На голос мой звериный рык.
— На битву вызываешь? А подобру никак? Ну что ж....
Напряг всю умственную мощь и чрез Масянин глаз сигнал направил — смирись иль уходи. Сумрак пещеры пронзил холодный луч. Гостья рыкнула надсадно, прочь подалась — смиренье ей не по нутру. А жаль — ведь мог немало сделать для неё и будущего медвежонка. Хотелось поутру попросить Саида отыскать следы, но передумал — к чему навязываться, раз был отвергнут. Найдёт себе берлогу — лес глухой.
А после выпал снег, ударили морозы — пришла зима. Запорошенный, заваленный и заметённый в уютном гроте я философствовал с собой наедине. Искал истоки мироздания, пронзая мыслью время и пространство, и память клеточную теребя до самого неорганического состояния. Считалось, что материя была всегда, но мне Венера говорила, что ей предтечею энергия была, но память то, увы, не сохранила. Или бессилен разум мой тех рубежей достичь?
Вводя рассудок в летаргическое состояние, я отдыхал, паря в дыму над Бородинским полем, или качался на вантах "Санта Марии" Христофора. Мне клеточная память показала, как падали от вражьих стрел спартанцы Леонида, как строил усыпальницу Хеопс, и как Адама Ева совратила (на театральной сцене французских королей). Гулял я по холмам, усеянным костями динозавров. Свидетелем был остывания Земли, когда из раскалённой плазмы сложился ком. Но что же было прежде? Был Хаос — мрак, оглушающая тишина и абсолютно не было движения. Так вот каков ты ноль отсчёта исторического бытия.
Рубеж достигнут, но нет ответа — откуда всё взялось? Кто-то толкнул или само зашевелилось?
Пришла весна.
Растаяли снега, и я возобновил пробежки по утрам, радуясь, что не сошёл с ума в бесплодных поисках начал начала. Казалось, жизнь моя сложилась, и дело времени все тайны мне постичь, но вот однажды, в преддверье лета....
Сбежал тропою вниз, встал на колени и зачерпнул в пригоршню речной воды. Как холодна, чиста, прозрачна! И как вкусна!
— Ой, смотрите, голый дед.
— Наверно, снежный человек.
— Как поживаешь, йети?
Я поднял голову. Двое парней и девушка на берегу за речкой рассматривали меня и торопились снять на киноплёнку. Туристы, надо думать — на природу выбрались, да забрались уж больно далеко. Счёл благоразумным в контакты не вступать, купанье отложить, и молча удалиться на вершину. Пошёл, а за спиной:
— Эй, стой, куда ты? Мы не желаем тебе зла.
— Скажи, ты, правда, снежный человек?
— Слабо его поймать?
— Какой же это йети — старик безумный искупаться вышел.
— Здесь нет жилья.
— А я и говорю, что чокнутый.
Поднявшись выше, увидел на противоположном берегу машину легковую, костёр, палатку, а вот людей там не было — наверное, пересекают реку и лезут в гору, преследуя меня. Ну, что ж....
Вернулся в грот, оделся и сел у входа поджидать, закон гостеприимства соблюсти — "добро пожаловать" сказать. Напрасно ждал — их не было тотчас, ни в полдень, ни в закатный час. Костёр палил до полуночи, чтоб знали, где меня найти. Но не явились....
Ночь минула. И с ней растаяли следы присутствия непрошеных гостей — авто, палатка и костёр.
Принял обычный повседневный вид, то есть лишил себя одежды, и потрусил тропою вниз. На повороте с обрывистой скалы, мельком взглянувши вниз, увидел девушку не в джинсах и штормовке, как вчера, а в купальнике на дне реки, под двухметровым слоем прозрачной как стекло воды.
Никак беда случилась?
Ускорил бег, добрался до гольцов и прыгнул в воду. Проплыл немного против струй течения и оказался под скалой над телом, что на дне реки. Нырнул, поднялся на поверхность с грузом, доставил на гольцы. У девушки пробита голова и ссадины в боках — сорвалась со скалы, бедняжка, преследуя меня. Но где ж твои друзья? Ответ напрашивался — убежали.
Поднялся в грот, уложил тело на палатку, присмотрелся....
