Я посмотрела на перстень с печаткой. Потом на него...
До меня начало кое-что доходить, и я кое-что вспомнила. Где я его добыла. И кто мне его дал, и при каких обстоятельствах, аж рука снова заболела от бича, так я тогда устала хлестать... Это я его тогда порола до смерти...
— Ааа! Так это вы! — я радостно хлопнула в ладоши. — Это вас я отхлестала!!! — радостно воскликнула я. — А я вас не узнала!
Он немного побелел, наверное, от ярости.
Я же внимательно оглядела его.
— Орлиный Глаз кастрировал вас? — с любопытством по-детски спросила я, с интересом рассматривая его. — Он успел?
Лицо его сделалось таким от моего невинного любопытства, что я даже недоуменно отпрыгнула.
— Вы не сможете производить детей? — жалостливо спросила я.
Лицо у него стало таким, что я и сама не заметила, как отпрыгнула до стенки.
— Ну, точно мозги у вас поехали...
Подлетевший Джекки закружил меня в танце, захватив меня прыжком. Он, наконец, освободился.
— Как его выпускают, — недоуменно спросила я у принца, забыв и уже выкинув из головы предыдущий вопрос, который красавчика отчего-то взбесил. — Он же опасен!
Принц пожал плечами и утащил меня танцевать. Я с восторгом согласилась, и мы весь вечер отплясывали и веселились, аж башмаки стерлись.
Вооргот постоянно преследовал нас, наблюдая и не выпуская из поля зрения.
Мама, очевидно, махнула рукой на меня и на мои танцы, тем более, что меня периодически передавали из рук в руки как сверхценный товар, не выпуская и не давая перехватить конкуренту, не давая Джекки танцевать больше двух танцев подряд...
На ребенка махнули рукой, и позволили ему делать что хочется, правда мои кавалеры были подозрительно внимательны ко мне... Но меня тогда это не трогало... Раскрасневшаяся, и пользуясь тем, что в кимоно и маленькая я была тем, кем была — девчонкой, — я делала что хотела. И к этому привыкли. И только по доброму улыбались, провожая нас с Джекки глазами, когда мы гоняли по замку или устраивали очередную шутку или бучу. Полная свобода... Все услышали, что мне еще пятнадцать.
Ребенок, что возьмешь...
Только Мари чаще всего как-то невзначай оказывалась в танце со своим очередным кавалером рядом со мной, и делала это все чаще, но это меня как-то не трогало — она всегда краешком глаза приглядывала за мной.
Говорили, что я заражала всех весельем и кружилась легкая, юная, как весна, с раскрасневшимся от счастья, веселья и хороших хлопот и детских шуток лицом... Я не помню, и себя со стороны не видела, погруженная в веселье и шалости...
Я поменяла платье, потому что кимоно вымокло от пота. И теперь была в обычном сереньком платье, позаимствованном у какой-то горничной, без всяких драгоценностей... И потому позволяла себе все, что не могли позволить себе важные девушки и дамы... Я гоняла наперегонки и командовала всей юной свитой принца и всеми знатными головорезами как обычными привычными мальчишками, и мы веселились и танцевали во всю.
Я была повсюду в зале, и всюду провожали меня глазами... Сначала улыбались как ребенку и странному простому платью золушки, потом заинтересовывались и следили уже внимательно, закусив губу, потом почему-то уже неотрывно следили громадными сверкающими глазами...
Фантазия моя, когда я разгоралась, была неистощима... Мне действительно стало весело, и мы веселись с принцем, как и мечтали, когда ехали на бал, без занудства этих взрослых, что только и знают кланяться и говорить о погоде...
Правда, Вооргот повсюду следовал за мной, неотрывно следя глазами хуже дуэньи, но я показывала ему язык... Длинный и синий от черники, которую мы ели ладонями, когда уставали, прямо из ваз...
