Кагаа придвинулись еще ближе. Мен-ыр напрягся, выставил копье острием вперед. В стороне он заметил того, кому выбил глаз: тот сидел между двух полуприсыпанных сугробами глыб и прикладывал к зияющей красной ране катышки снега; все вокруг него было красным от крови. Мен-ыр перевел взгляд на предводителя отряда — старейшину с густой, высветленной сединой бородкой, и понял — пощады не будет. Его, в отличие от старой Ойты, враги не потащат к себе в стойбище, убьют здесь же, не сходя с места. Он улыбнулся своим убийцам и задумчиво покачал головой; разжал руки, сжимающие тонкое прямое дерево копья, и оно брякнуло по камням. Запрокинул голову к серому низкому небу, развел руки в стороны, подставляя грудь под стрелы врагов. Посмотрел на раскачивающиеся кедровые макушки, прислушался к вою ветра в холмах. А вспоминалось совсем другое: шелестящие желтой листвой березки на берегу Двойного озера, солнечные блики на рябой воде, Кья-пу, сидящую рядом и разминающую свежую оленью шкуру... Вспомнил и снова заулыбался.
Кагаа натянули луки. Взвыла отбежавшая к опушке леса Со: протяжно и тоскливо. Сердце защемило: нужно готовиться к смерти. Не видать ему больше этих лесов, не бить горных баранов, не удить лоснящуюся рыбу в озерах, не бывать с любимой женой, не видать сына...
Старейшина Кагаа что-то прокричал хрипло и Мен-ыр понял, что пришло последнее мгновение его жизни. Напрягся, приготовившись к ударам стрел.
И тут лес наполнился гиканьем и неистовым воем, заглушившими даже шум ревущего ветра. В Кагаа полетели стрелы. Двое свалились в снег, остальные, позабыв про Мен-ыра, побежали прочь, бросая на ходу свои длинные луки и копья. Радостно залаяла Со. Мен-ыр, все еще не опуская рук, повернулся лицом к лесу: из-за деревьев к нему бежали соплеменники, размахивая над головами оружием.
— Ну что стоишь? — крикнули ему пробегавший рядом Савай Вей"нья. — Хватай лук и айда за нами: будем бить Кагаа, покуда сил хватит!
Мен-ыр тряхнул головой, завертелся. Подхватил копье и побежал вместе с тремя своими сородичами, приведшими отряд ему на выручку, за удаляющимся шумом боя.
— Где Кья-па? Где? Где она? — почти кричал Мен-ыр, тряся слабо брыкающуюся старуху за складки пэ-мэ.
Ойты обхватила его запястья тонкими холодными пальцами. Глаза её блуждали, силясь остановиться на лице Мен-ыра. Тхе-хте тяжело дыша, продолжал трясти ей.
— Тише, тише, так и голову мне отвернешь, — взмолилась Ойты. — Я же сказала, что отстала от них. Где они теперь — одному Ге-тхе известно. Ты.. ты не волнуйся: живы, поди... Должны быть живы! — она наконец поймала взгляд Мен-ыра. Руки его разжались, он отпустил старуху и она снова осела на постланную на разрытый снег истрепанную шкуру, зашлась кашлем, застонала.
Мен-ыр сжал кулаки и ударил себя по бедрам. На плечо его легла тяжелая рука. Он оглянулся: Савай Вей"нья сощурил глаза и кивнул:
— Мы их отыщем.
Мен-ыр не ответил.
Савай Вей"нья стал созывать воинов. Надо было скорей идти по следам, ведущим на восток: Ге-пья и его малочисленному отряду возможно требовалась помощь. Может и Кья-па с ребенком отыщется...
Мен-ыр поднял с земли лук, закинул за спину колчан, вновь набитый собранными стрелами, среди которых были и короткие, принадлежавшие его сородичам и несколько длинных, что побросали при бегстве Кагаа (Мен-ыр подобрал их, чтобы испробовать, вот только большой лук не успел захватить — спешил поговорить с Ойты, которую они нашли на той же поляне, где Сау-кья пытались отбить ее у Кагаа).
