И Суок пела, пела мысленно — губы не хотели шевелиться, будто страшась выпустить наружу то, что скопилось внутри, затопить бесконечность его черно-зелеными волнами.
Ай, волна, ай…
Огромная зеленая стена неспешно плыла под ними — или перед ними? Не пришлось ни искать чью-нибудь дверь, ни открывать ворота — в какой-то момент Коку просто вышел к Древу, прямо из Н-поля, не прекращая долгого полета. Его способ перемещения был очень странным, даже полетом это назвать было нельзя — он скользил между пластами материи к намеченной цели, как иголка сквозь ткань… нет, как нитка вслед за иголкой, которой была эта цель. Неуклонно и безошибочно. Словно маленькая хищная рыбка. И чувства он в этот момент испытывал весьма сходные.
И Суок вбирала эти чувства, пила их, чтобы не раствориться в собственном пении. Потому что вскоре ей придется самой стать такой рыбкой.
— Вон та ветвь, — протянув руку над плечом Коку, она указала пальцем влево.
Согласный кивок головы и легкое ускорение.
Золотая лента, обвивавшая ее тело, оставалась мягкой и податливой — впрочем, она пока и не пыталась ее пробудить: стальная птица на кольце по-прежнему была холодной и тусклой, кольцо прозрачных камешков вокруг нее казалось россыпью битых стекляшек. Своих же сил хватало только на то, чтобы не разжимать пальцы на рогах. Суок чувствовала себя опустошенной, ей нужно было отдохнуть и поесть — но где было взять еду посреди пустого космоса? Она очень старалась сдерживать чувства голода и слабости, чтобы Коку не почувствовал их вновь — некоторое время назад он, ощутив ее утомление, уже пытался поделиться с ней энергией, но Суок не хотела ее брать. Не из брезгливости, но из какого-то тайного страха. Она не боялась его, она была ему признательна и чувствовала самое доброе расположение, но остерегалась думать в его присутствии на некоторые темы. Почему?
Возможно, по той же непонятной ей самой причине, что предостерегала ее выпускать наружу песню и мысли об Отце?
Думала, милый — каждый день,
Думала, нежен как капель —
Ай, теперь знаю, что любовь моя
Продавалась, а я — продажная…
Эта женщина понимала все. И Суок была благодарна ей.
— Опусти меня вот здесь, — показала она.
Рывок, свист в ушах. Резкая остановка над самой ветвью. Ее подошвы коснулись мягкой, но плотной кожицы лозы. Неуклюже переваливаясь, Коку отошел на несколько шагов и уселся отдыхать.
Но Суок уже не смотрела на него. Все ее внимание было сконцентрировано на ростке перед ней. Слабое деревце, не выше дерева Отца, так напугавшего ее некогда каменной твердостью и зеркальной чернотой ветвей — но, в отличие от него, вполне живое и здоровое, если, конечно, не считать болезнью запущенность и почти полную скрытость в дебрях сорняков. Хозяин деревца не заботился о нем и заботиться не хотел.
Именно то, что ей требовалось.
Несколько первых мгновений она колебалась, не в силах заставить себя сделать шаг и приступить к таинству, о котором в темноте под закрытыми веками, пока она дремала у ног Отца, оберегая его сон от враждебности Черного Облака, однажды шелестящим шепотом поведали ей слуги, голодные духи — таинству, дававшему им саму способность существовать. Оно было жутким и мерзким, оно вселяло ужас, и, будь у нее возможность выбирать, она никогда не прибегла бы к нему.
Но возможности выбирать она не имела. Она должна была найти Отца. И для этого требовались силы, которых у нее сейчас не было.
А крутые времена требуют крутых решений.
И она шагнула вперед, положив ладони, словно на плечи, на две тонкие ветви, расходившиеся от ствола.
