Но это был прекрасный, прекрасный, посланный Лэнгхорном дождь, по взвешенному мнению Мейриэя. Дождь, который становился все сильнее, лил с неба чернее, чем сапоги для верховой езды Шан-вей, и обещал намочить запал любого когда-либо изготовленного ружья.
Конечно, найти в темноте путь к их цели было интересной задачей, но орудийные плоты, все еще стреляющие на затопленном канале, дали его ведущим ротам ориентир, а инженеры выровняли края дороги тем же видом извести, который использовался для базовых линий на бейсбольном поле. Широкие белые полосы влажно поблескивали, выхватываемые из темноты спорадическими вспышками молний вспышками артиллерийских снарядов. Из-за усиливающегося дождя было непонятно, как долго продержатся направляющие полосы, но они прослужат достаточное время.
Он натянул поводья и слез с лошади, передав уздечку своему денщику. Полковники не должны были ввязываться в неразбериху и кровавую бойню отчаянных ночных нападений, но 2-й полк не собирался действовать без него, и последнее, что ему было нужно, — это пытаться контролировать испуганную лошадь посреди черной, как смоль, рукопашной схватки.
Он наполовину вытащил свой меч, проверяя, чтобы убедиться, что он выйдет из ножен чисто, когда ему это понадобится, и коснулся рукояток двух пистолетов, заткнутых за пояс. Только Чихиро знал, были ли полки для пороха закрыты достаточно плотно, чтобы защитить запал, и он не собирался полагаться на них, если только у него не было абсолютно никакого выбора, но все равно было приятно знать, что они были там.
Он повернул голову, глядя на горниста рядом с ним. Белки глаз юноши ярко сверкнули, выхваченные из темноты, когда два или три двенадцатифунтовых орудия выстрелили как одно, и его плечо задрожало от напряжения, когда Мейриэй ободряюще сжал его.
— Беспокоишься, парень?
— Н... — начал горнист, затем остановился. — Да, сэр, — признался он вместо этого.
— Ну, я тоже, — Мейриэй сжал его плечо. — Как и любой другой мужчина в этой колонне. — Он мотнул головой в сторону бесконечных рядов промокших насквозь копейщиков, двигавшихся по большой дороге между полосами извести. — Так что теперь ты вряд ли одинок, не так ли?
Он усмехнулся, и через мгновение юноша немного нервно усмехнулся в ответ.
— Лучше! — Полковник улыбнулся. — Теперь мы в руках Бога, сынок — Его и архангелов — и, если подумать, это не такое уж плохое место, не так ли?
— Да, сэр. Не такое, — сказал горнист с большей уверенностью, и Мейриэй слегка потряс его за плечо.
— Хороший парень! А теперь, я думаю, пришло время заставить тебя работать. Сигнал побудки!
— Да, сэр!
Мальчику потребовалось ровно столько времени, чтобы отсалютовать скипетром Лэнгхорна, затем он поднес горн к губам.
* * *
— Стоять! Стоять! — заорал Абнейр Диннис, когда в дождливой темноте вспыхнули сладкие и золотые звуки горна. Побудка была не последним, что он ожидал услышать посреди ночи, но он был уверен, что это не сулило ничего хорошего.
Зазвучали другие трубы, подхватывая тот же призыв, и восемь церковных двенадцатифунтовых пушек ударили как одна.
Они явно ждали сигнала горна. Шипящие взрыватели снарядов прочертили огненные полосы в ночи, и шесть из них перелетели через бруствер и врезались в деревья за ним, но на этот раз они не взорвались. Вместо пороха и мушкетных пуль они были заполнены смесью селитры, серы и пороховой муки с тремя дополнительными отверстиями, просверленными вокруг запала. Они врезались в деревья, упали на землю, и внезапно эти дыры превратились в вулканы, извергающие дым и фонтаны яркого, ослепительного света, который одновременно слепил защитников и выделял их силуэты на фоне ярчайшей интенсивности.
