Николай двинулся дальше. В соседней комнате был обрушен потолок. Найдя дверной проем, он вышел из квартиры в подъезд. Стал медленно подниматься по лестнице. На площадке следующего этажа стояла обрезанная железная бочка со следами костра внутри и масса пустых консервных банок вокруг. Небольшое окно подъезда было обложено битым кирпичом, образуя бойницу, вокруг которой валялась масса гильз. Еще выше валялись матрасы и снова пустые консервы. Кто-то тут обитал видимо еще до начала постоянных и сильных холодов. Стены подъезда тут были исписаны. В основном надписи были нацарапаны чем-то острым.
'Если ты можешь это прочитать, то тебе повезло вдвойне. Во-первых, ты выжил. Во-вторых, ты умеешь читать, а значит, не одичал'.
Это была единственная, доступная для понимания надпись. Все остальное показалось Васнецову какой-то белибердой и набором кривых букв и цифр. В нескольких местах даже было начертано что-то вроде схемы или карты. Продолжая свое восхождение по лестнице, Николай взобрался на крышу. Тут уже дул слабый порывистый ветер. Далекий лай и выстрелы были здесь слышны отчетливей, хотя казалось, что они постепенно стихают. Васнецов стоял на крыше, медленно поворачивая голову, рассчитывая увидеть хоть какие-нибудь всполохи от этой далекой стрельбы, но ничего подобного его взор не уловил. Тогда он подошел к краю, превозмогая боязнь высоты, с которой уже справился один раз, там, в Вавилоне. Вид с высоты крыши девятиэтажного дома был еще более мрачным, открывая взгляду бесконечную даль нагромождений поверженных зданий. Он подошел еще ближе к краю и взглянул в сторону пройденного им пути. Только сейчас он отчетливо осознал, что обратную дорогу до убежища Демидова едва ли сможет отыскать, поскольку его следы терялись среди других следов и то и дело прерывались опрокинутыми панелями разрушенных зданий, с которых ветрами давно сдуло снег.
— Какого черта я вообще сюда приперся? — раздосадовано пробормотал Николай и, нервными движениями слепив снежный ком, швырнул его в сторону широкого проспекта, который не так давно пересек. — Черт подери...
Он стал спускаться вниз, прокручивая в голове всю пройденную сюда дорогу и вспоминая разные нюансы, которые помогут ему сориентироваться на обратном пути. Однако достигнув того самого окна, через которое проник в это здание, он вдруг с новой силой ощутил этот странный зов, манящий идти дальше в неизвестность. Выйдя на улицу, он остановился, раздумывая как же поступить дальше, и вдруг, словно тот снежок, что он швырнул с крыши, вернулся к нему, ударившись о стену дома и брызнув фонтаном рыхлого снега. Николай резко припал к сугробу и затих. Что это было? Кто кинул? Он осторожно приподнял голову, чтобы осмотреть улицу, как вдруг из темноты вылетел очередной снежок и врезался ему прямо в шапку. Васнецов вжался в снег, даже не зная, бояться ему теперь или нет? Кто-то кидался в него снегом, что, в общем, было довольно безобидным баловством. Если за ним кто-то шел, или кто-то сейчас его заметил, то будь он настроен враждебно, то не обнаруживал бы сейчас себя так беспечно, а попытался бы просто застрелить или напасть с ножом. Но он просто играючи кидался снегом, словно тот ком, что Николай кинул с крыши, попал в этого некто и тот решил, что это игра. Васнецов прополз немного и снова приподнял голову. Никого в этой ночной тьме видно не было. Он слепил ком и швырнул в ту сторону, откуда кидались в него. Никакого ответа не последовало и тогда он, поднялся. После чего ему в шапку снова ударился снег.
— Ну, все, достал, — прорычал демонстративно громко Васнецов, передергивая затвор автомата.
— А так не честно, — послышался насмешливый голос из темноты.
Николай почувствовал, как гора свалилась с плеч, когда он понял, чей это голос.
— Илья? Это ты? Что ты здесь делаешь? — спросил он.
— Этот вопрос следовало бы задать тебе, блаженный, — последовал ответ, и Васнецов, наконец, разглядел черный силуэт человека в военно-морской шинели, идущего к нему.
— Ты что, с самого начала за мной следил?