Постепенно все больше и больше людей мечтали со мной протанцевать, так я заражала всех радостью и была всюду, сходя с ума, как ребенок. Ведь я была как юла, обладая безумной нечеловеческой реакцией и скоростью профессионала бойца, заливисто и забывая в смехе все, заразительно смеялась, сходила с ума, радовалась, превратила весь замок в свой плацдарм и площадку для игр, будто это наш дом... Странно, но это почему-то очаровывало мужчин хуже моего платья, и их становилось все больше и больше... Так что те, кто были записаны в карточке, объединились, собрались и пригрозили Джекки, что если он не восстановит правильную очередь хотя бы через один танец, то его поймают и будут все вместе бить... В общем, уставшего Джекки, хоть он отчаянно не желал отпускать меня даже на секунду и хотел быть все время рядом, вынудили согласиться... Чтоб один танец танцевал он, а другой — по правильному честному расписанию, как положено знатной даме...
Я потеряла счет времени. А это значит, что все потеряли его...
Странно, от того, что Вооргот постоянно следил за мной, и что я чувствовала на себе его взгляд, мне становилось только легче. Меня, наоборот, захлестывало какое-то глупое телячье счастье, и я вертелась во все стороны, подставляя себя под его взгляд, а он только улыбался этому и прищуривал глаза, искоса глядя на мое безумие, радость и бурное счастливое веселье... А я захлебывалась весельем, оно плыло во мне, заставляя пытаться передать его другим и зажечь их радостью, смехом, весельем, шутками, и как всегда это удавалось... Я почему-то сегодня была на седьмом небе, против обычного пятого-шестого...
И всех тоже против воли захватывала теплая волна веселья, заглушая разум и убивая счет времени...
Глава 69.
Все бы хорошо, но мама говорит, что я и в бою и в веселье — ураган. Она имеет в виду стихийное бедствие. А я имею в виду, что не устаю. А Джекки, хоть и моя копия, но не выдержал быть все время со мной рядом, как ни желал во всем подражать. Он отдыхал все чаще и чаще, и танцевал все реже...
В конце концов, он просто уселся и сказал:
— Все! С места не сдвинусь до скончания века!
Я огорчилась, тем более он сел на табуретке далеко от пирога, и сесть рядом было некуда... И не мог даже сказать слова...
Раздумывая, что же мне делать, я медленно и степенно отправилась к самому большому пирогу в полном одиночестве. Степенно раздумывая, что бы еще учворить и выкинуть такое, ведь натанцевалась так, что даже пошатывалась от усталости. И глубоко вздохнула, чтоб отдышаться...
Я оперлась о стенку возле пирога, не в силах не есть, ни стоять, ни сесть... Но веселье все бурлило во мне... Правда, я с тоской посмотрела на свои бальные тапочки, подошва которых была стерта до дыр, а в одной даже проглядывал большой палец. И вздохнула. Это были третьи...
— Устала, вертихвостка? — беззлобно хмыкнул появившийся Вооргот.
— Я сейчас тебя поймаю и... — весело пообещала ему я, теперь, из-за веселья и хорошего настроения, бурлившего во мне, нимало не смущенная его присутствием.
— ...и мы будем делать ЭТО вместе, — быстро подсказал Вооргот.
Я нахмурилась и насупилась, как леди.
А потом не выдержала, и снова расслабилась.
— Джекки устал, а больше никто не выдержал тридцати двух часов непрерывного веселья и танцев... — пожаловалась я. Столько прошло с тех пор, как я вышла танцевать в кимоно и снова подчинила себе замок. — Я перетанцевала со всеми, но они такие слабенькие, а у оркестра руки отваливаются, и они отказываются играть, как я не грозила скормить их тиграм...
— Конечно, столько танцевать и смеяться, дурно станет, — согласился Вооргот...
— Я так устала, что не могу даже дотянуться до пирога... — вздохнула я, пытаясь поднять руку... — А ты свеженький! — обвиняюще сказала ему я...
— Еще бы! — фыркнул Вооргот. — Я же не перетанцевал со всеми мужчинами и пацанами на бале, кто мог еще ходить... Просто удивительно, когда ты успела протанцевать с каждым еще и не один раз...
— Сколько тех кавалеров было, — отмахнулась я. — Тут всего чуть больше тысячи...
