До этого вся группа шла молча... Обстановка, мягко говоря, не располагала к разговору. Довольно наезженный тракт вел через «Пожарище», которое выглядело именно на заглавную букву «П». Вокруг них спутанными рядами стояли изуродованные деревья — угольно черные с неприятным зеленоватым отливом кое-где подернутые серым налетом, утончающиеся к самому верху. На них почти не осталось веток: вся мелочь сгорела, а те что остались, вызывающе торчали в разные стороны. Это уже были не деревья! Это были похоронные свечки, приготовленные безумцем для сатанинских шабашей.
Каждый шаг сопровождался хрустом прогоревших до состояния углей веток. Мелкая серая взвесь поднималась в воздух и сразу же оседала на обувь шагавших людей.
Вряд ли кто из них был знаком с безумными по своей выразительности картинами Иеронима Босха — «Страшный суд Апокалипсис», «Низвержение грешников», «Адская река» и т.д., которые очень ярко могли бы передать угнетающий дух окружающего людей места. Иссиня-зеленая чернота медленно смыкалась вокруг дороги, заставляя людей неосознанно ускорять шаг, а угольная пыль, кружащаяся вокруг, делали их самих похожих на чертей из картин безумного творца. Тишина, чуть разбавляемая хрустом, становилась похожей на что-то осязаемое и вещественное, которое можно было трогать руками или наоборот, которое могло прикоснуться к идущему самым последним...
Люди тревожно оглядывались по сторонам. Давящее чувство не отпускало...
— Слышь, хлопче, тебе говорю? — раздался хриплый голос. — Труханул что ль?
Василий дернулся, отрывая глаза от очередного выгоревшего до черноты дерева. До него, наконец, дошло, что обращались к нему. Больше никого подходящего возраста среде них не было.
— Нормально, — ответил летчик, унимая дрожь в теле. — Сухой вроде..., — посмотрел он в глаза говорившего. — Не обделался.
Тот в ответ хрипло рассмеялся. И смех был таким, что сразу было не понятно — то ли ему было, действительно, смешно, то ли, наоборот, до коликов в животе страшно.
— Замолкни, Гнат! — их нагнал второй провожатый и залепил своему товарищу затрещину. — Сколько раз тебе было сказано, неча ржать как лошадь на пожарище. Не хорошо это. Не любит Он этого..., — мужичок в мгновения спал с лица — бледность разом сменила красные пятна. — Понял, блазень?! — тот дернувшись от него как от огня, закивал словно «китайский болванчик».
— А вы тоже помалкивайте, — негромко произнес он в сторону остановившихся партизан. — Чай не дома. Ясно?! — те пробурчали что-то в ответ.
… Пожарище протянулось километров на пять — шесть, на протяжении которых небольшую группу людей сопровождала все та же унылая картина. Первые признаки того, что их путь подходил к концу, появились внезапно. Казалось бы монотонная чернота должна была тянуться бесконечно... Но, вдруг, то тут то там из под выжженной земли показались крошечные ростки зелени. Робкие нежные стебельки испуганно вылезали на свет и, казались, сами удивлялись своей смелости.
— Вот, хлопчики, скоро и на месте будем, — тихо произнес Гнат, показывая вперед. — Посмотрите на наше жилье-былье.
Через несколько сот метров пожарище внезапно закончилось и закопченные головешки сменились высоченными деревьями, едва опаленными огнем. Контраст между мертвой словно кладбищенской землей и цветущим и полным жизни лесом был столь разительным, что люди сами того не осознавая замедлили шаг.
— Да уж, — только и смог выдавить из себя командир бригады. — Жизнь...
Из-за одного из деревьев, стеной выстроившихся впереди, выскочил невысокий мальчишка в ладно сидевшей на нем красноармейской форме, и увидев, их закричал:
— Идут! Дедушка Мирон, идут! Идут!
