И дождик обнимает, любви не тая,
Андрей смотрел вдаль, поверх голов, в расцветающее закатом небо и улыбался сквозь годы тому, когда-то сбывшемуся, такому чистому, такому наивному Счастью...
Да это ведь не песня — это стон любви, Я знаю, одиночество мне смотрит в спину,
Он вздрогнул, поводя плечами от внезапного скатившегося по спине ледяным крошевом озноба, меняя тон голоса на отстраненно-задумчивый. Все верно. Одиночество. Его судьба, его карма и наказание за ошибки. Когда-то не смог удержать, не смог простить и всё. Теперь — всё.
* * *
Продвижение в толпе — это как своеобразный аттракцион или тест на хладнокровие — вроде бы ничего опасного, но все равно закрадывается страх неизвестности, сковывая движения и отправляя дальше по течению почти безвольную, осторожно ступающую девушку. Девушку, которая бы раньше никогда, да вот ни за что в жизни, не оказалась бы в этой живой, подвижной массе посторонних тел. И не потому что брезгует — нет, всего лишь страшно. Страшно затеряться среди абсолютно разных людей, которых в данный момент объединяет очень мало, разве что общий праздник, до которого лично ей сейчас нет никакого дела и веселья от него ни на грош. Вот если бы за руку с любимым человеком — это да, шла бы с радостью, теряясь в его улыбке, потому что рядом с ним страхи куда-то разбегались, скромно прячась и выжидая, когда ее ладошка соскользнет с его руки и девушка, попрощавшись, убежит домой. Но то было раньше, а сейчас Лана пробиралась сквозь такое нелегкое для себя испытание совершенно одна, порой испуганно оглядываясь по сторонам и находя взглядом высокие перекрытия сцены, взятые за ориентиры. И все же, несмотря ни на что, все это могло стоить того — вдруг удастся увидеть Андрея, хоть одним глазком, а может и услышать, ведь с таким-то талантом, он легко мог заявиться на этот фестиваль и, что несомненно, победить. Кто знает, может как раз на это намекал Алексей, указывая местоположение своего брата?
Хотелось бы ей сейчас разделить с Андреем этот концерт, как и множество других, которые проходили по всей области, причем в любом его качестве, хоть музыканта, хоть просто так, одним из зрителей. Ведь кому как не ей не знать, что ему бы тут понравилось даже просто слушателем — вот что-что, а слушать он всегда умел, тем более такую музыку, в которой за каждым словом таился целый мир, своего рода волшебный, притягивающий, манящий, такой откровенный и честный мир альтернативной музыки. "Да, Андрею бы тут однозначно понравилось..." — с грустной улыбкой согласилась со своими догадками Лана, еще раз сверяясь, не потеряла ли она нужное направление. Не потеряла, хотя бы это осталось неизменным в ее жизни, и то за последний час. И даже, поддавшись фантазии, прислушалась к игравшей сейчас группе, надеясь представить реакцию Андрея. Как по ней, играли и пели участники вроде бы нормально, разве что чего-то не хватало, может быть банально того, что пел кто-то там другой. Хотя, есть люди поющие куда лучше, вот например тот самый, кто мог бы сейчас держать ее под руку, если бы не собственная глупость пятилетней выдержки. Об этом думать не хотелось, да и скорее всего, не стоило — слишком острое, неприятное воспоминание, которое не оставляет, словно намекая, что то было прошлое, которое не проходит.