Вооргот отрезал мне самый большой кусок пирога...
— Вкусно! — сказала я, накидываясь. — Гооднааая... — объяснила я с набитым ртом.
— Еще бы! Больше трех суток на ногах, и полторы сутки только танцевать и не есть... Здесь все сошли с ума, если потакали такой юле и вертихвостке... В рот смотрели... И чего они тебя слушались? Такую вертушку?
Я не отвечала, зарывшись с носом в торт с высоким кремом. Пока не съела, а потом не запила подаваемым мне Воорготом компотом, чуть не захлебнувшись.
— Ой, а замурзалась как! — осудительно проворчал Вооргот, осторожно вытирая меня салфеткой, как ребенка.
Я так устала, что только покорно подставила ему щеки, чтоб он вытер, как маленькая девочка.
— И как можно было съесть пятикилограммовый торт одной? — качая головой, проговорил тот, глядя на мой выпятившийся даже под платьем животик.
— Ах... — вздохнула я. — Наелась... Теперь и поспать можно...
Но я еще хотела веселья и праздника, хотя другая часть хотела спать.
Глаза мои слипались, но я хохорилась.
— Еще буду танцевать!
— Давай-ка я отведу тебя к твоим, — вздохнул Вооргот. — А то ты уснешь прямо тут, а я не могу тут сидеть с тобой, мне еще надо кое-кого предупредить...
Я послушно дала себя поднять.
— Взять бы тебя на руки и отнести бы к себе... — вздохнул Вооргот. — Не могу дождаться нашей свадьбы...
— Так, я иду сама... — вырвалась я. — И не собираюсь я на тебе жениться!
— Угу, — хмыкнул. — Еще не хватало, чтобы ты на мне женилась! Выходи за меня замуж!
— Дудки, — сказала я, но нечаянно прижалась к нему. Почему-то ощущения счастья просто утопило меня.
— Ты не помнишь, но этого потребовали наши родители, чтобы о тебе плохо не говорили... Это нужно, чтоб о тебе плохо не думали... — уговаривал он. — Хотя бы на время бала все должны думать, что мы жених и невеста, а там уже думай что хочешь...
Я вздохнула.
Мы вышли на балкон.
— Раз мы жених и невеста, мы должны постоять хотя бы постоять вместе, чтоб все это видели... — сказал Вооргот, беря меня за руку и широким жестом словно показывая всем, кто мог это видеть, кольцо на моей руке...
Была ночь. Ослепительно пахло матиолой и розами.
Я остановилась, с шумом вдохнув воздух.
— Вооргот, давай постоим немножко, — попросила я.
Он осторожно накрыл меня своим плащом...
— Не простынь, ты разгорячена...
Почему-то мне было так хорошо, что и не говори...
Я устала, но что-то пело и ликовало внутри.
Я стояла и смотрела, и могла стоять так вечно, чувствуя на плече его руку... Теплая волна колыхнулась в сердце и накрыла меня с головой...
— Впрочем, мы жених и невеста, никто нас не осудит, если мы постоим час наедине... — сказал вслух Вооргот.
Я согласно кивнула, теряя рассудок.
— Ты точно помнишь, что я невеста? — на всякий случай спросила я, запрокинув голову. Я согласилась с этим.
— Точно...
— Значит, ты мой жених? — спросила я.
— Абсолютно...
— И никто нас не осудит?
— Угу...
Я запрокинула к нему голову, подставив губы для поцелуя. Мама лучше знает. Спроси маму, и раз она сказала, значит так и нужно...
Вооргот отшатнулся, сжав кулаки.
— Ууу... — сказал он, закусив губы и поднимая глаза к небу, так что скулы рук побелели. — Я не могуу...
Я обижено раскрыла глаза.
— Ты не можешь? Целоваться? — вспомнила я, что некоторые мужчины что-то не могут.
Вооргот только простонал, пытаясь удержать себя в руках. По нему ходили какие-то странные волны, но он словно пытался стоять смирно и вытянуть по швам, раз иначе не получается. Его дергало ко мне, и он взялся обеими руками за перила, словно они могли его удержать.
