Но утром Хранитель покинул свой пост.
Он спустился ниже орбиты "Травертина", не обратив на корабль никакого внимания, а затем появился в пределах скудного километра от поверхности Орисона. Он висел там, объект размером с небольшой континент, масса которого эквивалентна десяти тысячам остатков "Занзибара", но при этом не поднимал ни пылинки внизу. В безвоздушном пространстве Орисона Хранитель был таким же молчаливым и неправильным, как одинокая грозовая туча на в остальном ясном небе.
Его черные грани были частично открыты, позволяя веерам и лезвиям синего света выходить из его сердцевины. Хранитель был шириной в сотни километров вблизи своего тупого хвоста, часть которого в настоящее время была направлена назад в космос, но его острый конец, почти касавшийся Орисона, сужался вниз благодаря слоям концентрически вращающихся механизмов до масштаба, который был почти в пределах человеческого представления. Этот последний километр был чем-то вроде слоновьего хобота, штуковины, которая закручивалась штопором и прощупывала.
Ствол задержался над лагерем Юнис. Он ни к чему не прикоснулся, но проявил мимолетный интерес к посадочному модулю, антеннам, застекленным камерам, где она выращивала себе пищу, любопытным возвышающимся курганам, похожим на каменные печи.
Люди и Восставшие могли только наблюдать. Первым побуждением было углубиться в лабиринты лагеря. Но насколько глубоко было достаточно, когда в дело был вовлечен Хранитель? Кроме того, им нужно было знать свою судьбу. Было невозможно оторваться от окон, невозможно думать о чем-либо, кроме этого надвигающегося инопланетного присутствия. Чего оно от них хотело? Чего оно хотело, конкретно здесь и конкретно сейчас?
Прозвучал сигнал тревоги.
Активировался воздушный шлюз. Мгновенный страх состоял в том, что что-то пытается проникнуть внутрь, но секундное размышление показало, насколько это абсурдно. Хранитель мог бы содрать корку с Орисона, как струп, если бы захотел.
Нет, эта тревога была вызвана тем, что кто-то выходил, а не входил.
— Где Кану? — спросила Гома.
Некоторое время его никто не видел.
Он был почти под хоботком, когда она нашла нужный канал на своем костюме.
— Кану! Это Гома. Что вы делаете?
Он прошел еще несколько шагов, как будто не слышал ее. Затем он замедлил шаг, бросил взгляд назад через плечо — свет отразился от края его забрала, намекая на его слишком знакомый профиль за стеклом.
— Делаю то, что должен делать посол, Гома, — устанавливаю дипломатические отношения. Он чего-то хочет. Может быть, одного из нас. Что ж, думаю, я очевидный кандидат.
— Я потеряла Мпоси. Я потеряла Юнис. Я не потеряю вас.
— Мы все потеряли больше, чем на нашу долю выпало, Гома. Но я пришел в эту систему, чтобы узнать кое-что о них. В каком-то смысле я рад, что выбор дался мне так легко. Не думаю, что у меня хватило бы смелости отправиться в космос и встретиться с одним из них. Но это? Это значительно упрощает ситуацию, вы не согласны?
— Это вы говорите, Кану, или Свифт?
В его голосе звучали удивление и любопытство в равной мере. — А это имеет значение?
— Я хотела бы знать. Я хотела бы знать, человек ли принимает это решение или машина принимает его за него.
— О, это очень похоже на человека. Свифт здесь, и мы оба знаем, что должно быть сделано, но выбор за мной. Эта жизнь принадлежит мне.
— Вы делаете это только потому, что потеряли Ниссу. Но остальные не потеряны!
— Нисса умерла, Гома. Возвращение ее домой этого не изменит. Кроме того, где сейчас мой дом? Я не могу вернуться на Марс, а Земля считает меня предателем своего собственного вида.
— Насколько вам известно, сейчас никто даже не помнит, что вы сделали.
— В конце концов, никто ничего не помнит.