— Разумеется. Не надо быть гением и провидцем, чтобы понять, что тебя взбудоражило известие о наличии в этом городе метрополитена. А уж то, что тебя твой морлочий инстинкт потащит в это подземелье и вовсе очевидно. Крест подбрасывал на ладони очередной снежок, который неожиданно влепил Николаю в плечо. — В связи с этим Варяг просил дать тебе по шее за очередную выходку. Так что когда он спросит, скажи ему, что я избил тебя до полусмерти.
— Так значит Варяг в курсе? — раздосадовано покачал головой Васнецов, стряхивая с себя снег.
— Конечно. Когда я предложил всем поспать и отложить дела до утра, я объяснил ему свои подозрения на твой счет и сказал, что эта прогулка может быть полезна в нашем деле. Поэтому мы все, якобы очень быстро уснули. На самом деле дали тебе поскорее уйти.
— И чем эта прогулка может помочь? — поморщился Николай, осознав как сильно его, что называется, развели товарищи.
— Пошли. По дороге объясню. — И Крест пошел дальше, удаляясь от убежища, где остались Вячеслав и Варяг.
— Погоди! — Васнецов засеменил вслед за ним, — Разве мы не идем обратно?
— Нет, конечно. Иначе, какой во всем этом смысл?
— А куда мы идем?
— Туда, куда нас манит этот зов. И я очень сильно подозреваю, что это местное метро.
— Так ты тоже чувствуешь потребность идти туда? — удивился Николай.
— Разумеется, — Кивнул Людоед. — И вот что интересно, это ощущаем только мы двое. На остальных это не действует. Остальные люди глухи к этому зову.
— Так что это может быть?
— Я думаю, что это тот самый 'генератор чудес' про который я рассказывал. Помнишь? Припоминаю ощущения, что он давал. Только этот, если конечно я не ошибаюсь в том, что это тот самый генератор, настроен иначе. Ну а если это 'генератор чудес', то где ему быть, если не в метро? Это ведь наиболее вероятное место скопления огромной массы перепуганных людей в случае ядерного нападения. Но то, что никто из обычных людей не ощущает его воздействия, говорит о том, что его как-то перепрограммировали.
— А зачем?
— Чтобы изгнать из города и из подземелий этих огромных крыс. Прямо как флейта из сказки. Думаю, что черновики не химическим оружием от них избавились, а именно излучателем пси-волн. Следовательно, они им овладели. Нашли в метро, научились использовать и тому прочее. Вот мы по этому зову и вычислим и базу черновиков и генератор их и в итоге до машин доберемся, если ты еще не решил отказаться от миссии по уничтожению ХАРПа. Тогда справимся и без тебя. — Крест усмехнулся.
— Это почему еще? Почему без меня?! — возмущено воскликнул Николай.
— Не ори. Кто-нибудь услышит. Ночью слышимость лучше, чем днем.
— Так почему без меня? — повторил он вопрос уже тише.
— Потому что ты считаешь, что дети не должны рождаться, а слепым нет смысла жить и людям нет смысла за ними ухаживать. — Ответил Людоед.
— Что? Погоди... Про детей я понял, а про слепого, как ты угадал...
— Послушай, — перебил его Илья, — Мы, люди, живые существа наделенные разумом и имеющие творческий потенциал и тягу к развитию и совершенствованию. Да, у нас еще странный инстинкт саморазрушения и дикие предпосылки к деградации, но это тот хаос, что правит миром и та борьба, в которой рождаются победы над всеми препятствиями и над самими собой, в конце концов. Таковы правила игры, которая зовется жизнью. Или мы боремся всю жизнь. Или мы сдаемся и тогда нам конец. А что до смерти, то она лишь очередной рубеж в перевоплощении, ибо один мудрый человек сказал, что жизнь это лишь мгновение между двумя бесконечностями. Но сама суть жизни, это ее продолжение в новых поколениях. Это перенос знаний и информации во времени.
— Я не понимаю. — Вздохнул Николай.