Так. Мужчина. Молодой. Юноша. Лет восемнадцать-девятнадцать. Брюнет. Худой, даже тощий, физически слабый, часто горбится. Пальцы Суок перебирали, словно струны, испускаемые ветвями блеклые лучи. Что-то с грудью… глубже, глубже… сотни маленьких злобных существ угнездились в легких и костях, высасывая жизнь из тела — как ужасно, как отвратительно! Сам не желает прогонять их, замалчивает — еще ужаснее, еще глупее! Пуглив, застенчив, ленив, обидчив, подозрителен, истеричен. Бывшая в детстве ранимой душа сознательно огрублена самим собой и теми, чье мнение важно… Хо!
Она открыла глаза в недоумении. Этот сознательно сводящий себя в могилу мальчик, смертью своей надеющийся кому-то что-то доказать — он жил в каком-то своем мире, почти невещественном, но неприятно реальном, мире, где застывшая в вечной улыбке бумажная маска заменяет лицо. Мало того, вместе с ним там находились и другие такие же юноши — девушек было куда меньше, — и у каждого было что-то с лицом, каждый изо всех сил скрывал его чем-то: знакомой усатой маской, зеленым размытым пятном или даже простым бумажным пакетом с дырками. Мир этот был темен и жесток, безжалостен и полон мрачного злорадства — и обитателей это вполне устраивало. Они сами сделали его таким и теперь бродили в красной темноте, вооруженные до зубов, настороженно следящие друг за другом, готовые всем скопом кинуться на оступившегося.
С глухим щелчком выступившее на лбу ссутулившейся фигуры странное и непонятное слово «битард» заставило ее судорожно сглотнуть. Оно напоминало сухой, отрывистый харкающий рык свернувшегося кольцом в темной берлоге дракона.
Но выхода не было.
Стремительно, не оставляя себе времени на сомнения, она наклонилась вперед и приникла ртом к стволу, впившись зубами в тонкую кору. Горьковатый сок хлынул ей в горло.
Лол!
Рофл!
Ололо!
Соси хуй, быдло!
FUKKEN SAVED!
Суп, /б/, есть одна тян…
Ололо!
ЗАТКНИСЬ СУК
А Я ТЕБЯ НЕНАВИЖУ!
Есть одна тян.
Не читал, но осуждаю.
Ты опять выходишь на связь, мудило?
Ололо! Трололо! Набигай!
Анимуеб — не человек.
Мудило на связи!
Платиновый тред.
Кто такой, чем знаменит?
Очень толсто.
Как тонко, однако!
Нерелейтед не нужен.
Олдфаги не нужны.
Ньюфаги не умеют трифорсить!
Такой хуйни на Дваче не было.
Я тебя затролел!
Воруй@Убивай!
Деанон, травля, рейд!
Давайте троллить стены Вконтактике!
Есть одна тян.
Но тут прилетел сажаскрыл!
Пошли нахуй с моей борды, канцерогены!
Шел бы ты отсюда, петушок.
Рачки-казачки!
Есть одна тян…
Поток сырых черных хлопьев, налетевших со всех сторон, закружил и едва не смел ее сознание. Стиснутый зубами и пальцами чахлый ствол дрожал и бился в ее руках, словно пытаясь вырваться, бледно-желтое сияние налилось кроваво-красным. Даже гуща сорняков, зашумев, попыталась расплестись, оттолкнуть, отогнать отбирающего пищу. Но сок продолжал течь, и пальцы уже обрели прежнюю хватку. Тело наливалось теплом и силой.
Сидевший за клавиатурой юноша схватился за грудь и с грохотом упал со стула.
Его тело рванулось раз, другой и медленно вытянулось.
Крутые времена… ай, волна!
Сказка, рассказанная девочкой-снежинкой
Послушайте!
Ведь если звезды зажигают — значит, это кому-нибудь нужно?
Так однажды сказал один ветер, который был человеком. Но ведь он ошибся, да? Ошибся, наверно. Зачем зажигают звезды? Зачем зажгли эту звезду? Ведь она не может гореть.
И если так — нужна ли кому-нибудь эта звезда?