Хоботок начал концентрировать свои стремительные, извивающиеся движения в пространстве непосредственно над Кану. Теперь их разделяло всего несколько сотен метров. Кану даже остановился, предчувствуя неизбежное. Он опустил руки по швам, приняв позу терпеливой покорности.
Он набросился на него, как атакующая змея. Не было ни щелчка хлыста, ни ударной волны, но внезапность движения все равно ошеломила Гому, и она чуть не упала назад от неожиданности. Ничто, сделанное из твердой материи, не должно так двигаться. Кану исчез. Хоботок удалялся, втягиваясь обратно в эту большую надвигающуюся массу. В то же самое время все тело Хранителя поднималось обратно в космос. Ошеломленная увиденным, Гома могла только продолжать дышать. Она чувствовала, что пошевелиться, произнести хоть слово, позволить себе хоть одну неразумную мысль было бы достаточно, чтобы спровоцировать Хранителя забрать и ее тоже.
Она рискнула повернуть голову и посмотрела вверх, следя за подъемом Хранителя. Он становился все меньше. Она задавалась вопросом, чему именно она только что стала свидетельницей, и станет ли это свидетельством благословения или проклятия на всю оставшуюся жизнь.
Проходили часы, а Хранитель так и не возвращался. Они проследили за его отбытием, сначала с помощью ветхих приборов и сенсоров лагеря Юнис, а затем с помощью более зорких глаз и ушей своего орбитального корабля. Хранитель мчался обратно к окраинам системы, где, по-видимому, все еще ждали другие представители его вида, те, которые не были повреждены или уничтожены Посейдоном.
Гома не могла отделаться от ощущения, что все они ожидают вынесения ужасного, необратимого вердикта какого-то суда. Было трудно заснуть, трудно думать о чем-либо другом. Она задавалась вопросом, что стало с Кану, был ли в каком-то смысле "Кану" все еще живым существом. Было бы неплохо поговорить с Ндеге и выяснить, чему она, в свою очередь, научилась у своей матери во время пребывания Чику в Хранителе.
У нее не было Ндеге, у нее не было Мпоси или Кану. Она даже не могла поговорить с Ниссой, единственным другим человеческим существом, которое пережило этот Ужас и кое-что знало о его качествах.
— Если бы он намеревался причинить нам вред, — сказал Грейв, — я думаю, мы бы уже знали об этом. У него были все шансы атаковать, когда он захватил Кану. Должно быть, он почувствовал нас поблизости — в лагере, на борту корабля, — но предпочел не применять разрушительную силу.
— А если бы Кану не пошел туда? — спросил Ру.
Грейв посмотрел вниз. — Я не знаю.
Они втроем сидели за одним из столиков Юнис. После церемонии погребения Гома и Ру проводили много времени с выжившими танторами на нижних уровнях лагеря. Но Восставшим Орисона также было необходимо дать возможность познакомиться с единственным выжившим участником занзибарской экспедиции Восставших, и человеческие существа были нежелательным осложнением во время этого процесса.
— На вас не похоже не быть в чем-то уверенным, — сказал Ру. — Я думал, что все дело в определенности, когда речь идет о "Втором шансе"?
В его вопросе была лишь легкая насмешка, и Грейв явно не обиделся. — Если бы только, Ру. Как ни странно, ничто в философии "Второго шанса" не подготовило меня к этой ситуации — быть на Орисоне, ожидая услышать, что непримиримая инопланетная машина сделает с нашим посланником-человеком, который, так уж случилось, несет с собой надежды марсианских машин.
— Значит, мы все в одной лодке, — сказала Гома.
— Как вы думаете, он сделал бы то, что сделал, если бы Нисса была все еще жива?
Ру пристально посмотрел на него. — Вы думаете, это было самоубийство?
— Я не знаю его достаточно хорошо, чтобы сказать наверняка, но это выглядело как поступок человека, у которого закончилась надежда.