Усилием воли девушка буквально заставила себя прислушаться вновь, напоминая себе, что обо всем этом у нее будет еще много времени вспомнить — вся жизнь, не больше не меньше, и так уже неизвестно сколько простояла вот так, недвижимым столбом, теряясь в собственных мыслях. Покачав головой, Лана слегка улыбнулась воспоминаниям, скользнув взглядом по огромному экрану, установленному слева от сцены, где уже сменились участники — голос, такой родной и любимый голос, нафантазировался просто в легкую, рассказывая ей на ушко, почему так невпопад прозвучала в этой музыке гитара и что еще лично он бы сделал иначе в этой песне. Она даже голову вскинула чуть выше, намереваясь заверить, что в его исполнении она бы в эту песню, может быть, даже и влюбилась бы, как и во многие другие, спетые им. Но сверху смотрело только сереющее вечернее небо, которое наверняка через пару часов озарится праздничным салютом, а лично ей прямо сейчас захотелось дождя... Бодрый перестук капель по натянутой непромокаемой ткани зонта сейчас оказался бы как нельзя кстати, как и прохладные ручейки луж, оплетающих светлые ремешки босоножек... Ближе к настроению. Все же этот город влияет на нее более чем странно, погружая в состояние полусна, в котором может быть реальным абсолютно все, в котором воспоминания кружатся, оживают, становятся почти материальными, и даже давно забытое желание рисовать все, что видишь осторожно просыпается из-под покрытого пылью пустых событий последних прошедших лет. И запах дыма, смешанного с речным воздухом, почти чудится, догоняя прохладный ветерок, коснувшийся плеч, а непонятно как расслышанный щелчок зажигалки лишь добавляет сходства с костром. Не хватало лишь кольца теплых рук, дыхания, скользящего по волосам и негромкого голоса, иногда смеющегося, иногда просто рассказывающего, но всегда такого, в котором теряешься, прикрывая глаза от удовольствия. Это все часто снилось, почти каждую ночь, но чтобы вот так, наяву — такого быть не могло там, где она жила — город не напоминал ничего, память не отзывалась, тогда как тут казалось, что каждая улица, каждый дом дышал и все помнил. А уж эта площадь, эти бесконечно широкие лестницы Дворца Культуры, что сейчас скрыты сценой, выключенные фонтаны и мост через реку... Все, что за толпой только угадывалось, но ведь никуда не делось, и продолжало помнить тысячи сомкнутых тут рук — сколько парочек, таких же как они, встречалось им когда-то по пути? Глупо, конечно, жить прошлым, но конкретно сейчас хотелось просто до одури хотя бы попробовать. И пусть ее уже может и не помнит тот, кто так нужен, без которого не было бы всех этих воспоминаний, накладывающихся одновременно друг на друга, начинащихся с одинакового "А помнишь, было...?" "Помню" — грустно улыбалась девушка и мысленно тянулась к новому, в этот раз начинавшемуся с музыки, такой родной, знакомой... И обрывалось от резкого толчка в плечо...
— Осторожнее, — расстроено попросила в пустоту Лана, грустно вздыхая от того, что такое вот воспоминание разрушили так грубо. И даже не извинившись. Хотя чего ждать от толпы?
Но бороться с соблазном оказалось выше ее сил, да и кто вдруг сказал, что попытка эта пытка? И не попробовать нельзя — не так уж часто память приходит так ярко, почти с полным эффектом присутствия, когда даже рука, скользящая по волосам кажется почти реальной... Поэтому, не раздумывая, девушка прикрыла глаза, надеясь, что так воспоминание вернется. И ведь вернулось! Вернулось так, что глаза сами собой распахнулись, а взгляд метнулся к сцене, на которой выступающих даже видно ей не было... Но такое наяву не привидится и во сне не приснится! И музыка, музыка продолжала играть! Знакомая до такой степени, что Лана могла лишь пораженно ахнуть и снова обернуться, ища взглядом дублирующий экран, который странным образом пропал за пеленой набежавших слез. А вдруг она ошиблась, ведь песня довольно известна, вдруг играет кто-то другой? И музыка ведь все-таки была иной — не той, дворовой, сыгранной на простой гитаре, нет, уже нет. Теперь у нее новая жизнь, расписанная в более ярких красках другими инструментами, со