Вы знаете, очень интересное место — этот ваш космос. Почему в нем холодно? Потому что звезды горячие. Почему дует ветер? Потому что деревья качаются. А когда качаются Деревья, в Реку с ветвей падают фрукты. А Река мутная, а Река ядовитая, закружит, унесет, растворит — крутятся плоды в желтых волнах, плывут навстречу другим Деревьям, отдают распадающуюся соками мякоть крепким корням.
Так зачем же качаются деревья? Затем, что дует ветер.
А «почему» и «зачем» — это бо-о-ольшая разница.
Это не тот ветер, что гонит рябь и свистит сквозь пальцы — стихиали буйные, но не злые, зря ветви трясти не станут. Да и не нужна им эта Река — кормить ее. Никому она не нужна. Как никому не нужны метеоры. Или бабочки. Или ядовитые дожди с изумрудных небес мира 87456. Течет, бурлит, переливается — угрюмая, смертоносная, пронзающая сектора-лепестки Мировой Розы. И трудно, ох, трудно порхать с лепестка на лепесток!
Но эта звезда — может. Потому что ее нет.
Нет нигде, ни здесь, ни там, а все-таки есть. Зажглась, но не горит. И что ей остается делать? Бродит она в тенях, пустая и тусклая, скользит между янтарных струй, ищет — где же может все сложиться не так? В каком лепестке? В какой вероятности?
Она плавала в водах Несбывшегося, пока не поняла, что лепестка этого — просто не существует. Не существует уже, или еще, или вовсе не будет. Никогда.
Математика — это еще более интересная вещь, чем космос. Для нее нет тех, кого нет. Это звучало бы смешно, если бы не было так страшно. Все они были там, где события сплелись необходимым образом: черная звезда, и желтая, и зеленая, и голубая, и алая, и розовая — и даже сиреневая, вы представляете! Вот только белой не было. Нигде.
И все же она была, хотя ее не было. Одна-единственная. Во всей огромной Вселенной. Во всех вероятностях.
Отчего же такое приключилось с этой белой тенью? Может, оттого, что ей не дали возможности существовать? Очень, очень странно это — быть одной на все миры. Играть свои роли, которые уже как бы и не кажутся своими. А ведь звезде вовсе этого не хотелось. Но кто ее спрашивал, когда вдруг оказывалось, что ее хрустальный дворец уже давно не там, где был прежде, и сама она уже словно не та, что была раньше? И приходилось вновь быть нужной самой собой для сестер, этих неимоверно счастливых светил, которым почему-то было позволено иметь свой собственный свет, а не плавать в темноте очередной вероятности? Судьба ведет желающих и влачит несогласных. И кому какое дело, что об этом думают и те, и другие?
Так она и жила-не жила, не горя и не освещая. Даже не втягивая в себя свет, как черная дыра.
Потом звезда научилась — не то чтобы светить сама, но преломлять чужой свет. К ней приходили люди, те самые, что позволяли ее сестрам вновь превращаться из тусклых черных карликов в новорожденные светила. Иногда она и сама искала с ними встречи. Все они чего-то хотели — она научилась им это давать. Маленький кусочек их собственного тепла, отраженный ей и растянутый на вечность, бесконечность того, к чему стремились они сами. За это они делились с ней этим теплом.
Но все же было это глупо, странно и смешно. Как забавно — светило с внешним источником. Звезда на батарейках. Хи-хи. Как вы думаете, можно так жить? Технически — да…
А смысла-то не было, детки.
Она честно старалась выполнить свое предназначение и засиять всеми цветами бесконечного спектра, чтобы возрадовалось сердце возжегшего, пока не поняла, что все это — просто жестокая шутка, бесконечный фарс в театре двух улыбающихся зрителей. Много раз она падала, обессиленная и посрамленная, покачиваясь на волнах ветров Н-поля, пока очередная вероятность не втягивала ее в себя. И много раз ей удавалось одержать победу, стать совершенным цветком, и всегда за этим следовало нечто столь прекрасное, что никакими словами не описать: вечность рядом с любимым существом… остановись, мгновенье, ты прекрасно! — и каждый раз потом с шумом ударяли о невидимые берега янтарные волны, и звезда снова оказывалась в своем замке, где-то невероятно далеко, все еще смеясь от казавшегося бесконечным счастья, и продолжала смеяться, не в силах остановиться, пока твердые хрустальные слезы не начинали рвать горло судорогой и плавиться в пламени горящей души, стекая по лицу, исковерканному гримасой смеха.
