— Я должен на слово тебе поверить?
— Зачем же на слово — могу и доказать. Вас беспокоят камни в почках, и вы не знаете, на что решиться, когда и как их удалять. Хотите, организм настрою так, что впредь они не будут зарождаться, а те, что уже есть, рассыпятся и выйдут вон.
— Про камни на лице прочёл?
— Зачем, их вижу наяву.
— Как долог срок?
— Два-три часа оздоровительного сна.
— Ты случаем не Мессинг? Он, говорят, вот так от Сталина ушёл, загипнотизировав кремлёвскую охрану.
— Хотите морщиться от болей в почках — воля ваша. А станет невтерпёж — для вас найдётся у хирурга нож.
— Ты посиди-ка в камере, Целитель, а я подумаю.
В конце того же дня он навестил меня.
— Подумал, если по утопшей что накопают на тебя, в СИЗО переведут. Так уж лечи, пока ты здесь.
— И не боитесь? Дайте руки — вижу, что боитесь. Хотел бы убежать — я убежал ещё в пути сюда. Поверьте мне. Ложитесь....
Спит майор, а мне не устоять против соблазна проникнуть к нему в мозг. Кирилл Петрович Реутов (ну, почему не Троекуров — вот был бы шарм) неплохой, однако, человек — из тех, что в органы пришли по комсомольскому призыву. Ведь неспроста чуть не в глаза зовут его коллеги Чистоплюем. Мне нечего ему добавить в душу, займёмся телом — там всегда найдутся лекарю дела....
За три часа оздоровительного сна раз двадцать в камеру через глазок смотрели — картина не менялась: я у стола, майор на нарах. Потом вошёл охранник:
— Что с ним?
— Сейчас проснётся — лучше не будить.
И он присел.
— Так вы действительно умеете лечить?
— А что у вас?
— Говорят, что ревматизм — вот здесь болит, и здесь.
— Я научу вас самоизлечению. Глаза закройте. Выше переносицы почти во лбу сейчас зажжётся огонёк. Видите? Светящаяся точка — это подсознание. Теперь направьте её к месту боли и прикажите боль убрать. Смелей-смелей. Ну? Отпустило? Вот видите. Так поступайте каждый раз, когда прихватит.
— Что-то новое, — сказал майор. Он уже открыл глаза и наблюдал за нами.
— Самоанализ и контроль — под силу каждому.
— Я слышал, подсознание нашёптывает разгадки тайн, но чтоб лечить....
— А что вы вообще о нём слыхали?
Майор поднялся с нар, подсел к столу.
— Подсознание есть тень сознания.
— А что, по-вашему, сознание?
— Это жизнь, томящаяся в теле.
— А смерть — УДО (условное досрочное освобождение)?
— Какая жизнь — иному смерть как избавление. Мой дядя генерал-майор в саду на яблони повесился предутренней зарёй.
— Мук совести не вынес?
— Мук рака лёгких — его болезнь живым сжирала. Ну, я пойду.
— Как себя чувствуете?
— Неплохо для начала, но вскрытие покажет, говорят врачи.
И после этого в узилище моём кто только не бывал — блюстители порядка, их оппоненты, то есть задержанные элементы. Потом родня, знакомые, знакомые родни....
Со счёта сбился, сколько дней прошло — да я их не считал, всё врачевал и врачевал.
Майор привёз картавого сынишку. Минут через пятнадцать он выдал мне:
— Карл у Клары украл кораллы, а я у папы пистолет стащу.
Пришлось мальчишке править и мозги.
Наконец явился сам помощник городского прокурора, закрыл лечебницу:
— Свободны — по делу о погибшей вас не в чем обвинить.
Заставил расписаться и попросил к окну:
— По вашу душу.
У здания ГОВД перед парадным входом собралась толпа.
— Кто это?
— Фанаты вашего таланта. Не стоило так афишировать себя.
— Я лишь хотел помочь.
— Теперь, наверно, помощь вам нужна?
— Ну да конечно, ведь я не в силах всё человечество оздоровить.
— Если хотите, я отвезу вас на вокзал, билет возьму — поедите, куда хотите.
