На незнакомке пальто с капюшоном, как раз для такой погоды. Осторожно подходишь-подкрадываешься. Вздрагиваешь, не веря глазам. Тетка, хочется назвать ее так, в летах за пятьдесят. Лицо одутловатое, под глазами мешки. Вид печальный и растерянный. Ничего не осталось от дерзкого веселья юности. Она не делает ни шага навстречу, и не отвечает на твой глухой вскрик-вопль.
— СЕДА?!..
Ее упорное молчание злит тебя. Осыпаешь ее упреками. Беспорядочными, путаными, глупыми.
— ...Что за комедию тут ломаешь? Кто придумал этот мерзкий спектакль? Ага, давайте... Что, Седа, устроим сеанс ритуального оплевывания?!
— ...
— ...Мастерица, знаю! И так уже заплевала меня знатно... что ни стих, то в морду... Жизнь мне отравила!..
Нежные лепестки снежинок касаются разгоряченного лица, и тушат пожар, пылающий в твоей душе. В самом-то деле, чего разоралась?.. Кто кому здесь предъявы лепить должен? Упавшим голосом просишь:
— Скажи хоть что-нибудь, Седа... Прости мои вопли. Я злюсь оттого, что ты победила. Такие долгие годы... Твое слово против моего дела. Слово оказалось сильнее. Давай уж, напоследок... объясни, что дальше... по сценарию?..
— Без изменений, — говорит Седа. Голос у нее прежний, по молодому звонкий. — Ты... пожалуйста, не пори отсебятину. Ситуация так же неприятна мне, как и тебе.
Хочется плакать, биться в истерике, скулить: "Не надо... не хочу! Что вы делаете?" Вместо этого снимаешь через голову свитер, швыряешь в темноту. Медленно расстегиваешь рубашку, и ее уносит ветер. Это — красиво. Удается даже вполне элегантно избавиться от джинсов, не прыгая, как дура на одной ножке. Сердце бьется быстро, ты вся на адреналине, оттого не мерзнешь. В голове крутится злорадная мыслишка. "Смотри на меня, Седа. Смотри. Я такая же, какой ты увидела меня впервые..."
Преувеличение, конечно. Голой тебя эта хулиганка не видела никогда. Несмотря на довольно средний рост, физически ты — само совершенство. Такой и останешься навсегда. "Завидуй, Седа. Терзайся..." Нежданно, сама-собой получилась маленькая месть.
— На колени, — говорит Седа.
Ой, да пожалуйста. Последнее время тебе частенько приходилось делать это упражнение. Ползать и пресмыкаться. Вам нравится мое унижение? Нате, подавитесь.
Седа подходит, чуть касается твоей головы. И огромная тяжесть пригибает тебя к шершавой гранитной плите. Ерунда... Психология... обман чувств. Соберись и всё пройдет. Чтобы отвлечься, рассматриваешь сапожки Седы. Ба, они чиненные-перечиненные! У великой поэтессы и общественной деятельницы нет грошей на простые обновки. И пальтецо-то старомодное, глянь.
Гениальная сочинительница, своими виршами втоптавшая тебя в грязь, считай, убившая... Да... да! Так и есть. Убила в миллионах людей веру в Живую богиню! Навсегда погасила нимб над твоей головой. Нечеловеческий подвиг совершила Седа. И ничего за это не получила. Кроме потерянного в ссылке здоровья, скудной пенсии и памяти о погубленной любви. Ты, Наоми — молодец. Мастерски сломала нахальной школьнице жизнь.
Держишь голову низко опущенной, чтобы Седа не увидела твоих слез. "Седа... Я сожалею, Седа!" Молчи. Не говори ни слова. Не нужны этой несчастной женщине твои сожаления. Ничего не исправить.
— Ох, забыла... — спохватывается Седа. — Давай сама. Справа один, слева шесть, спереди один, напоследок восемь.
Послушно касаешься ошейника-ментоблокатора нужное число раз. С восьмым нажатием, на затылке, он со щелчком размыкается.
— Давай сюда.
И то верно. Нехрен разбазаривать ценное оборудование. Пригодится еще на кого-нибудь нацепить. Ну, кажется всё.
— Встать.