Как хороша бровями и губами, ресницами сомкнутых глаз. Наверное, отроду ей лет восемнадцать — благословенный возраст, время ль умирать?
Её ладонь в моей. Так, так, посмотрим, милая, возможно ль воскрешение. Проломлен череп, но мозг не повреждён — надежда есть. Потеря крови велика — да, Бог с ней, восстановим. Чисты ли лёгкие? Чисты. Вода лишь в пищеводе. Переломы рёбер — я их сращу, целее прежних будут. Давай, голубка, просыпайся — ты можешь жить, и ты должна. Но сколь ни бился я, жизнь не вернулась.
Пойдём другим путём. Проник к ней в мозг. Студентка, звали Евой. Немного с возрастом ошибся — ей девятнадцать минуло уже. И нет у ней любимого — так, увлечение одно. За ним и увлеклась на пикничок. Себя увидел в памяти её — седым, лохматым и нагим. О, Господи, ну, что за вид!
Компьютер цел и хоть сейчас в работу. Давай, дружок, давай — пошевели рукой. И дрогнула рука, и пальцы сжались. Теперь ногой — коленочку она согнула. Ты можешь встать? Могла б и встать, да сам одумался — что я творю? Зачем мне зомби вместо человека?
Задумался надолго. Всё цело и могло бы жить, но жизни нет. Прекрасная принцесса, не заколдована ли ты? Где принца взять для поцелуя? Сгожусь ли я? И я склонился, и уст её коснулся поцелуем, потом чела. Всё тщетно — принцесса, как была, мертва.
Искать, надо искать — в ней миллионы клеток, быть может, хоть одна жива. Из искры той раздуть бы пламя, чтоб занялось по телу по всему и возродило к жизни. И я искал....
Да клетки живы — бери любую и клонируй Еву. А как мне эту девушку спасти?
Часы летели, как минуты — вот день угас, ночь пролетела....
Шаги у входа, голоса.
— Саид, нельзя.
Люди в форме:
— Вы задержаны.
— Одеться можно?
— Да.
Какая всё-таки нелепость — хотел спасти, а думают, что надругаться. А те, кто раньше с нею был, кто бросил девушку и убежал, теперь в свидетелях.
— Наручников не надо, сержант, я сам пойду.
— Пойдёшь, куда ты денешься, — и застегнул второй браслет на свою руку.
Так и спускались с ним с горы — плечо к плечу, рука об руку. А парни в форме МЧС несли носилки. У гольцов стояла лодка надувная с мотором подвесным. Прощай, принцесса дорогая, расходятся пути — тебя увозят в морг, меня в кутузку. Что ж не судьба тебе помочь, хотя пытался и думал, что смогу. Наверное, не там искал. Ещё неопытен. Прости.
— В чём моя вина? — спросил сержанта.
— Там разберутся: есть тело — возбудят и дело. А мне тебя доставить надо.
— А их что не браслетишь? — кивнул на тех, кто раньше с нею был.
— Не убегут. Теперь кто кинется бежать, тот виноват — смекай.
УАЗик потряхивает на просёлочной дороге. В салоне все молчат — что говорить: погибла девушка в расцвете юных лет. Пижона два, не напрягая сил, ретировались. А полоумный старикан хотел над трупом надругаться. Как скверна жизнь!
— Тебе не отбрыкаться, — вещает капитан с переднего сиденья.
Мог возразить — есть доказательства? Мог упрекнуть — была возможность девушку спасти, а мне не дали. Но я молчу — жалок лепет оправданий, судьба свершит свой приговор. Смирюсь с любым решением суда — не воля мне нужна, а знания. Могу бег времени, ведущий к старости, вспять повернуть, но как связать порвавшуюся жизни нить — не разумею.
— Хреновая тебе грозит статья, — гундосит капитан. — Таких кастрируют на зоне.
Что за причина ему меня жалеть иль ненавидеть? Участием исполнен иль ехидством? Проникнуть в мозг да подсмотреть, какие мысли держит капитан милиции.
Масяня, напрягись! Невидимый простому глазу луч коснулся капитанова затылка.
Усталость, потное бельё, боль повреждённого мениска, сын двоечник, жена толстуха.... Где мысли обо мне? Ага — брезгливость, отвращение и скука.