Захрустел под ногами снег, забряцали стрелы в колчанах. Рядом с Мен-ыром, впереди отряда, ходко бежала по рыхлому снегу неутомимая Со...
Глава двадцать четвертая
Маму отыскали только под вечер, уже после того, как отряд Тхе-Вей разогнал остатки Кагаа по холмам, перебив большинство из них. Тех, кто из-за ранения не мог уйти от погони и пытался вымолить себе пощаду, убивали без жалости: накидывались толпой и били палицами и топорами, пока от тела врага не оставалось сплошное кровавое месиво. А потом шли дальше, чтобы снова догнать кого-нибудь и точно так же расправиться. Так что немногим Кагаа в тот день удалось спастись. Почти весь отряд их был уничтожен. Много крови врагов пролили в тот день Тхе-Вей, но никто и не подумал, что это было излишне жестоко: они мстили Кагаа за своих соплеменников, за те жизни, что враги отняли, за тех детей, что еще не успели родиться — мстили за кровь своего народа. Каждый из воинов хотел обязательно приложить к этому свою руку и, не колеблясь, бил, видя перед собой врага, неважно, стоит он с оружием в руках или ползает по земле, униженно обнимая ноги победителей: конец у всех был один — смерть, страшная и неотвратимая. Ни Савай Вей"нья, ни Моо-тын, ни старейшины, даже не пытались остановить взбешенных соплеменников, ибо понимали, что неистовый гнев их — единственное, что может помочь Тхе-Вей в будущем победить и изгнать Кагаа из Ге-эрын; надолго запомнят враги эту бойню в холмах, под свист ураганного ветра в их вершинах. Пусть воины сполна выместят свою боль и злость на врагов, повинных в том, что многие из Тхе-Вей потеряли за минувшую осень своих родных и близких. Теперь пусть женщины Кагаа оплакивают своих убитых мужей и сыновей, пусть горе, которое сами они и породили, возвернется к ним с еще большим размахом. Пусть знают, на чьей стороне духи и кто прав.
Убивал Кагаа вместе со всеми и Мен-ыр. Убивал и радовался. В голове его помутилось, а глаза застлала пьянящая пелена, вызванная густым запахом крови и страха врагов. Он, точно взбесившийся зверь, метался по лесу с копьем в руке; завидя вдали спешащего поскорей раствориться в чаще Кагаа, он сломя голову кидался в погоню и в эти мгновения для него больше ничего и никого не существовало: был только он и тот, кто пытался от него уйти, не ведая, что тем самым лишь распаляет охотничий пыл своего преследователя.
Когда стали уплотняться тени среди деревьев, Со отыскала маму. Узрев жену еще издали, Мен-ыр весь задрожал; в уголках его глаз выступили слезы, а дыхание перехватило. Он побежал к ней, а остальные остались на месте, чтобы не мешать. Прыгая на задних лапах, звонко тявкала и поскуливала Со. Мен-ыр подбежал к жене, хотел обнять, но оробел и встал как вкопанный, глядя в её черные, полные грусти глаза. Затем опустился перед ней на колени и обнял её ноги. Кья-па положила ладони ему на плечи, и заплакала беззвучными слезами... Долго так простояли, не двигаясь. Воины, смущенные, отвернулись.
Уже потом, когда прошло первое потрясение от встречи, мама рассказала тхе-хте о том, что оставила меня в лесу одного. Мен-ыр, признаться, найдя жену одну, без меня, подумал что я давно погиб, а услышав, что я жив, по крайней мере был жив, когда Кья-па видела меня в последний раз, подскочил на месте, стал созывать охотников. Сбивчиво растолковал все что услышал от жены Ге-пья и Савай Вей"нья. Выслушав его, Ге-пья, водивший сородичей к востоку, заявил, что меня не видел — Кагаа, на которых они напали и обратили в бегство, были одни: меня он не видел среди них; иначе непременно бы освободил; внезапное нападение Сау-кья из засады обескуражило врагов и они даже не думали оказывать хотя б мало-мальское сопротивление — сразу кинулись врассыпную. Это говорило о том, что меня либо убили, либо же я все еще нахожусь где-то в лесу. И что странно, Нагаха тоже никто не видел. А ведь он, как-никак, и вел отряд Кагаа.