Неуклюже поднимаешься, потирая коленки. Никакой в этом нет красоты и патетики. Как-то сюжет наперекосяк пошел.
— Стой, где стоишь, — предупреждает Седа, быстро отходя назад. Вдруг, усомнившись, спрашивает: — Просто бросить, так?
— Да.
Стоишь в позе "смирно" с тем лишь отличием, что настоящие солдаты голышом в караул не ходят. Плевать. Тебе уже всё надоело. Главное, чтобы Седа не промахнулась. Еще одного конфуза не переживешь. Просто умрешь со стыда.
Напрасно боялась. Глаз у Седы верный, движения точные. С огромным трудом удерживаешься от попытки уклониться. Врожденные рефлексы иногда сильно мешают выглядеть достойно.
На миллионах видеоэкранов отобразился всполох серебряного пламени.
Ночь над городом. Вокруг — странно светло. Огненное колесо в небе источает холодный огонь. Молчаливые здания, как стражи, стерегущие улицу. На тротуарах теснится толпа. Она больше и гуще, чем прежде. Ни гомона, ни звука. Ты идешь посереди улицы, не удостаивая никого вниманием. Похожая на живую серебряную статую в облегающем тело костюме-метаморфе. При твоем приближении люди склоняют головы, опускаются на колени. Рабы не стоят слов — взгляни, и мимо.
Не такой участи ты желала им, не такой судьбы хотела себе. Не плачь, дитя. Закрой свою душу, не впусти в нее горечь и боль. Не жалей ни о чем.
Гнетущая тяжесть уходит. Она была воображаемой — чисто психологический эффект. Ненужные эмоции, отброшенные за ненадобностью. Венок из прозрачных нитей, водруженный тебе на голову Седой — невесом. Постепенно он начинает светиться, каждая нить имеет свой оттенок. Все вместе они создают волшебный ореол. Ничего особенного — технический трюк.
Ветер треплет шевелюру, но не в силах сорвать венок. Его тонкие отростки, подобно острым коготкам, вцепились в волосы.
Твой терновый венец.
Это — корона Наместника.
Символ власти Новых людей над порабощенной планетой.
Шаг Хозяйки ровен и тверд.
12. МОЙ ЛУЧШИЙ ВРАГ
19 аполлона 1394. Бета — город спутник Майи. Ранний вечер. За 4 часа до Провозглашения.
Тебе, солдат,
Сам черт не брат,
Хоть труден путь...
Изменнику родины — генералу Корману сопутствовала фантастическая удача. Его армия больше не встречала серьезного сопротивления. Передовые части только что миновали столичный пригород — Бету.
Дак Намар нервно курил на пороге мэрии. Из открытого окна второго этажа доносился визгливый ор господина Руббиша. Главарь Беты говорил по телефону. Грубый, вздорный, ненавидимый многими сотрудниками, он объявился неожиданно, минут десять назад. Живой, невредимый. Взъерошенный и гневный. О приключениях в плену у чудовищ не обмолвился ни словом. Заорал с порога:
— Где все? Почему на работе никого?!
Когда он поднимался по лестнице, Намар, семеня следом, пытался предупредить. О лежащем в кабинете бесчувственном Андросе Гелле. Но Руббиш только отмахнулся. Лихо ворвался в святую-святых, плюхнулся в кресло.
— Какой болван трогал терминал??! Прибью! Так... о чем, Намар, ты мне трындел?
Но, Дак Намар только беззвучно открывал и закрывал рот. Такого потрясения он не испытывал даже в день, когда курс реала к алтыну упал впятеро. Тогда он лишился всех сбережений. А сейчас едва не лишился чувств. Увидев, что от адмирала Геллы не осталось и следа!
Как же так? Пять минут назад поверженный самозванец валялся тут, живой или мертвый. Или... почудилось?! Появление Геллы, его безумные попытки взять руководство страной... Намар с детства отличался здравостью суждений. И мысль о том, что он сошел с ума, страшно его напугала. Спасение пришло неожиданно.
— Эт-та-а што-а такое?! — внезапно взвизгнул Руббиш. — Какого хрена Гелла здесь командовал? Откуда он взялся? Кто его к терминалу пустил?!
— Да, вот... приперся... всех распугал... Я с ним повздорил маленько, до драки дошло. Думал: оглоушил. Вышел вас встретить...