— Не кричи, Олесь! — как-то так внушительно одернул его, появившийся рядом с ним старик. — Сам вижу. Давно вас ждем, — произнес он, уже обращаясь к ним. — Давайте в лагерь. Там поешьте чем Бог послал, — и сразу же добавил, не давай им опомниться. — А ты, к Отцу иди, — вдруг его палец вытянулся в сторону опешившего Василия Сталина. — Разговор у него к тебе есть.
— Что здесь происходит? — мгновенно ощетинился Козлов, не понимая что происходит; данные ему в Москве инструкции заканчивались ровно на этом месте. — Почему Василий Иоси...
— Все в порядке, Василий Иванович, — успокаивающе проговорил Сталин, смотря ему в глаза. — Ваша задача выполнена, теперь должен действовать я, — в глазах комбрига появилось понимание. — Так надо, Василий Иванович, так надо... Переговоры, мать их...
Козлов изумленно посмотрел на своего начштаба, который судя по всему оказался прав. «Значит, действительно, будут переговоры, — он был поражен до глубины души. — Не уж-то немцы решили договориться... Это что, войне конец?! — все еще неверяще смотрел он то на начштаба, то на Сталина. — Войне конец...». С трудом взяв себя в руки, он понимающе кивнул Василию и пошел за стариком.
— Поглядим, поглядим, каков ты..., — тихо бормотал Сталин, выходя на небольшую поляну с кострищем посередине.
— Зверь?! — спросил вдруг мягкий голос, взявшийся словно из не откуда и висевший в воздухе. — Ты хотел сказать — зверь? Так ведь?! — Василий, до сих с трудом верил в то, что ему рассказал его отец. — Не дергайся? Я Лес! Здесь я везде и вроде как нигде...
Сталин замер и молча, продолжал всматриваться то в ствол дерева, то в его листву. А как еще он должен был поступить? С ним разговаривает Лес! Это самый настоящий Лес, с тысячами деревьев, сотнями тысяч кустарников, с бесчисленным количеством листочков! Он что, должен был сделать вид, что это совершенно естественно?! Или может вскочить и с безумными воплями начать бегать вокруг дуба?
— Да..., — прошептал Василий, садясь на сложенную в несколько раз скатку. — Отец говорил, но …, — перестав дергать головой, он со странным выражением в глазах окинул взглядом раскинувшийся перед ним дуб. — Это просто немыслимо!
Он, летчик, не раз смотревший в глаза смерти, себя просто не узнавал. Василий был ошарашен!
— Нам о многом нужно поговорить, — голос словно возникал у него прямо в голове. — Об очень многом, Василий. О войне, о семье, о предательстве..., — на миг опустилась тишина, все звуки словно накрыло непроницаемым куполом. — Ты можешь простить предательство, Василий?
П-р-е-д-а-т-ел-ь-с-т-в-о! Прозвучавшее слова каждой своей буквой, звучавшими в его голове звуками, отдавалось в нем. В этот момент время будто остановилось, и Сталин вновь услышал голос своего отца. «Васька, прежде чем, поедешь, ты должен знать вот что..., — он тяжело вздохнул. — Мы плохо поступили с ним. Очень плохо..., — в его голосе слышалась искренняя горечь от совершенно. — Так как мы поступили, друзья не делают... Я бы не простил, если бы был на его месте. Такое сложно простить».
П-р-е-д-а-т-ел-ь-с-т-в-о! Как много в этом слове приторного и гадкого, которое пристает к тебе словно смола! «Он нам верил, Васька. Понимаешь меня, верил нам. Помогал. Доверил свою семью..., — он снова тяжело вздохнул. — Думаю, он все знает..., — он многозначительно посмотрел на Василия. — Там все может случиться — все, что угодно, — Василия прочитал в его глаза и то, что он не договорил».
— Предательство сложно простить, — прошептал он, сжимая кулаки. — особенно, если боль тебе причин близкий человек.
— Да... Сложно, — согласился с ним Лес. — Очень сложно... Ты раскрываешься весь без остатка, отдаешь все свое, а кто-то..., — вновь прозвучала многозначительная пауза.