Как будто вспышки были сигналом, вся остальная артиллерия мгновенно прекратила огонь... и из темноты донесся громкий, низкий горловой рев.
— На то воля Божья!
Копейщики прилетели на крыльях этого крика.
* * *
В этой колонне было четыре тысячи пикинеров; за бруствером стояли три малочисленные роты, в которых было чуть меньше тысячи человек.
— Огонь! — Сержант Жэксин крикнул с западного конца линии, и сто шестьдесят стрелков нажали на спусковые крючки.
Девяносто семь винтовок действительно выстрелили под проливным дождем, и длинные, зловещие пальцы пламени протянулись через парапет. Возможно, еще сотня винтовок выстрелила с восточного фланга, разрывая наполовину видимую, наполовину угадываемую колонну пик. Люди кричали и падали, а другие спотыкались о них в темноте, но теперь горны трубили атаку, а не подъем, и из армии Божьей раздался еще один крик.
— Святой Шулер и никакой пощады!
* * *
— Стойте на своем, ребята! — взревел Диннис. — Стойте на своем! Пошлите этих ублюдков к черту!
Передняя часть колонны пик достигла завала и попыталась прорваться через него. Но ветви были слишком толстыми, и, по крайней мере, некоторым стрелкам Стивинсина удавалось перезаряжать оружие, несмотря на дождь, посылая новый огонь в путаницу конечностей и врагов. Еще больше пикинеров закричали, сворачиваясь калачиком, корчась в агонии, но другие выронили свои пики. Они хватались за переплетенные ветви, тянули, дергали их, проделывая дыры в препятствии. Все больше их падало, но на каждого упавшего человека, казалось, приходили еще двое, и некоторые из них несли топоры, которые сверкали в свете сигнальных ракет и огня винтовок. Лезвия топоров поднимались и опускались, рубя засеку, и баррикада начала редеть.
Бойцы дивизии "Лэнгхорн" торжествующе взревели, прокладывая путь через барьер. Каждый ярд этой тропы был усеян мертвыми или ранеными, поскольку винтовки Сиддармарка продолжали шипеть и лаять сквозь дождь, но лишь небольшому проценту этих винтовок удавалось вести надежный огонь, и наконечники копий скрещивались, когда атакующие сторонники Храма подходили к краю окопов.
* * *
— Сиддармарк! Сиддармарк!
Раздался боевой клич, когда бойцы 1-й роты Абнейра Динниса перемахнули через бруствер. Это был тот вид боя, для которого они тренировались, и никто в мире не умел этого лучше, чем они. Они стояли плечом к плечу, подняв двуручные пики почти над головой, толкая их вперед плечами и спинами, вонзая острую сталь в форме листа в своих врагов. У них были все преимущества высоты и положении, и они безжалостно использовали эти преимущества, пожиная кровавую жатву, разрывая грудные клетки и тела. Они убили первых людей на этом мокром, мягком, коварном склоне, а последовавшие за ними приверженцы Храма спотыкались и скользили по корчащимся телам своих мертвых и умирающих товарищей.
Но линию обороны защищали четыреста тридцать пикинеров; нападавших было в десять раз больше, и масса всех этих атакующих шеренг гнала колонну вперед.
Жорж Стивинсин обнажил меч, когда первый из копейщиков Храма перегнулся через бруствер, и меч нашел жертву. Все больше завала разрывалось на части, и слишком многие из его стрелков оказались лицом к лицу с пиками. Винтовка со штыком была смертоносным оружием ближнего боя, но она была намного короче восемнадцатифутовой пики, и его люди оказались в смертельно невыгодном положении, несмотря на бруствер. Они начали падать, и он почувствовал боль от их потери, как будто эти наконечники копий вонзились в его собственную плоть. Но у него не было времени позволить себе признать эту боль, и он оскалил зубы, бросив меч и подхватив вместо него оружие упавшего стрелка со штыком..