— А баламут взял и сбежал... — ухмыльнулся Руббиш. — Нельзя нырнуть в одну реку дважды. Я его понимаю — тоска по должности, по славе. Да только времена другие настали. Сам видишь.
— Так точно...
— Хорош, не тянись в струнку. Я тебе — не адмирал, — Руббиш довольно заржал. — Давай, обзванивай дармоедов наших. Чтоб мигом все по местам! Сверхурочные гарантирую. А я пока с Майей свяжусь. Разведаю, что творится.
— Власти-то нет... — заикнулся Намар.
— Я в курсе. Не волнуйся, появится. Спорим, еще до ночи нам объявят начальничка. Хотел бы знать, кого.
— Извиняюсь, покурить выйду, — промямлил сбитый с толку Намар.
...Теперь он топтался на тротуаре, у входа в мэрию, нервно затягиваясь сигаретой. Слушая, как наверху Руббиш самолично обзванивает прогульщиков и саботажников. Попеременно грозя страшными карами, и обещая премии за работу в условиях чрезвычайного положения.
Ох, что будет, что будет... Вдруг Руббиш узнает, как его заместитель о нем отзывался? Мало того, что рохля, так еще и интриган... Хотя, донести на него некому. Стекольщик ушел. Отставной адмирал, как испарился... Чертовщина. Не мог Гелла уйти из кабинета мэра, миновав "воскресшего" Руббиша. И Дака Намара, изображавшего восторг от появления начальника.
Сигарета погасла, он решил раскурить новую. Как назло, зажигалка вхолостую щелкала, не давая искры.
— Попробуй мою, — сказал подошедший Руббиш, протягивая зажигалку с изящной гравировкой на корпусе.
— Вы же не курите! — изумился Намар.
— Тридцать лет, как. Но, привычка держать огонек в кармане — осталась.
Прохожих на улице было мало, один привлек их внимание. В обтрепанной форме пехотинца, со споротыми нарукавными знаками. Нерешительно остановился у дома напротив. Внезапно калитка в заборе отворилась, из нее протиснулась толстая тетка в наискось застегнутом домашнем халате. Возопила:
— Элия!? Сыночек!! Думала, убили или в плен... — она заключила парня в могучие объятья и громко зарыдала.
— Успокойся, мам... Всё хорошо. Генерал Корман приказал пленных распустить по домам...
Калитка с лязгом захлопнулась за мамой и блудным сыном. Руббиш вздохнул:
— Да уж. Велика Эгваль, а отступать некому. Армии нет.
— Значит, нами станет заправлять предатель?
— Хуже. Я дозвонился до друзей в Майе. Диковинные ходят слухи. Помнишь "Хозяйку Острова"? Живехонька! Только — голодранка и нищебродка. Всё правда. Нина Вандерхузе — она самая и есть. И она — новтеранка! Какой-то лишний побег от ядовитого плюща. Черт знает, сколько лет среди нас ошивалась.
— Это же враки — про бессмертие?.. — пробормотал Намар.
— Так и есть — враки. Пуля, яд, удавка... Или — сковородкой по башке. Будь спок — новтеранин сдохнет, как миленький. Да только от старости они не помирают! Старость, оказывается — вроде болезни. Они ее победили.
— Как так, болезнь?! — возмутился Намар. — Всё живое — умирает! Закон природы! Жизнь продолжалась на Терре миллионы лет. По-вашему, вся живность: трава, цветы, деревья, птицы, животные, люди... изначально... больны?!..
— Видишь ли, старение и смерть — самый быстрый способ смены поколений. Эволюция пошла по этому пути. Вообрази Мир полторы тысячи лет назад. В нем водились интересные твари — крауны. Здоровенные, быстрые, свирепые. Жрали диких быков, и прочих травоядных. Жили крауны лет по двести — в сытости и довольстве. Как вдруг случился Малый ледниковый период.
— И что?
— Животные откочевали на юг. Крауны не пошли за ними. Как-то не пришла в их крокодильи головы мудрая мысль. Пищи не стало, надвинулись холода... Живи они не двести, а двадцать лет, успело бы народиться новое поколение, потом следующее... Дети отличаются от родителей. Кто-то бы оказался лучше приспособлен, и выжил.