«Мы хотели перестраховаться, сын, — Сталину тяжело давался весь этот разговор, ведь дело было не столько в том, что он признавался в сделанной ошибке, сколько в том, что он своими собственными руками посылал сына фактически на смерть. — Этот … Лес становился слишком силен. Его возможности стали нас пугать... Да! Мы испугались, что он заберет все! — ТАКИМ отца Василий еще никогда не видел. — Мы должны были что-то делать!».
— Ты понимаешь о чем я говорю? — Василий медленно кивнул. — Я готов все забыть, но …, — в воздухе повисла тишина. — Но тебе придется остаться здесь, — Василий вновь кивнул головой. — И все время быть здесь.
Василий молча кивнул снова. «Все время быть здесь, — фраза молотом отдавалась в его висках. — Идет война... А я должен быть здесь. Прятаться в лесу ото всех, — он тяжело вздохнул и, запрокинув голову далеко назад, посмотрел на просвечивающее сквозь ветки нависающего над ним дерева небо. — Это значит бросить все... Семью, друзей и … Небо! — курчавые облака медленно плыли в смой высоте. — Небо... И совсем не летать». Он опустил голову и с горечью посмотрел на свои руки. Длинные узловатые пальцы с темными частичками въевшегося в кожу металла и масла сами собой потянулись к воображаемой ручке управления. Словно наяву Сталин ощущал ревущую мощь готовой к взлету машины. По телу пробежала дрожь, следом жидкий огонь заменил собой кровь … Адски захотелось прыжком вскочить на ноги. Ощутить как сильное и молодое тело рвется вперед и лететь — лететь далеко-далеко, высоко-высоко...
— Любишь летать? — узнаваемый голос мгновенно выбил его из этого божественного забытья. — Высоко в небе, где лишь один ты, где крылья стремительного самолета режут воздух как острый нож, где от очередного маневра захватывает дух и сердце так и норовит выскочить из груди... Так ведь?
Сталин кажется впервые с момента их встречи улыбнулся.
— Да, именно так, — прошептал он, стряхивая с себя оцепенение. — Лететь также быстро, как молния; лететь также высоко как ангел, — вот он уже улыбался во весь рот. — Это же такое наслаждение! Полет..., — шептал он. — Да, что ты знаешь!
Дуб зашелестел листвой словно пытаясь поспорить с утверждением летчика.
— А ты хочешь летать еще быстрее и выше? — Сталин замер, едва до него дошел смысл слов, сказанных, по-истине, дьявольским искусителем. — Хочешь прыгнуть выше своего предела? — со стороны могло показаться, что он даже дышать перестал. — Перед тобой может открыться такое, что даже сказки, читаемые детям на ночь, покажутся явью.
Это был волнующий момент! Человеку, который уже почти смирился с потерей семьи, друзей, своего образа жизни, предложили исполнение одной из своих самых сокровенных мечт... Сказочному медведю-сладкоежке пообещали вкуснейшего, просто божественного, меда; интеллигенту-библиофилу — редчайшую книгу на планете; фанатику автомобилей — авто его мечты... А летчик от Бога может получить возможность летать не взирая на любые ограничения — физические¸ психологические...
— Как это нет предела? — хриплым голосом спросил Василий, какой-то частью себя ощущая как вспотела его спина. — Предел есть всегда и у всех. У человека, у самолета..., — он боялся поверить в то, что ему, действительно, предлагают «полет без границ».
… Предел есть всегда. Это правило Сталин-летчик знал, как свои пять пальцев. Боле того, страшным переломом трехлетней давности оно намертво впечаталось в его сознание.
— Ха-ха-ха, — странный звук, которые прошелестел в его голове, однозначно был смехом. — Предел есть у человека, у такого человека, как ты! Ты слаб. Тебе нужен воздух, тепло, вода и многое другое, без чего твое тело не выживет. При резких маневрах самолета ты можешь потерять сознание, запаниковать..., — каждым словом Василия тыкали во все новые и новые недостатки человека. — Поэтому ты прав, у человека обязательно есть предел. Но все может стать совершенно иным... Твое тело перестанет быть слабым. Потребность в воде и пище снизится в разы.
