающимся языком. И слова, постельные и неприменимые к обыденности, оседают в память, как сахар на донце чашки.
Когда, опомнившись, мы решаем хоть ненадолго покинуть постель, то выясняется, что наша бурная встреча лишила наряд Иллуми половины застежек и пуговиц, и мне приходится предложить ему в качестве временного компромисса свою футболку. Он мнется, приличен ли этот наряд — "такое чувство, будто я голый!" — но все же соглашается на экзотику аскетизма. А я даже рад. Тонкий трикотаж подчеркивает атлетичную фигуру; пусть окружающие завидуют. Помню, как некогда Иллуми вздумал хвастаться мною, теперь — моя очередь.
— Здесь нравы проще, чем у тебя дома, — объясняю. — Гораздо более разношерстая публика, и чужих едва ли не больше, чем местных, поэтому все стандарты нейтральнее. До меня никому особо дела нет, я даже за экзотику сойду, только если вытворю что-то совсем непотребное.
— Недурно, — соглашается Иллуми — Значит, и я. Пожалуй, можно было и грим не снимать, но уж очень настойчивой была мысль о том, что к Цетаганде я теперь имею очень опосредованное отношение.
— Надеюсь, ты не порвал со своей родиной? — спрашиваю я, вдруг встревожившись.
— Не пугайся, — хмыкает он, сжимая мою ладонь. — Подданства я не лишен, статуса гем-лорда тоже, и даже со знакомыми и родными перед отъездом не расплевался. Мне там просто делать нечего, и все.
— Ты уже решил, чем займешься здесь? — спрашиваю оторопело. Вот это предусмотрительность!
— Как бы я мог? — отвечает он столь же удивленно. — Я же не знал, что здесь застану. Что тут с тобой — нужен я, или нет, или ты вообще уехал. Если бы я приехал зря, мне не нужно было бы искать занятий.
Хочется с обидой спросить "Как ты мог такое подумать?", но я понимаю. Я ведь тоже усомнился в том, что нужен Иллуми. Два мнительных идиота, вот мы кто. Влюбленных идиота, что немного оправдывает обоих.
Мы добираемся до центра станции, смотрим на магазинчики, гуляем по подвесным мостикам, пролетаем трубы лифтов, заходим в кафе — снова привыкаем к обыденности общества друг друга. И я на правах старожила знакомлю Иллуми с местными достопримечательностями, на которые он смотрит с веселым интересом. Ситуация словно выворачивается наизнанку — не так давно ли он вел меня по паркам и кафе старого города? Разница только в одном: он знакомил меня со своей родиной, здесь же лишь временная остановка на нашем общем пути, который ведет... куда?
— Ты хочешь здесь остаться? — сидя за столиком в кафе, интересуется Иллуми осторожно, явно ведомый такой же мыслью. — Место любопытное, но, по-моему, нужна толика героизма, чтобы решиться себя доверить искусственному дому.
— Здешние уроженцы уверены, что тут все как надо: чисто, упорядоченно и всегда хорошая погода, не то, что на планетах, — рассказываю. — Они удивляются, что кому-то приходит в голову жить внизу. А я удивляюсь их вкусам.
— Занятно, — хмыкает. — Но жить здесь постоянно я бы все-таки не хотел. Всю оставшуюся жизнь видеть небо в голопроекторе? Чересчур экстремально... и не слишком уютно. Сама необходимость прирастать к другому и пока неизвестному миру здорово пугает, а тут еще и станция.
Нужна изрядная смелость, чтобы признаться в собственной робости. Я это понимаю: сам себя уговаривал, что бояться нечего, планеты и станции полны народу, и нет никакой пустоты, — но тяжело привыкнуть к тому, что твой дом перестал быть тебе убежищем, вокруг огромное, аморфное нечто, и опору можно найти только друг в друге. В третий раз переезжать с одного мира на другой ничуть не легче, чем в первый. — Черт, а я-то думал, что я один тут такой малодушный тип, и ты в лучшем случае посмеешься над моими сомнениями.
— Стал бы я смеяться, даже если бы и был лишен тревог, — с ноткой укора говорит Иллуми, обнимая меня за плечи. — Мне уже далеко не двадцать, чтоб с упоением бросаться в авантюры... но еще не девяносто, чтобы обходить их стороной.
— Хотя, вообще-то, мне непривычно планировать свою жизнь на много лет вперед, — признаюсь. — В войну я вовсе не рисковал загадывать. И кто нас знает, что нам захочется через месяц, год?
— Хвала богам, мы оба уже не подростки, — получаю я ответный смешок. — Я хочу интересной, но спокойной жизни.
— Ты еще скажи, что хочешь быть богатым, здоровым и счастливым, — поддразниваю. — Кто же этого не хочет?