Поразмыслив, решили немедля, пока не спустились сумерки, в которых невозможно продолжать поиски, выступать. Кья-пу в сопровождении Чаана отправили к Ойты и тем, кто остался её охранять, а отряд побрел через лес к тропе, пробитой мной и мамой и утоптанной Кагаа, гнавшимися за нами. И, как и прежде, Мен-ыр был впереди, вместе с преданной Со, указывающей дорогу. Снова тяжкое дыхание и хруст снега...
После того, как мы с ней расстались, мама поспешила обратно по нашему с нею следу. Она торопилась: ведь нужно отыскать бабушку и скорее поворачивать — враги идут по пятам, того и гляди напорешься прямо на них. На повороте, где вереница следов огибала рощицу тесно растущих елей, она остановилась и посмотрела на меня: я как раз сходил с тропы, чтобы укрыться от снегопада под старой раскидистой елью. Отвернулась и пошла дальше.
Все скорей и скорей шла она по свежевзрыхленному снегу. Ойты, как оказалась, отстала давно. И как это сразу не заметили, что её нет позади? Мама ожидала увидеть старуху совсем скоро, но мимо проплывали деревья, поворот уходил за поворотом, а старухи все не было. Мама не на шутку разволновалась. Враги, должны были уже перевалить гору и спуститься в лес. Не приключилось бы беды. Надо бы позвать Ойты, да услышит ли она: так сильно ветер воет, что кричи не кричи, а в десяти шагах ничего не услышишь. Мама всматривалась в мутную даль и с содроганьем души осознавала, что времени на поиски у неё остается все меньше и меньше; возможно, его нет совсем — что если, враги уже шагают ей навстречу вон за теми кедрами? Она приладила к тетиве стрелу, что далось ей нелегко, так как пальцы дрожали мелкой дрожью, точно она промерзла до самых костей, хотя на самом деле, она запыхалась, и пот катился градом по её раскрасневшемуся лицу.
Вскоре она набрела на то место, где Ойты остановилась. Здесь старуха потопталась некоторое время на месте, а потом повернула назад. Мама прочитала это по оставленным ею следам. Значит, Ойты решила ценой собственной жизни спасти нас: отдаться в руки врагов и, тем самым, дать нам время уйти подальше. Мама не стала задерживаться более, и решительно направилась по следам Ойты. Старуха была слаба и шла медленно, сильно загребая снегоступами; возможно, еще можно её перехватить, прежде, чем это сделают чужаки. Мама перешла на бег. Много раз спотыкалась, едва не падала, но продолжала бежать, понимая, что медлить нельзя.
Пока бежала, пришли сомнения. Ойты устала, еле волочит одеревенелые больные ноги; что же ей делать со старухой, если удастся ее догнать? Ведь от врагов Ойты не убежит. Поди, совсем уже выдохлась и сидит где-нибудь под деревом. Как с ней уйдешь от преследования? Только погибнут обе напрасно.
Все это мама отлично осознавала, но настойчиво продолжала двигаться дальше, повинуясь законам предков — кэрхи, которые гласили: "Не оставляй человека, единого с тобою рода, в беде!". И мама шла. Знала она, конечно и то, что кэрхи не всегда нужно слепо исполнять, тем более, если человек сам пожелал уйти, чтобы помочь тем самым своим близким. Но такие отговорки были не для мамы: она не могла переступить через себя, не могла оставить Ойты на волю духам или чужакам. Потому-то и продолжала бежать; а когда воздуха уже не хватало, то переходила на шаг, чтобы снова, слегка переведя дыхание, возобновить бег. Что ею двигало тогда — не знаю, но точно не трезвый рассудок: он-то подсказывал ей совсем другое. Ойты ей не спасти; можно оттянуть время, даже пустить стрелу-другую во врагов, когда они появятся, но изменить ничего не удастся: ей придется оставить старуху в лесу. Может, хотя бы нож успеет ей сунуть, перед тем как уйти: пусть сама решит свою участь, рассуждала набегу мама.