— Правее! — крикнул он молодому командиру взвода, стоявшему рядом с ним, и юноша хлопнул себя по груди в знак отдания чести, крикнул сержанту своего взвода и исчез в прорезанной ярким светом темноте. Каким-то образом Стивинсин знал, что больше никогда не увидит лейтенанта.
— Остальные, следуйте за мной! — рявкнул он, и его штабное отделение двинулось влево за ним по пятам.
* * *
Люди выкрикивали свою ненависть, сапоги скользили и разъезжались по грязи, хлестал дождь, из орудий на плотах вылетали новые вспышки, как удары молний. Крики, кряхтение от усилий и ужасный влажный, раздирающий звук стали, рассекающей плоть, были всей вселенной, и было очень мало выбора между дисциплиной, яростью и решимостью — и мужеством — любой из сторон. Люди, которые оставались верными своему лорду-протектору и своей конституции, несмотря на все лишения той ужасной зимы, стояли на своем против людей, которые присягнули на верность не смертной власти или клочку бумаги, а Самому Богу, и в них не было уступки. Они оскалили зубы, брызги горячей крови на их лицах под ледяным дождем, вонь смерти, поднимающаяся над запахом грязи и воды... и они умерли.
В конце концов, когда мужество встречалось с отвагой, а решимость побеждала ярость, значение имели цифры. Люди армии Бога были не совсем равны по подготовке и опыту 37-му пехотному полку, но они были близки к этому. И их было много, много больше.
* * *
В уставе говорилось, что надлежащим оружием для сиддармаркского офицера является меч, но Жоржа Стивинсина это не очень заботило. Он обнаружил, что винтовка со штыком была гораздо более смертоносным оружием, даже если республиканская армия еще не изобрела штыковую муштру, которую Мерлин Этроуз разработал для королевских чарисийских морских пехотинцев, а морские пехотинцы, в свою очередь, завещали имперской чарисийской армии. Двенадцать человек из его штабного отделения — когда-то их было пятнадцать, но это было целую вечность назад — последовали за ним по пятам, когда он врезался в клин пикинеров-лоялистов Храма, начавших прорываться через левый фланг ослабевающей линии сиддармаркцев.
Случайные вспышки и треск винтовочных дул и ослепительный блеск церковных сигнальных ракет освещали сцену в кошмаре полуночной черной тени и слепящего света, выхватывая отдельные капли дождя из ночи, как мимолетные драгоценные камни в короне сумасшедшего. Люди ругались, кричали и умирали в этом водовороте, и Стивинсин видел, как Гровейр Жэксин яростно сражался в центре изолированной группы защитников. Копейщики дивизии "Лэнгхорн" смешались с копейщиками дивизии "Холи Мартирс", их собственная сплоченность исчезла в хаосе, но они приближались к ротному сержанту майора, как хищный зверь с пиками вместо клыков.
— Держись, Гровейр! — закричал он, хотя сержант вряд ли мог услышать его в шуме и реве битвы. — Держись!
Он и его двенадцать человек ударили по сторонникам Храма, как молот. Он сделал выпад, чувствуя ужасную, дергающуюся мягкость, когда его штык погрузился в спину неосторожного копейщика. Он отступил, отбросив корчащееся тело в сторону, и врезался в следующего врага. Он блокировал удар укороченной пики своей винтовкой, ударил грязным ботинком в живот мужчины, проломил ему череп прикладом винтовки, когда тот падал, и развернулся обратно к еще одному стороннику Храма. Он слышал крики со всех сторон, знал, что люди его отделения отчаянно сражаются, прикрывая его спину, и бросил еще один взгляд на своего сержанта... как раз вовремя, чтобы увидеть, как Гровейр Жэксин упал, когда наконечник копья вонзился в него чуть ниже нагрудника.
Мгновение спустя настала очередь Стивинсина.
* * *
— Стоять! Стоять! — крикнул майор Диннис.
Его люди падали, превращаясь из плотной, дисциплинированной линии в узлы и группы отдельных, отчаянно сражающихся людей. Он подобрал пику мертвеца и стоял плечом к плечу с сержантом своей роты, нанося удары снова и снова.