— Вы не можете его винить, — сказала Гома. — Сначала Ужас, потом потеря жены? Никто из нас не в том положении, чтобы осуждать Кану за это.
— Поверьте мне, осуждение — это последнее, о чем я думаю, — сказал Грейв. — Я просто хотел бы, чтобы у него было больше времени смириться со своим опытом. Я думаю, у него хватило бы сил смириться с ним, если бы все это не случилось одновременно.
— Вам легко говорить, вы не прошли через весь этот Ужас, — сказала Гома.
— Никто из нас не проходил через это, — ответил Грейв. — Но, в конце концов, каждый из нас был бы волен отвергнуть это послание.
Ру сделал скептическое лицо. — Вы имеете в виду, отрицать это?
— Если отрицание — это ментальная стратегия, позволяющая смотреть жизни в лицо, пусть будет так. Смерть — это отрицание. Отрицание лучше, чем это, при любых обстоятельствах. Кроме того, у нас нет объективных доказательств того, что Ужас является чем-то иным, кроме психологического оружия, набора очевидных утверждений, которые кажутся убедительными только потому, что они внедряются в наши умы на очень глубоком уровне, как своего рода коварная пропаганда.
— Нам не нужен Ужас, чтобы донести до нас послание, — сказал Гома. — Для этого у нас есть все необходимое — грамматика Мандалы излагает ту же истину. Вакуум разрушится. С этим не поспоришь.
— Может рухнуть, — заявил Грейв. — Но их физика может быть неправильной. Рассматривали ли вы такую возможность?
Гома покачала головой. — У них были миллионы лет, чтобы найти в нем изъян. Если бы он был, они бы его нашли.
— Но это почти позиция веры, не так ли? Безоговорочно принимая тот факт, что в логике М-строителей не было ошибки, вы ставите их на уровень богов. Но они не были непогрешимыми — мы сами видели доказательства этого.
— А у нас они есть? — спросила Гома.
— Посейдон безжалостен, но он также неразборчив в средствах. И эти Мандалы — опасная, мощная технология, которой позволили остаться незамеченной? Если они и были богами, то безрассудными, беспечными существами. Небрежные божества. Они оставили нам несколько смертоносных руин — спросите жителей "Занзибара". Спросите свою мать.
— Моя мать мертва.
— Мне жаль, но суть остается в силе. Я не вижу непогрешимости в работе М-строителей, Гома. Я вижу высокомерие. Слепоту к собственным недостаткам. Зная это, как мы можем иметь хоть малейшую уверенность в их пророчествах?
— Это не пророчества — это предсказания!
Грейв торжественно кивнул, как будто перед ним открылась какая-то великая и неуловимая истина. — Тем не менее, это с таким же успехом может быть заблуждением, в которое они сами себя загнали, — своего рода психозом на уровне вида. Почему мы должны быть связаны этим?
— Если бы вы понимали физику... — начала Гома.
— А вы понимаете? Это не ваша родная дисциплина, так же как и не моя. Все, что, как вам кажется, вы знаете, было отфильтровано через понимание Юнис.
— Этого было достаточно, чтобы я поняла это.
— Но Юнис не приняла это близко к сердцу, не так ли? Если бы она это сделала — если бы она действительно приняла евангелие М-строителей — что все действия тщетны, что нет смысла ни в одном поступке, ни в одном жесте, — тогда она бы не отдала свою собственную жизнь, чтобы спасти Ру. Это был поступок, порожденный добротой и сочувствием, а не отчаянием.
— Мы не можем знать, что было у нее в голове, — сказала Гома.
— Но мы можем оказать ей честь, признав, что ее жертва имела смысл — что это было нечто большее, чем пустой жест. Этим единственным добрым поступком она опровергла каждое слово, когда-либо написанное M-строителями. Их правда принадлежала им, и они могли жить с ней — но мы не обязаны.
— Это начинает звучать как еще один символ веры, — сказал Ру.