— Лу! — хрипло сказал он. — Отойди, иначе тебе будет плохо...
Я на всякий случай отошла, раз жених просит.
— Тебе плохо? — сострадательно спросила я. — Тебя стошнит?
— Нет, мне уже хорошо, — сказал он, с шумом выдыхая и закрывая глаза. Почему-то его буквально что-то изгибало.
Постояв одна, я осторожно тихонько стала рядом с теплым женихом, от которого шел жар. Не зачем пропадать теплу — первое правило воина. И тихонько сбоку прислонилась к нему, не тревожа его.
Он вздохнул.
— Пошли...
Я обиженно взглянула на него.
— О Господи! — увидев мои обиженные громадные глаза ребенка, вздохнул он. — Ты обиделась! Не могу я тебя целовать, Лу, иначе будет как во время нашего танца...
Я подумала и согласно кивнула.
— Дети... И ничего не помнишь, да?
Я повеселела.
— Ничего не помнишь, когда дети... то-то мама не говорит ничего... — рассудительно проговорила я.
Он почему-то так странно взглянул на меня. Но, видно, это тоже надо. Я слышала, что влюбленные на друг дружку косо смотрят искоса. Я была довольна!
Я медленно шла, наслаждаясь ночью. Я хотела быть как настоящая невеста. И потому делала все как в книгах. Вооргот что-то заподозрил.
— Идем-ка домой, — строго, как мама, сказал Вооргот.
Я же медленно шла, оглядываясь, бормоча себе под нос...
— Может ты еще и сумасшедшая? — сострадательно и ласково устало спросил он.
Я обиделась.
— Не мешай... Я чувствую себя поэтом... Тут так хорошо... Только я никак не могу вспомнить, что же еще говорил ночью мне тот поэт, чтобы было по настоящему.
Я вдруг обрадовалась.
— Вспомнила, — ласково сказала ему я. И, затравлено уставившись на него, я сделала умиленное лицо.
— Звезды как твои глазки, — мечтательно сказала я Воорготу.
— Аааа...
— Что с тобой? — мигом бросилась к нему. — Может, съел что-нибудь не то?
Ко мне мигом вернулась былая практичность.
— Может тебе промыть желудок? Я попрошу китайцев, они могут сделать это. Даже насильно...
— Нет-нет... — поспешно сказал Вооргот. — Это я восхищен стихами!!!!
— Я обижусь! — растеряно проговорила я.
— Я хочу знать имя поэта... Хочу пойти выразить ему свое восхищение...
— А почему у тебя такой вид, будто ты хочешь пойти и убить бедного Петрушку? — подозрительно спросила я.
— ...Нет, давай лучше классику, — примирительно сказал Вооргот.
Я наморщила свой могучий лоб, но как назло ничего в него не приходило.
— Мой голубь сизокрылый, — наконец вырвалось, нет — ласково сказала ему я.
— П-почему т-ты на меня так смотришь? — заикаясь, спросила я.
— Давай лучше молчааать... при луне... Оба!!! — наконец рявкнул Вооргот...
Я обиженно затихла.
А потом подняла на него уже заплывшие слезами глаза.
— Может, ты меня поцелуешь? — тихо моляще попросила я.
Он ахнул. А потом Вооргот подхватил меня на руки, крепко прижав к себе, и изо всех сил бросился бежать.
Может так и надо? — облегченно подумала я. — Говорят, что мужчины сильно устают при этом... Понятно теперь... Но если он будет так бегать, то его ненадолго хватит... И как от этого у меня получатся дети?
Глаза мои стали закрываться, и я постепенно сладко заснула, с полуоткрытым ртом, как ребенок, сопя и прижавшись к нему... Все плыло, плыло в теплоте...
— Вооргот, вы куда!?! — услышала я голос мамы.
— Несу Лу к вам, — услышала я его невозмутимый голос. — А то я не выдержал бы и сделал бы ей плохо...
Я обиделась.
Он резко затормозил.