— Я читал, что последние крауны охотились на людей, прибывших в Мир.
— Сам понимаешь, у зверей-людоедов шансов не было.
— Значит, короткая жизнь — плохо для особи, но хорошо для вида в целом?
— Ага. Только Новые люди считают, что для человека это уже неверно. Человек — не приспосабливается к окружающей среде, а меняет ее под себя! В Мир снова пришли холода, но ты же не собираешься вымереть? Тешась надеждой, что кто-то из твоих детей или внуков родится с густой шерстью?
— Ну, да. Растопим печи, пошьём шубы. Кстати, продолжительность жизни постепенно растет?
— Долгожительство дает преимущества. И... наследуется. Поэтому, через миллион лет заложенная в нас программа умирания исчезнет. В ходе, вот парадокс, всё той же эволюции! Двести лет назад группа терранских ученых решила, что им западло ждать миллион лет. Они стали Отцами-основателями Новтеры.
— Лихо... Крутой эксперимент. Как представлю... Это ж сколько дел переделал бы я за тысячу лет! На моноцикле кататься научился бы!
Руббиш ухмыльнулся.
— Тысячу — эка хватил. Размечтался... о райских кущах. Несчастные случаи, убийства, или самоубийства — никто не отменял. Прикинь, по нашей статистике — криминальная смертость: 0,2% в год. Значит, выйдет в среднем 500 лет. Плюс-минус...
— Ну, они там у себя, более мирные и законопослушные, чем мы?
Руббиш расхохотался.
— Ты-то сам понял, что сказал? Представь: я уйду на пенсию не через четыре года, а через четыреста!
— Ээ-э... кгхм-м-м...
— Вот-вот. Не станешь ждать. Ну, не ты, так другой. Подозреваю, что у новтеран процент насильственных смертей гораздо выше, чем у нас. Сменяемость кадров, хе-хе.
— ...
— Так вот, к чему веду... Наша драгоценная миз Вандерзузе — она же новтеранская гнида, сдалась карателям на своих условиях. Мол, не троньте никого. Если что плохое вышло, так это она прошляпила, не уследила. С нее и спрос.
— Ох! Вот это самомнение! Так вот почему вы...
— Да-да, — нетерпеливо замахал руками Руббиш, — и я тоже поэтому вернулся.
— Её теперь... — Намар выразительно чиркнул себя пальцем по горлу.
— Не думаю. Впрочем, поглядим. А пока вижу, как возвращаются на работу наши бездельники. — Руббиш воздел руки к небесам и заорал: — Эй, дармоеды! Прибавили шагу! Первому, кто войдет в подъезд — премия пять процентов!
Рабочий день в мэрии продлили на два часа, но служащие решили не покидать кабинетов раньше начальника. Или пока он сам не прикажет. Так и дотянули допоздна.
Поэтому церемонию увидели все. В отличие от кратковременного "царствования" Андроса Геллы, в этот раз конференц-зал был полон.
— Ни хрена себе, — подытожил Руббиш. — Вот так цирк! Видали, как серебряная шкурка прямо в воздухе развернулась? Обтекла мм-м... тело и, нате вам! Встречайте мадонну.
— "Метаморф" называется... Вы давеча сказали... в одну реку нельзя дважды. Девка-то вошла... — заметил Намар.
— Попомни мои слова. Как вошла, так и выйдет. Скорее — в этой реке и утонет.
Где-то далеко.
С протяжным стоном Андрей попробовал встать. Движение отозвалось резкой головной болью. От яркого света слезились глаза. Уперся руками, и сел, пережидая головокружение. И чуть снова не рухнул. Не столько от слабости, сколько от увиденного.
От убогих апартаментом Рено Руббиша не осталось и следа. Кабинет мэра исчез вместе с мэрией. Вместе с Бетой и ее населением! Не осталось никого и ничего. Ни камушка, ни кирпичика, ни горстки штукатурки.
Во все стороны, до исчезающего в ржавой мгле горизонта, раскинулась глинистая пустыня. Твердая, как камень почва, сплошь иссечена трещинами. В безоблачном небе ослепительно сияет солнце. Его свет непривычно желтый — наверное, от рассеянной в воздухе мелкой пыли. И, над всем необъятным пространством царит оглушительная тишина.