звуком, пронесенным через усилители и колонки. Но Лана узнала бы ее, наверное, даже если бы этот мотив просто насвистывали — настолько хорошо, полно, глубоко эта песня вросла в память, оставаясь жить, напоминать, заставлять улыбаться — пусть грустно, но улыбаться по вечерам, когда грифель карандаша неспешно скользит по бумаге, рисуя любимые ею черты. Сколько лет она ее не слышала, уже даже и не вспомнить, потому что не важно, потому что стерлись временные границы, размывая все прошедшее без... Разлился, пусть искаженный аппаратурой, но такой родной голос, притягивая, воскрешая воспоминания... "Андрюшка..." — пораженно ахнула девушка, сморгнув наконец слезы и жадно вгляделась в мельчайшую сетку изображения, переданного на экран камерой. Хотя это было уже не обязательно — она слышала голос, зачаровывающий голос, на который хотелось идти, под звуки которого хотелось рисовать тысячи портретов поющего, который хотелось бы слышать каждое утро, каждый день, всегда... Она столько лет не слышала его песен и сейчас просто жадно вслушивалась, гадая, каково ему там стоять, видеть эту толпу... А знать, что среди всех этих людей спрятана она? Нет, конечно, этого он знать не мог, но если все-таки представить... Так же бы он пел или иначе? Тысячи вопросов, на которые вряд ли возможно найти ответы. И какое-то рассыпанное в мелкую мозаику изображение уже не устраивало, не давало его нужного, близкого, живого! Конечно, лучше бы видеть не так вот, издалека, а просто взять, кинуться на шею и растаять в теплых, таких родных, знакомых объятьях, как всегда марая слезами его рубашку. Но чего не дано, того не дано, ведь сколько лет прошло, и кто знает, как и на сколько изменилась жизнь Андрея за этот срок. А вдруг и не помнит он уже давно ту девушку Лану, которую когда-то ласково называл Принцессой и скользил ладонью по распущенным им же белокурым волосам? Хотя, конечно же помнит! В этом она могла поклясться хоть на чем, давя на корню все сомнения. Помнит! Только он, только Андрей пел эту песню так, проживая, пропевая ее всю, пропуская через себя каждое слово, каждую ноту... Она даже знала заранее, на каких словах этот голос слегка, едва заметно, дрогнет, и от этого в песню вплетутся новые эмоции, тяжелее, горше как та самая рябина. И все-таки это была ИХ песня, только им двоим было известно больше чем другим, ведь сколько раз ей пели эту песню на ушко, хрипловатым от тихого пения голосом, еще столько же она слушала, глядя ему в глаза и растворяясь в ответном взгляде. Она знала эту песню наизусть, и даже пыталась найти какие-то хоть немного близкие вариации. Но все было не то, только исполнение Андрея пленило, окутывало рассказом той истории, настолько близкой, что стала родной, оплетало, позволяя понять, что такое было или может быть будет у всех, только рассказанная чуть иначе, но с неискаженным смыслом. И это выступление только лишь доказало, подтвердило эффект, волшебство его голоса, передавшего все до единой эмоции, которые только были...
И за такое стоит благодарить, с таким успехом обязательно нужно поздравлять, это просто даже не обсуждается, и никакие личные сомнения "надо ли?" не играют роли. Смахнув пару набежавших слезинок, девушка достает из сумочки телефон и набирает сообщение, вкладывая все свои эмоции, и молясь, что номер по-прежнему тот самый, что был еще пять лет назад, который она знала наизусть и на который писала поздравления все эти годы. По привычке, даже не подписавшись. И только запоздало шевельнулось понимание, что ее телефон, тот, что подарен был на восемнадцатилетие Андреем, где хранились все сообщения от него же, лежал в другом городе, в другой комнате, а в руках она держала новомодный смартфон, подаренный отцом, в который даже SIM-карту старую не вставишь, потому и лежит она там, в другом телефоне. А сообщение улетело с этого, незнакомого Андрею, но тем не менее писать второе Лана не стала, решив, что будь что будет. Ведь, по идее, он не мог ее не узнать по тому, что она написала. Поэтому оставалось надеяться и ждать, что все-таки не ошиблась, что она нужна, что ее помнят и ждут.