— Ты раньше в морге не работал?
Напрасно чванишься — могу тебя сейчас я, капитан, заставить в ноги мне упасть и лобызать колени. Могу проблемы все решить....
Но ограничился лишь чинкою сустава.
— Фу, вроде отпустило, — он потёр колено, сказал водителю. — Я подремлю.
И голова к плечу склонилась.
Мой третий глаз невидимым лучом вскрыл тайну помыслов водителя УАЗа. Он в мыслях пел. Чему-то радовался, напевая:
— Крепче за баранку держись шофёр....
Любит профессию свою?
— Пусть пропахли руки дождём и бензином....
Дорог романтик? Так шёл бы в дальнобои.
— Радостно встречать тебя с маленьким сыном....
Чает семью увидеть? Рад возвращению домой? К чему гадать — весь мозг его как на ладони. Э, нет, брат, ты поёшь лишь от того, что плохо говоришь. Заика ты — вот в чём причина. Ну, дело поправимо. Вот этот узелок нейронов размотать, и будешь ты иным говорунам подстать.
Чего молчим? Не верим счастью своему? Стесняемся? Боимся?
Водитель протянул к сержанту руку:
— Валер, дай сигарету.
— Ты закурил что ль?
— Пока принюхиваюсь.
— Не стоит начинать — потом спасибо скажешь.
— Зажилил?
— Отвали.
Помолчали. На рытвине сержант ткнулся косицею в стекло и встрепенулся.
— Ты ж заикался.
— Надоело.
— Ты смотри!
Мы с тобой, сержант, как братья, скованные одной цепью: случись, что на дороге — судьбу разделим. Давай уж заодно посмотрим, чем достаёт тебя шальная жизнь.
Потерь немало. Учёба в институте, пьянка, отчисление. Служба во внутренних войсках, ГИБДД, подстава. Переведён в патрульно-постовые, засада, перестрелка и ранение. Награда и хана карьере. Теперь боишься, что вот-вот из органов попрут, а жить на гражданке не умеем. Чем помочь?
Не груб ты от природы и не озлобился от неудач. Ты вдумчив и признаёшь причинно-следственную связь, не веря в чудеса и совпадения. Стоп-стоп, да ты рождён, чтоб детективом стать, и мы тебе поможем.
Вношу программные поправки и дополняю информацией. Ну, мистер Шерлок Холмс, за дело!
Меня определили в КПЗ.
— Три дня тебе сидеть, — сказал охранник, ужин раздавая. — Потом отпустят, если не предъявят обвинение.
— Ну, что, дедок, набедокурил? — спросил сокамерник бритоголовый, еду мою глазами пожирая.
Подвинул чашку:
— Вы ешьте — я с утра закормлен.
— Вот это дело! Что за статейку тебе шьют?
— Я не силён в параграфах УК.
Ещё один весь синий от наколок вмешался в разговор:
— Ты расскажи, что было — статью мы подберём.
Я рассказал, как девушку поднял со дна из-под обрыва, как силился спасти.
— И где тут криминал?
— Когда нашли мою обитель, она в купальнике, я без одежды был.
Переглянулась камера: всё ясно — некрофил.
В наколках весь который в дверь постучал.
— Чего тебе? — откинулось окошко.
— Эй, начальник, почто не уважаешь публику — ведь мы не фраера. Грязь в камеру зачем засунул — два шага до греха.
— Заткнись и спать ложись, — ответило окно и с грохотом закрылось.
Зловещая установилась тишина. Потом бритоголовый:
— Ты вот что, труполюб, на нары не рассчитывай, за стол больше не суйся. В углу парашу видишь? Там приземляйся.
Я мог бы всех троих в толчок тот окунуть, под нары запихнуть иль на коленях всю ночь псалмы заставить петь. Но разве виноват козёл, что бородой трясёт — природа всё, природа. А здесь обычаи. И воспитание.
Присел на корточки в углу в соседях у параши. А те за стол — в картишки резаться.
Посмотрим, что за люди.
Худой и тощий, с дряблыми щеками — квартирный вор, с открытой формою туберкулёза в лёгких. Вот вам кого бояться, а вы прессуете меня ....