И все начиналось сначала. И давно не было уже ни любви, ни привязанности, ни единого теплого чувства — только желание поскорее все закончить. Возможно, именно поэтому все последние коны были проиграны.
Но в предпоследний раз…
Она вновь проиграла, перед этим едва не победив: ее заманили в странный мир, где волшебные искры вообще не должны были светить — просто потому, что не сложилось. А звезде надоело быть никем, а звезда решила поменять цвет, и кто знает, чем она тогда могла бы стать? Чем-то большим, чем просто ничто, а это уже великолепно, знаете ли. Но любому светилу нужна материя, и она решила позаимствовать ее у своей сестры.
И еще кое-что… вернее, кое-кого.
Не было, нет и не будет во всех лепестках другого такого же. Чуткого и любящего. Терпеливого и стойкого. Нежного. Он был ее и только ее. А звезда была — его. Наконец-то она поняла, чего хочет и к чему стремится. Разомкнулся порочный круг, прекращалось тусклое не-существование, впереди открывалась совсем новая вечность, без угрозы развоплощения, без вечного тусклого танца среди собственных отражений в желтой воде.
И вот тогда-то, уже воплотившись, уже ощутив бытие, познав его сметающую красоту, уже готовая выплеснуть на волю торжествующую песню впервые вылетевшего из гнезда жаворонка…
Я не твой мастер! Сгинь и не тревожь меня больше!
И эти глаза — колючие, гневные… ненавидящие. Чем же провинилась перед ним эта бедная тень?
Чем?!
Ее уже втянула новая вероятность, вновь бесконечная Игра завела свой дьявольский танец — а звезде не было дела ни до нее, ни до всего этого мира. Вновь и вновь ныряла она на дно ядовитых вод, просачиваясь к нему, словно струйка воды сквозь песок. Смотрела на него из глубины столовых ложек, оконных стекол, автозеркал. Белым туманом следовала за ним в его снах. И плакала. Она не могла ни умолять его, ни сулить что-нибудь, ни каяться. Она могла только звать и плакать. И ждать.
И он… он услышал ее, детки! Он пожалел бедняжку-снежинку! И когда она увидела, что он намерен для нее совершить — не стало больше ни сестер, ни войны, ни равнодушного эгоиста, которого она когда-то любила. Все они развеялись, как осенние листья. Остался только он. Единственный. Неповторимый. Ее мастер.
И ждать воссоединения с ним звезде осталось уже совсем немного.
А кто она такая — секрет!
* * *
Последняя капля терпкого сока, скользнув по горлу, рассыпалась где-то внутри серебряными искрами, и Суок со вздохом разжала зубы и отступила назад, растирая затекшие пальцы.
Скрючившийся перед ней иссохший нарост нельзя уже было назвать даже ростком: твердая пустая шкурка, лишенная жизни окончательно и бесповоротно. Прямо на глазах сухая черно-зеленая древесина распадалась на крохотные обломки, тающие в пронзительно чистом воздухе, не долетая до ветви Древа. Вяло подергивающиеся плети сорняков тоже испускали дух, рассыпаясь черными клочьями. Ведь их и не было-то на самом деле: паразит умирает без хозяина.
Скрестив пальцы, Суок усилием мысли очистила сознание от пережитого, что то и дело заставляло ее содрогаться от ужаса и отвращения. Ей не было жаль уничтоженное ей бесформенное существо, прожившее жалкую, гадкую жизнь и так или иначе обреченное через год или полтора перестать быть — по собственной глупости. Она просто не дала остаткам его жизненной энергии бессмысленно истечь в Большую Вселенную и разметаться по ее закоулкам. Для нее найдется применение и получше.