— Мне нужно в заповедник, там, в пещере остались мои четвероногие друзья.
— Я отвезу вас с заднего двора.
И он провёл меня в свой чёрный "Мерседес", заставил лечь на заднее сиденье.
— Так надёжней.
Закончились короткие пробежки меж светофоров, машина вышла на простор.
— Вы не могли бы маму посмотреть мою, — сказал помощник прокурора. — Как говорится, плата за услугу.
— Что с ней?
— Не встаёт.
— Давайте съездим. Это где?
— За городом в селе.
Забор высокий пытался скрыть высокий особняк, какой селянам не построить. Три этажа, на первом — огромное фойе с аквариумом в полстены, и пальмы в кадках, полотнища известнейших картин.
— Наверх, пожалуйста, — хозяин торопил.
Под балдахином на роскошном ложе дремала женщина с седыми волосами. Ей девушка в передничке на синем платьице читала детектив.
— Идите, Лиза. Мама, спишь? Я чудо-лекаря привёз — тебя он пусть посмотрит.
— А? Что? — глаза открылись, но не увидели меня и сына тоже. Взгляд неосмысленный блуждал в пространстве, не ведая за что бы зацепиться.
— Мне руку для контакта надо.
— Мама, руку дай.
— А? Что? Вы отравить меня хотите?
— Ты глупостей не говори, — помпрокурора сунул руку под одеяло и вытащил трясущуюся кисть с бордовыми ногтями.
Обширнейший склероз обоих полушарий, расстроен мозжечок, в осколках памяти — врачи психиатрической больницы, холодная вода, уколы, красный свет.
— Есть два пути её выздоровления: естественный — от летаргического сна, искусственный — от моей настройки. У каждого свои достоинства и недостатки. Естественный продлиться может долго — полгода, год, а то и два. Но выздоровление стопроцентно — она проснётся с организмом без единого изъяна и долго проживёт. Искусственный.... Я не могу вам поручиться, что до всего смогу дойти и хвори победить. Все клетки мне физически не охватить, и где-то может притаиться рецидив. На что решитесь?
— Вот этот сон.... А вдруг она из комы не вернётся? Где вас искать?
— Искать, чтоб наказать? Не бойтесь, живых умею я спасать. Вот мёртвой девушке не повезло — пока бессилен против смерти.
— Колдуйте, я пойду — не буду вам мешать.
Вечером того же дня и в том же доме.
— Как мама?
— Спит — теперь надолго.
— Отужинаете с нами?
— Вы собирались отвезти меня.
— Ну что вы, на ночь глядя?! К тому же сюда едет человек и жаждет встречи с вами.
— Ещё один больной?
— Нет, деловой.
Пришлось отужинать. Потом бильярд. Потом сигара с кофе на террасе под куполом ночного неба. И наконец....
— Прошу вас в кабинет.
Деловой улыбкой золотой и жирной лапой приветствовал меня.
— Рад, очень рад. Иван Иванович Грицай. А вас?
— Я БОМЖ без имени, можете — эй, ты. Как вам удобно.
— Весьма оригинально. Откуда же талант?
— Случайность, как всегда. Кому-то молния способности дала, а мне от молотка достались. — Я почесал пандану. — Ударом в лоб.
— Весьма занятно. Теперь, как сказывали мне, вы лечите людей гипнозом?
— Не совсем. Я — настройщик. Ведь мозг человеческий это компьютер, способный глючить, зависать и даже отключаться.
— Ваш инструмент?
— Телепатическая мысль, способная влиять на клетки головного мозга. Но надо знать, куда попасть, что сделать и не навредить.
— Вы экстрасенс?
— Не буду отрицать. Умею мысли я читать, и вы сейчас, как на ладони.
— Неужто? Это интересно. О чём я думаю?
— О прибыли, конечно — как мой талант себе на пользу обратить. Гораздо интересней, как появились вы на свет.
— Из чрева матери, как все.
— Я не о том. Вы были комсомольским вожаком. После Великого Развала сошлись с братвой, общак держали. Когда Движение менты вязали, смотались вы и всплыли здесь под видом делового джентльмена. Вы — новая российская элита, замешанная на крови братвы.