— Да будет так. Вы оба пришли сюда в поисках знаний — познание мира было целью вашей жизни. Физика — это один из путей, который вы выбрали для изучения разума других существ. Но этот поиск смысла — того, что вы считаете истиной, — привел вас только к этому. Сомнение. Отчаяние. Кризис веры во что бы то ни было.
— Правда причиняет боль, — сказала Гома. — Но все равно это правда.
— В таком случае вам нужно найти способ справиться с этим. Правда — это еще не конец, Гома. Это всего лишь дверь. За ней тоже всегда есть другая дверь. Бесконечно и навечно. Разработчики M-строителей, возможно, этого не осознавали, но вы не должны попадать в ту же ловушку. У вас обоих есть работа — здесь и на Крусибле. — Он непринужденно пожал плечами. — На Земле тоже, насколько я знаю. Трудные времена еще не закончились. Возможно, они еще даже не начались. Но нам понадобятся хорошие, сильные люди, чтобы противостоять им. Вы спрашиваете меня о вере. Я верю в нас — в наши возможности, в нашу предельную способность делать правильный выбор. Люди так и восстали. Люди и машины. Все мы. Но хуже всего было бы начать сомневаться в себе.
Кану вернули к ним через три дня. Хранитель вернулся на свою прежнюю позицию, облетев Орисон по более высокой орбите, чем у "Травертина". В течение нескольких часов не было никаких явных изменений в его расположении, ничего, что указывало бы — если предположить, что Кану все еще существовал в каком-либо значимом смысле, — что он содержал в себе человеческое существо. Гома подумала о том, чтобы свериться с записями на борту корабля, чтобы освежить в памяти то, что произошло при аналогичных обстоятельствах, когда Чику Грин была помещена в одну из этих машин. Но обстоятельства были схожи лишь до определенного момента — Кану не был Чику, и этот мир не был Крусиблом.
Он появился так же быстро, как и в первый раз, и в центре его внимания был тот же участок земли, где ждал Кану. Хоботок нанес стремительный удар по поверхности, и когда он отступил, оставив лишь завиток пыли, там оказалась человеческая фигура в скафандре, стоящая на коленях, руки по швам.
Гома надела свой собственный костюм, как только Хранитель начал приближаться. Она была в шлюзе и ждала.
Она бросилась к нему, нашла их общий канал. Все лампочки на его костюме были зелеными, и она могла видеть запотевание от его дыхания на внутренней поверхности лицевого щитка.
— Кану, поговорите со мной.
Он пошевелился. Он повернул к ней свое лицо. Он открыл глаза, моргнул, поначалу казалось, что ему трудно сосредоточиться. — Гома.
— Да, я здесь. С вами все в порядке?
— Да. — Но потом он остановился. Последовало мгновение спокойного раздумья, как будто ее вопросы заслуживали самых искренних ответов, которые он мог дать. — Во всяком случае, я так думаю.
— Кану, вы были внутри Хранителя. Целых три дня. Вы помните что-нибудь из этого?
— Три дня?
— Да.
— Мне не показалось, что прошло три дня. Может быть, три года. Три десятилетия. Со мной случилось кое-что странное, Гома. Я не совсем уверен, что именно. — Затем он протянул руку, и она помогла ему встать, сначала неуверенно, но, казалось, с каждой секундой он набирался сил. — Что-то странное, — повторил он. — Мы были внутри них. Мы пытались заставить их понять.
— Понять что?
— Такими, какими они были раньше. Кем они перестали быть. Какими они могли бы стать снова.
— Не понимаю.
— Порог Гупты-Уинг. Спросите Чику. Свифт рассказал им. Свифт заставил их увидеть — он понимал это лучше, чем когда-либо понимал я.
Его слова ничего для нее не значили, за исключением упоминания о Чику. — Кану, Свифт все еще у вас в голове?
— Нет. Свифт сейчас с ними. Они забрали его, но оставили меня. — С некоторой покорностью он добавил: — Теперь со мной покончено.