Бритоголовый — гоп-стопник четырежды судимый, наркоман с психическим расстройством, бывает буйным и опасным. Пока ширяется — спокоен, ну, а при ломке — убъёт и глазом не моргнёт.
Татуированный — мокрушник, гниёт от сифилиса, и некому лечить. Придётся мне. Где угнездилась та зараза, что кости размягчает? Впрочем, где бы ни была — здесь скальпель не поможет. На борьбу весь организм настроить надо, мозг подключить — чтоб клетка каждая непримиримостью пылала, заразу прочь гнала.
Ну, что, Масяня, ты готова? Тогда приступим....
— Ой, худо мне, — весь синий от наколок карты бросил. — Пойду, прилягу.
— Что, ломка?
— С чего бы? Всё нутро горит.
Через минуту он в глубоком забытьи, не дышит даже — так напряжены в смертельной схватке со смертельною болезнью все силы. И дольше длится кома пусть, но будет он здоров и чист душой. Об этом тоже позаботился, не тратя даром времени в его мозгу.
— К чёрту! Не идёт игра, — бритоголовый встал из-за стола. — Эй, труполюб, открой-ка пасть. Коронки золотые есть?
Я луч невидимый через Масянин глаз в него направил.
— Что такое? Ха-ха-ха! Кажись, накрыло.
Качнулся он назад, присел на табурет, откинулся спиной на стол.
— Откуда кайф? Твои проказы, труполюб? Ты говорил, что мёртвую со дна достал и оживить пытался. Готов поверить, что не измывался. Ещё добавить можешь?
— Приляг, чтоб не упасть.
— Причалюсь наверху, тебе топчан свой уступлю — айда, располагайся.
Я перебрался.
— Давай, давай — ты обещал.
И вот уже второй сокамерник почует в коме — на излечении психика и совесть. Проснётся новым человеком для общества и для себя.
Квартирный вор раскладывал пасьянс, потом готовился ко сну, потом прилёг. Ворочался, вздыхал и наконец, не выдержал:
— Слышь, ты, друид, волшебных повелитель снов, мне чарочку налить не сможешь?
— Ты выпить хочешь?
— Нет, бабу голую во сне.
Тебе, родимый, палку Коха без микроскопа показать, а ты....
Вслух сказал:
— Не хочешь ли Антонием на время стать — пошоркать спину Клеопатре?
— С великим удовольствием — кхе, кхе....
Прокашлявшись, он сплюнул на пол.
— Ну, так усни.
Царица в ванной, и тысячи бактерий Коха, коих надобно сразить, чтобы пробиться к Клеопатре. Любовь и сон тебе помогут очистить лёгкие и затянуть каверны, заляпанную душу отряхнуть от скверны. Спи, лечась, и просыпайся честным и здоровым.
Тихо стало в камере — не слышно и дыхания. Ещё троим помог мой дар. Пусть людям и не самым лучшим, но с видом на житьё-бытьё, а девушку не спас. Ведь кажется, постиг в структуре человека всё, с закрытыми глазами собрать и разобрать сумею, спасу в пол шаге от черты, а вот за ней — не разумею. И некого спросить, и негде прочитать — всё надо постигать.
На этом, успокоившись, уснул.
Наутро в КПЗ переполох — шутка ли, три трупа. Ну, не трупа, а всё-таки живые так не спят — ни нашатырь, ни тормашения, ни искушения врачей не могут разбудить. Свезли их в лазарет. Меня к начальству.
— Что с ними сделал ты? Их завтра выпускать — задержаны в притоне, а на арест следак не может накопать.
— Пускай поспят до самопробуждения — это лечебный сон.
— Ты кто?
— Целитель.
Майор наморщил лоб.
— Ты их гипнозом?
Пусть будет, раз иное сложно к пониманию.
— Я усыпил их для того, чтобы болезни удалить из организма и склонность к воровству и беззаконию изжить.
— Не хочешь ли сказать.... Ну, хорошо, давай посмотрим. А если не проснутся?
— Вадим Сергеич Белооков, Бельмо в преступном мире, проснётся завтра к вечеру без тяги к наркоте и не грабителем со стажем, а агнецом в душе. С недельку пролежит Духно — туберкулёз не шутка, свищи не синяки. Всех дольше в коме будет Корольков, но встанет чистым и здоровым.