Он щурил глаз, смотрел через стакан, зубами губы жирные кусал.
— И ваш ответ?
— Я говорю вам нет.
— А что последует за этим, предвидеть можете?
Я оглянулся на помпрокурора.
— Мне была объявлена свобода.
Но тот развёл руками — увы.
Я усмехнулся горько:
— Не страшно вам дорогу магу заступать, ведь я могу вас сделать дураками и памяти лишить?
— Что ж не лишил, когда повязан был? — теперь улыбку на худые скулы хозяин дома натянул.
Устал. Устал я в эти дни гораздо больше, чем в поисках первоистоков. Не хочется править мозги двум негодяям — судьба сама накажет их. И мне не жаль.
— Устал. Нельзя ли ванну?
— Откат пошёл? — настал черёд криво усмехнуться деловому. — Но до тех пор, пока лояльность не докажешь, даже спать с охраной ляжешь.
— Звучит двусмысленно....
За дверью кабинета два шкафа с пустыми антресолями пристроились к моей спине и проводили в ванную. Я там разделся, снял пандану. Ну что, Масяня, покажем им на что способны, и пропустил сквозь тело свет. Вернулся в коридор, швырнул охранникам одежду:
— Другой прикид несите мне.
И прочь пошёл невидимым. Добрался до балкона. Ну что, Масяня, взорлим у мира в сером хламе — если летать умеем, что толку землю бить ногами. Невидимый, неслышимый и невесомый я оторвался от перил балкона и, плавно набирая высоту, поплыл по воздуху в ночную даль. Туда, где солнце село за горою, где ждут меня мои пушистые друзья.
То-то радости от встречи — они и не заметили, что невидимый я. А мне подумалось, что угол преломления им тоже стоит поменять — ведь будут нас искать.
Угомонились пред рассветом, а на пробежку вышел я — уж солнце высоко. Глядь, девушка на валуне сидит нагая, из вороха ромашек венок плетёт.
— Здравствуй, — удивился. — Кто ты такая?
— Я Ева — не узнал меня?
— Ты жива?! А тут что делаешь?
— Жду тебя. Боялась, не дождусь — мне нынче улетать.
— Куда? Зачем? В таком-то виде?
— На Божий суд — ведь я душа, и нынче на исходе девятый день, как бренные останки покинула.
— Чудные, Господи, дела!
— Уже готов, примерь, — венок ромашковый мне на чело надела.
Я удивился:
— Можешь видеть ты меня?
— Ведь я душа. Гораздо удивительнее то, что ты видишь меня. Простому смертному такое недоступно.
— Ну, значит, я бессмертен.
— Бессмертна лишь душа, а ты телесен.
Предположение, а может быть, догадка лучом прозрения вдруг осветила мозг.
— Видать, конфуз произошёл. От травмы черепной, — коснулся пальцами Масяниного глаза, — сознание совсем покинуло меня, а вот душа осталась и правит бал.
— И что Всевышний, так её и не призвал?
— А я в его реестрах и не числюсь — я человек другого измерения.
— Чудно. Ну, Бог с тобой. А мне пора.
— Постой. Ты не хотела бы вернуться в своё тело и жить со мною на природе здесь, познавая мир? Сейчас за ним слетаю и извлеку из-под земли. Все травмы и болячки залатаю, и даже тления следов не сыщешь ты.
— Не стоит. Я как раз в реестре, и срок земного пребывания уже истёк. Прощай. Жаль мы не встретились при нашей жизни — без всякого сомнения, была б твоей. Позволь мне поцелуй вернуть.
Дуновение, чуть ощутимое, сродни дыханию, коснулось губ. Ева растаяла во мне.
Венок остался на челе.
Нас искали. Наивно было полагать, что эти люди так меня оставят — нет, они своей выгоды из лап не выпускают и ради неё пойдут на что угодно.
Их было четверо, поднявшихся тропой от обрывистого берега. Четыре молодых плечистых человека — в шортах, теннисках, кроссовках и со шпалерами наизготовку. Если бы не пистолеты в руках, то вполне доброжелательного вида — им сачки для бабочек больше подошли.