Мама бежала и плакала: жалко было добрую бабушку, которая по собственной воле сделала первый шаг по той тропе, что ведет в Страну Теней. "Что же ты наделала, Ойты?!"
Вдруг впереди она заметила человеческие фигуры. Из-за снега было плохо видно, но мама и так все поняла: впереди враги. Она метнулась назад, пробежала немного и остановилась, прислушалась. Эх, не придется больше увидеться с Ойты! Никому не придется: заколют её копьями враги — на что им старуха. Разве что потешаться сначала, но все равно убьют. Посмотрела мама на свой лук, взглянула на оставленную тропу. Нет, не спасти Ойты. Уходить надо. Вытерла холодным рукавом слезы и пошла в лес. Теперь на уме её было другое: убежать самой и отыскать меня. Понимала, что одному в лесу мне не выжить. Может быть, если б не забота обо мне, так подождала бы чужаков, пока приблизятся, да и пустила бы в них стрелы. Пусть потом убьют, пусть. Зато хоть как-то отомстила бы им за их злодеяния. Теперь же нужно попытаться запутать следы, а это очень просто, особенно зимой. Надежда только на быстрые ноги, да на бурю, что заметет следы, если ей удастся оторваться от чужаков подальше. Там и попетлять можно.
Побегать ей на этот раз пришлось хорошо. Позабыв про усталость, что мучила её еще со вчерашнего, она бегом удалялась прочь от чужаков. Добежала до того места, где отдыхала Ойты и свернула вправо, протолкнувшись плечом через еловый подлесок. Вновь оказалась на открытом месте, побежала еще быстрее, хотя ноги уже с трудом поднимали снегоступы. Мама кидалась то в одну, то в другую сторону, стараясь сбить преследователей с толку, увести их подальше от меня. Но при этом понимала, что враги могут и разделиться: одни пойдут за ней, а другая их часть может проверить след, ведущий на восток. Время для сомнений миновало. Сейчас оставалось только действовать на свой страх и риск, как в игре в кости: либо выиграть, либо проиграть.
Долго она петляла, путая следы, как уходящий от лисицы или волка заяц. Обегала все кругом, даже взобралась немного вверх по склону и снова спустилась вниз — пусть подольше рыщут чужаки по её следу, пусть помучаются: авось, расхочется им искать беглецов, вернутся в свое стойбище на берегу круглого озера. Пока бегала, чужаков не было видно. Устала, села отдохнуть на корточки у заметенного снегом высокого пня. Она находилась на каменистой осыпи у подножия склона, немного возвышавшейся над низиной. Отсюда открывался хороший обзор... Вернее, открывался бы, кабы не снежная занавесь. Врагов, потому, заметила поздно, уже, когда они начали карабкаться на глыбастый курумник. Мама едва не вскрикнула. Хотела бежать, но, взглянув на длинные луки чужаков, подзадержалась: а то, как увидят — тогда уж ей точно не уйти: стрела догонит. Прижалась щекой к шершавой коре обломанной лесины и присмотрелась. Поначалу ей показалось, что чужаков много, но к своему облегчению, обнаружила, что их всего двое. Потом усмехнулась: чему радоваться? Не все ли равно: двое, пятеро, семеро... какая разница? — все одно — не совладать ей с ними. Даже с одним. Они вон, какие, здоровенные: наверное, любой из них запросто бы перекинул толстого По-на-ло через плечо. Куда ей тягаться с ними. А оружие у них такое, что любого достанет: далеко летит длинная стрела из огромного лука.
Наблюдая за карабкающимися вверх врагами, ей оставалось лишь ломать голову над тем, как это им так скоро удалось распутать её следы. Или времени прошло много? Может, от усталости еле плелась, да не заметила того? Чужаки устали. Остановились на середине подъема, присели на камни, подложив под зад походные сумы, чтоб не подморозиться. Стали громко, не таясь, о чем-то говорить. Мама подождала немного, и стала осторожно, чтобы не наделать никакого шума, пятиться. Быстро сбежала по обратному склону куркмника, завернула вбок, к лесу. Едва забежала за деревья, остановилась и стала вглядываться назад.
Так и есть: её заметили. Чужаки, прыгая с камня на камень, бежали прямо за ней.