— Стоять, мальчики! Встань со мной!
Они услышали гул этого глубокого, знакомого голоса, бойцы 1-й роты, и повиновались ему. Они стояли со своим майором, падая вокруг него, ряды редели с каждой секундой, но они стояли.
— Стоять, первая! Стоять! Не позволяй...
Наконечник копья ударился о нагрудник Динниса и скользнул по пропитанной дождем стали. Бритвенное острие вошло ему в горло, прямо под подбородком, и он упал, голос, который держал его роту, как железо, умолк навсегда.
Но даже без этого голоса 1-я рота никогда не ломалась. Она просто умерла рядом с телом своего майора.
* * *
— Отступаем! — крикнул Стан Уиллис, когда центр оборонительной линии рухнул. — Третья рота, стойте, где стоите! Вторая рота, отступать!
Оставшиеся в живых люди Жоржа Стивинсина услышали голос полковника. Они отступили от бруствера, все еще вызывающе рыча, и их штыки покраснели, когда сторонники Храма пробрались по всему фронту земляного вала достаточно близко, чтобы человек с винтовкой мог попасть мимо острия их копий и потребовать возмездия.
Но сдержать эту волну ревущей ярости было невозможно, и солдаты 2-й роты подчинились полковнику Уиллису. Менее обремененные, чем кто-то, несущий пику, в три раза превышающую его собственный рост, гораздо лучше знакомые с местностью за земляным валом, они сумели разорвать контакт в темноте и хаосе, отступив за тонкую двойную линию истощенной роты молодого Хейнри Клейринса.
— Целься! — теноровый голос Клейринса прорезался сквозь неразбериху и какофонию с невозможной четкостью. — Готовься! Огонь!
Несмотря на дождь, несмотря ни на что, триста винтовок выстрелили как одна. Шокирующий столб пламени ударил, как старомодный мушкетный залп, с расстояния менее двадцати ярдов, и сторонники Храма полегли, как трава перед чарисийским жнецом. Третья рота пробила брешь в наступлении армии Бога — момент настоящей бойни, которую даже дивизия "Лэнгхорн" не смогла заставить себя преодолеть.
Это продолжалось недолго, но этого хватило, чтобы оставшиеся в живых бойцы 37-го разорвали контакт и отступили на укрепленные позиции двух последних рот в лесном поясе, который они так долго защищали. Они отступили за этот короткий промежуток времени, прежде чем тридцать две сотни выживших приверженцев Храма оправились от шока и бросились в погоню за ними.
Из тысячи сиддармаркцев, которые удерживали эту грязную стену земли, выжили менее трехсот, чтобы отступить.
.II.
Река Дейвин, провинция Клифф-Пик, республика Сиддармарк
— Дерьмо.
Когда-то давным-давно Хауэйл Брадлей использовал бы несколько более сильный термин. Это, однако, было, когда он был Хауэйлом Брадлеем, учеником каменщика, а не капралом Хауэйлом Брадлеем 191-го кавалерийского полка армии Бога. Большинство священнослужителей, прикрепленных к армии, были удивительно терпимы в том, что касалось языка в солдатском стиле. К сожалению, капеллан 191-го не был таким, и он "консультировал" Брадлея с того самого дня, как услышал, что капрал в едком, емком стиле указывает на недостатки своего подразделения.
Лично Брадлей считал, что у Бога и архангелов, вероятно, есть дела поважнее, чем подслушивать язык своих слуг, но отец Жэймс придерживался другого мнения, а полковник Мардар был склонен поддерживать своего капеллана... который был его личным капелланом до того, как они оба присоединились к армии Бога. Брадлей уважал полковника, а отец был хорошим и благочестивым человеком, даже если он был склонен к тому, что мать Брадлея всегда называла "надоедливым", так что капрал искренне пытался изменить свой язык.
— Что? — спросил Свинсин Арбукил. Он был старшим солдатом в разведывательном отделении Брадлея — хороший, надежный человек, как и все они.