— Я хочу заключить брачный контракт, — внезапно и серьезно произносит он. — Не сию секунду, не пугайся так. Но хотя бы надеяться я могу?
— Я только чудом пирогом не подавился, — комментирую я тихо, ошеломленно и неловко. — Зачем тебе это?
Иллуми смотрит на меня пристально, словно я не понимаю очевидных вещей.— Проще простого: я получу законные основания вцепиться в тебя до конца своих дней. Больше, пожалуй, ничего — разве что будет проще с объяснениями, кто мы друг другу. Я уже не Старший, родственных отношений между нами, считай, и нет... — Кивает. — И извини, насчет пирога. Такие вещи или говорятся сразу, или никогда.
— Тебе нужно юридическое подтверждение, чтобы в случае чего объявлять розыск по всем правилам? — иронизирую, но чувствую, что расплываюсь в улыбке. — Они это называют "партнер". А законные основания я тебе вручил давным-давно, ты же знаешь, "мое слово — мое дыхание".
— Значит, соглашайся, — уверенно заявляет Иллуми. — Без возражений. Не заставляй меня прибегать к шантажу, я не постесняюсь. Можешь даже поартачиться немного. Но в итоге, пожалуйста, сделай, как я прошу. А потом мы подадим прошение на визу туда, куда сами выберем, наладим жизнь, построим дом, поругаемся, помиримся, карьеру сделаем, — неважно. Зря я, что ли мчался к тебе со свидетельством о разводе в кармане?
Эта история началась с отвратительной, пагубной вещи — с моей подписи под брачным контрактом с цетом. И она же заканчивается самым счастливым, правильным и неожиданным поступком, какой я только могу совершить, и который можно назвать точно теми же словами. Да?
И я киваю.ЭПИЛОГ6 лет спустя.
Корреспонденция из почтового ящика семьи Эйри-и-Форберг, город **, планета Эскобар.
* * *
Здравствуй, мое сокровище,
ну вот, ты и улыбнулся. Прикидываешь свой вес в каратах, вероятно, и торопишься объяснить мне, как сильно я прогадал, покусившись на глыбу полевого шпата. Не трудись, я знаю все, что ты скажешь, и традиционно настаиваю на собственной правоте. Учитывая мой преклонный возраст, тебе стоит принять мои слова во внимание.
Дела по-прежнему идут, и по-прежнему слишком медленно. Царящая на Бете атмосфера очень способствует ощущению беззаботной свободы, но при этом у цветов бетанских удовольствий весьма острые шипы. Я не проверял лично, предупреждая твой вопрос, но представление относительно местных порядков составить успел, и весьма отчетливо. С удовольствием познакомился бы с ними ближе в твоей компании. Надеюсь, что в следующий раз ты соизволишь взять отпуск и поехать со мной, даже если дела забросят меня на Афон. Особенно если забросят на Афон.
Оставляя шутки в стороне: увы, здешние юристы столь же придирчивы к деталям, как и Деррес. Качество, весьма полезное для того, кто намерен заключить с бетанцами договоренность, но преступное по отношению ко времени, потраченному на каждый утвержденный пункт. Здесь вообще многое раздражает: слишком много сложных технических штучек, порой отягощающих быт, слишком жарко и слишком много голых тел. Мне немного дико, — хотя я и признаю целесообразность саронгов, — обсуждать тонкости фармакопеи с человеком, одетым в сандалии и не слишком обильный кусок ткани.
В общем, планета богатейшая, но, насмотревшись на то, что здесь зовется комфортной жизнью, я все больше убеждаюсь, что мы были правы, выбрав Эскобар.
Что до выставки, то основной цели она достигла: перспективных знакомств и потенциальных партнеров здесь действительно немало. Особенно в том, что касается тех детских стимуляторов, о которых я тебе рассказывал. Детей тут мало, и следят за каждым крайне тщательно: немудрено. Я бы сказал, что третья по счету родительская лицензия тут скорее вложение капитала, чем что-либо еще. Зато сложные семьи настолько сложны, прости за тавтологию, что я сожалею об отсутствии практики нумерации супругов. Впрочем, есть и забавные изобретения вроде тех серег, что ты, держу пари, посчитал бы слишком откровенным сообщением о предпочтениях в постели. Или вне ее: здесь очень вольные нравы, даже по моим меркам. И отвратительное на вкус искусственное мясо. Хуже него только бетанское высокомерие. Кажется, ко всем, кроме сородичей, они относятся как к дикарям, ха. Вообрази себе, бетанцы искренне полагают свои биогенетические разработки лучшими во вселенной! Когда я услышал об этом впервые, то едва успел закашляться. Было бы забавно посмотреть на этих гордецов в кущах Райского Сада.