А вокруг продолжала жить своей жизнью Толпа. Огромное скопление людей, толкающих, неосторожно ступающих, приобнимающих за талию и обдающих нетрезвым запахом людей... Людей, которых в таком количестве, Лана всегда опасалась. Поэтому и к цели, конечной точке ее неприкаянных хождений, еще даже не особо заметной за всей этой живой рекой, она приближалась еле-еле, в надежде что там, сбоку от сцены, за огромными колонками будет спокойнее и она не пропустит такой жизненно необходимый звонок. "Только позвони, найди меня..." — как заклинание шептала девушка, пробираясь на окраину живого моря, надеясь вырваться на тихий берег и просто ждать, веря, надеясь на чудо, что папа был прав, отправляя ее сюда. Что не зря она согласилась на эту пытку, которая почему-то называется "общение с матерью". Что все это того стоило и прошлую жизнь, которая жизнью являлась лишь с натяжкой, можно перечеркнуть за один вечер...
Но у судьбы, похоже, были на все совсем иные планы и очередной нетрезвый празднующий налетает на нее, наступая на ноги, лишая равновесия... И что теперь толку от его путанных извинений, когда едва зазвонивший телефон, до этого крепко сжатый в ладошках, летит под ноги безжалостной, безучастной толпе, разлетаясь на осколки и составляющие?
— Нет... нет... нет! — едва не захлебнувшись вдохом, с ужасом шептала Лана, сквозь слезы наблюдая, как под сотнями шагов ломается, трескается, измельчается в крошку ее недавно вспыхнувшая ярким пламенем надежда.
Витки эластичного бинта плотно ложились один на другой. Суставы ныли, пальцы скручивало судорогой...
— Тебе помочь? — спросил кто-то из парней, но Андрей только мотнул головой.
— Сам, — неудобно, конечно, бинтовать ведущую конечность левой, но что поделать. Он хорошо этому научился.
— Не кисни, — задорно усмехнулся Толик, ударник группы, — щас накатим по соточке — полегчает. Мы красавы сегодня!
Андрей кивнул, но к одобрительному гулу голосов не присоединился. Он устал. Устал так, словно отпахал пару нарядов вне очереди, но это нормально. Так всегда бывало после выступлений. Хороших выступлений, конечно, в которые вкладываешься полностью, как сегодня.
— Я не за рулем, — негромко напомнил парень, скорее сам себе. Да, правильно. За руль он сегодня уже не сядет, на сцену тоже не выйдет, так что можно расслабиться. И катись оно все к чертям собачьим.
Он ожидал, что этот вечер и эта песня, исполненная публично, освободят его. Что это поможет избавиться от воспоминаний, которые и так никогда толком не уходили и в которых он буквально захлебывался последние недели — всё то время, пока репетировал. Вот только расчет оказался неверным. Парень скривился, вспоминая как младший упирался, отказываясь поначалу давать аккорды. Его "я не считаю это правильным". Это и было неправильно. Это было просто тупо. "Хреновая попытка посмотреть в глаза прошлому... — признался сам себе Андрей и тут же тоскливо подумалось. — Вот только где они, те глаза..."
От мыслей его отвлек все тот же Толик, буквально запихнувший ему в ладонь пластиковый стаканчик, щедро заполненный прозрачной жидкостью.
"А, хрен на все" — подумал Андрей, чокаясь с парнями за удачное выступление и что-то там еще, он прослушал и проглотил прозрачную горечь. — "Напьюсь как скотина, потусуюсь в толпе, что-нибудь вытворю..."
Ушедшего в себя вокалиста не трогали. В общем, к его странностям все давно привыкли. Парни знали, что после сцены Андрюха бывает иногда малех не в себе, перетягивая настроение какой-нибудь из песен. Он жил ими, жил музыкой, сплетением слов, ворохом эмоций — за это его любили, за это ему приходилось платить. Иногда паскудным настроением, иногда наоборот — разгульным весельем, порой забинтованной лапой, иногда и тем и тем вместе...