— Я хочу летать, — едва эти слова вырвались у Василия, он понял, что бесповоротно поверил во все, что ему рассказывали и обещали. — Я хочу летать так, как ты говоришь! — он понял, что ради настоящего полета пойдет на такое, что раньше ему не пришло бы и в голову. — Летать...
123
Отступление 130
Реальная история.
28 августа 1942 г. Франция. Порт Круэсти. На ладан дышащая посудина, одна из десятков в тайне курсировавших между Францией и Англией, глубокой ночью отчалила от берега. Ни огонька не горело на ней. Для стороннего наблюдателя, оставшегося на берегу, казалось, что какая-то черная глыба медленно исчезает в волнах.
— Месье, я вижу, вы не спите? — прошептал один из нахохлившихся как курица пассажиров. — Меня зовут Орланд, — блестящие зрачки его соседа поблескивали в темноте. — Наконец-то, мы уберемся от этих бошей. Говорят в Америке можно неплохо устроиться...
— Очень приятно, месье Орланд. Я Поль, — так же шепотом ответил ему второй. — Полностью с вами согласен. Прочь от этой богом проклятой земли! — последнее он сказал с таким жаром, что заслужил укоризненный взгляд Орланда. — А что, разве я не прав?! Мне уже 42. На моей памяти это уже вторая война...
— Тихо там! — недовольно заворчал кто-то с бака. — Разорались.
Они оба замолчали.
— А знаете Поль, чем я собираюсь заниматься в Америке, — Оранда продолжало распирать желание с кем-то поговорить. — Не угадаете! Цветами! — сам же и ответил он, не дав собеседнику время даже подумать. — Вот смотрите, сколько у меня семян, — с бряцанием металлических защелок он раскрыл перед ним плотный саквояж и продемонстрировал его содержимое. — Это сделает меня очень богатым человеком.
В довольно вместительном саквояже аккуратными рядами лежали небольшие разноцветные пачки с семенами.
— Это самые разные цветы, — шептал он, нежно гладя упаковки. — Здесь..., — он с блеском в глазах обхватил сумку. — цветы со всего континента. Вот Германия, здесь Голландия, вот тут у меня Италия, в самом дальнем уголке Россия, — он ткнул пальцем в невзрачный светло-серый кулек из рыхлой бумаги. — Если бы вы только знали, каких трудом мне стоило все это собрать..., — он вытащил этот кулек со своего места и поднес к глазам его собеседника. — На какие жертвы я шел..., — в его глазах появился отчетливый фанатичный блеск.
Скупые блики лунного света осветили едва различимые буквы готического шрифта на той стороне кулька, который был повернут к Полю. «... Das Reichskommissariat Ostland, — с трудом прочитал он, шевеля губами. — Der Generalbezirk Belarus».
Отступление 130
Реальна история.
29 августа 1942 г.
К северу-западу от Эль-Аламейна. Позиции 164-й легкой дивизии «Африка».
— … 125-й, 382-й и 433-й механизированные полки, 220-й артиллерийский полк, 154-й разведывательный батальон, — докладывал сухопарый, словно высушенный горячими пустынными ветрами, генерал. — Провизия, боекомплект в полном порядке.
Генерал-фельдмаршал Роммель во время доклада с трудом сдерживал радость. «Отлично. Просто бесподобно! — звенели победными фанфарами в его голове отзвуки будущих побед. — Фюрер сделал то, что и обещал. Теперь я точно сброшу в море этих чертовых лимонников!».
— Хорошо, — энергично произнес он, прерывая доклад и поворачиваясь к карте, где была схематично изображена планируемая операция. — Ваши коробочки, мой дорогой друг, — в минуты хорошего настроения Роммель, истовый служака и поборник строгой субординации, мог позволить себе такое панибратство. — мы расположим вот здесь. На этой позиции у них аборигены, — он усмехнулся. — 2-ая новозеленадская дивизия.