Втягивая в плечи бестолковки, пружиня шаг, на полусогнутых подкрались к входу в грот и требуют:
— А ну-ка, выходи!
В ответ ни звука. Да некому было звучать — мы в прозрачном обличии расположились на самом темечке горы, как раз над головами этих недоумков. Саиду мысленно приказал молчать, лежать и наблюдать, никак не реагируя. Маркиза калачиком свернулась на моих коленях и рада была ласкам — наскучалась за дни разлуки.
Помявшись, пошептавшись, гоп-команда осторожненько втянулась в грот. На Божий свет спустя несколько минут явились весьма уверенные люди.
— Сгинул, гад.
— Шмотьё лежит, а сам не появлялся.
— Звоним шефу.
— Алло, Иваныч! Его здесь нет — так, барахлишко старое. Да, и, похоже, не было. Что? Понял. А сколько?
Схлопнув сотик-раскладушку, звонивший окинул взглядом остальных:
— Приказано в засаде ждать, пока не словим.
— Вот это да — вот так без подготовки: да это не засада будет, а досада — нас нынче вечером тут комарьё сожрёт. Да и с хавчиком в пещерке напряжёнка.
После непродолжительного совещания двое ушли по тропке вниз, а двое остались — оголив животы, разлеглись на солнцепёке, прикрыв лица бейсболками.
Я загрустил. Что предпринять? Почистить им мозги — придут другие. Вернуться в город да Грицая вразумить, чтобы охоту раз и навсегда отбить, за мной гоняться? Немного ль чести для бессовестного казнокрада? А что тогда? Найти осиный рой и на пупки насыпать сторожам? Ну, это уж совсем мальчишество. Напрашивался вывод — покинуть грот. Не дать им и намёка на моё присутствие здесь или вообще на этом свете. Пусть думают, что растворился в ванной помпрокурора, распался на молекулы, исчез навеки. И, может, успокоятся, в конце концов.
Жаль, конечно, покидать жильё, где был и счастлив, и свободен, где то ли в грёзах, то ли наяву достиг границы мироздания, и думал, что ещё найду великих тайн немало откровений. Одно лишь утешало — уйдут поимщики, и я вернусь. Мне надо время переждать. Чуть-чуть.
Приняв решение, поднялся. Саиду скомандовал — вперёд! Маркизу поднял на руки. И мы спустились на пологий склон, в царство сосновых исполинов.
Я вам скажу, блуждать невидимым в лесу не то же самое, что быть доступным любому взору — никто от нас не прячется.
Вон белка спёрла у ежа грибок и, удирая, ткнулась мне в лодыжку. Теперь сидит на ветке, вертит головой и ничего понять не может. Лишь руку протянуть — она в ладони.
Огромный и прогнивший ствол упавшей некогда сосны весь испещрён ходами. Бурундучки мелькают тут и там, играют, лисят нерасторопных дразнят — где им таких пронырливых поймать. Чёрный ужик шнурком мелькнул из-под стопы и отвлёк внимание. Только боковым успел заметить зрением рыжую молнию, и вот уже лиса стремглав несёт в зубах бурундука. Жаль полосатика, но здесь закон суров — беги, дерись иль погибай. Пожил, дай жить другим. Хорошо друзьям моим теперь нет с пропитанием заботы. Однако ухо всё равно держать надо востро, чтоб самому не стать едой.
А вон чета орлиная устроилась на шпиле мачтовой сосны. Пока подруга на гнезде царь птиц сидит на ветке рядом, считает подданных и примечает, кто где устроился и как. Когда появится потомство, пригодится знать.
И мы себе жильё искали, да всяк по-своему.
Саид принюхивался к норам, оглядывался на меня — может, прогоним того, кто там засел, и вселимся?
Маркиза отнять у белочки дупло была не прочь да нарвалась на филина и со всех ног бежала прочь.
Я мог, наверное, одну из нор расширить до землянки, заставив поработать барсуков, но после каменных палат зарыться в почву червяком — бр-р-р.... — не вдохновляло.
Попробовать сложить из сухостоя хижину, как Томас Дэвидсон, робинзон Скалистых гор? Да где мне взять сноровку и умение? Его бы самого сюда.