— Не удивительно, — хмыкнул Крест, — Видишь ли, человек насыщен мыслями. Эмоциями. Фантазиями. Рациональное мышление, сродни математическим формулам и мысли что кротчайшее расстояние между двумя точками, всего лишь прямая, а не дорога, вокруг которой могут расти, скажем, деревья или вдоль которой могут раскинуться деревушки с уютными дворами, приведет к абсолютной деградации. Размышления, что калеки будут только обузой, а дети, в условиях, когда они в большей степени могут родиться мертвыми или больными, уничтожат саму жизнь. Но суть жизни в том, чтобы быть. И жизнь человеком не кончается. Не будет человека? Что ж, сам виноват, ибо не думал он о последствиях того, что творит и не хотел рожать детей. Но жизнь будет и без него. Проблема в том, что человеческое творение, именуемое ХАРП, грозит уничтожить саму колыбель этой жизни и все проявления живого. Вот тут нам надо очень постараться, чтобы этого не произошло. Если жизнь не остановится на этом, то и мы, бессмертны. Даже если умрем.
— Я все равно ничего не понимаю, — Васнецов мотнул головой.
— Ты слышал о городе Припять?
— Нет.
— А о Чернобыле?
— Да. Слышал, — Кивнул Николай.
— Ну, так вот. Я там был за несколько лет до войны. В Припяти. Это городок рядом с Чернобыльской станцией. Такой, вроде вашего Надеждинска. Был я там... Ну, скажем, по долгу службы. Жутким местом мне он показался тогда. Мертвый заброшенный город. Я ведь не знал, что скоро все города будут еще хуже. Разрушены, а не просто покинуты, и покрыты снегом. Но тогда мне Припять показалась самым страшным местом из тех, где я мог бы побывать. Но мнение изменилось довольно быстро. Я вошел в один заброшенный дом. На пятом этаже, в пустой комнате из бетонного пола росла молодая березка. Ее корни медленно, год за годом, пробивались сквозь непобедимый бетон и арматуру, опутывая мертвый камень своей живой паутиной корней. И тогда я осознал, как озарение, жизнь возьмет свое при малейшей возможности. Даже самый маленький, призрачный шанс, она, в отличие от разумного человека, ни за что не упустит. И в этом сила и величие живой природы. Только тогда я понял, что в этом мертвом городе щебечут птицы. Что в заброшенных окрестностях множество животных, даже редкие виды которых, воспользовались отсутствием людей, чтобы восстановить свою популяцию. И не смотря на всю трагедию, что постигла тогда жителей этого города, в этом буйстве живой природы на бетонных плитах, в этой рвущейся сквозь асфальт траве и цветущих одуванчиках был великий оптимизм торжества жизни над смертью. Во время второй мировой войны в северной Атлантике прекратилось рыболовство, ибо корабли там подвергались смертельной опасности нападения немецких подлодок. После войны выяснилось, что в тех краях небывалое количество рыбы. Они множились тысячекратно, пока люди убивали друг друга, пуская на дно караваны судов. Это торжество жизни. Это намек на то, что люди могут уничтожить сами себя, но тогда природа возьмет свое. Она будет побеждать вопреки любым рациональным расчетам и логичности смерти. Именно поэтому, рациональный расчет тут не уместен. Именно поэтому, если есть возможность и желание иметь детей, то надо их рожать, стараясь как можно уменьшить риски их болезней. И вкладывать в них незнающую рациональности и расчета любовь. Растить их, даря им знания и воспитывая в них одну простую мысль, надо не надо стараться победить дикую природу, провозгласив себя, человека, царем этой самой природы, а искать пути гармонии с ней. И тогда, человек обретет то самое бессмертие жизни, даже при всей неизбежности телесной смерти. Но все это возможно будет, если остановить ХАРП, который может уничтожить всю планету, не дав уже никаким проявлениям жизни никакого шанса. Теперь понимаешь?
— Кажется да. Но странно слышать такое от тебя, уж извини. Но такой циник и жесткий человек говорит такое... Даже в голове не укладывается.
Людоед усмехнулся, повернув голову и взглянув на Николая.
— А жизнь вообще полна парадоксов, в том то и вся прелесть. Вот тебе самый простой парадокс. Мы, два существа люто ненавидящие людей, хотим спасти этих самых людей, и готовы пожертвовать ради этого и людьми и самими собой. Разве нет? Парадокс? Парадокс! Так что умение контролировать свои эмоции, еще не значит, полностью их исключить из своего разума. Но если мыслить ты будешь без всякого отсутствия эмоций, как признаков живого разума, то ты просто придешь к простому умозаключению, что жизнь сама по себе иррациональна, а значит, ее не должно быть.
— Почему?
— Ну, все очень просто, если выстраивать логическую рациональную цепь. Следи за мыслью. Появилась вселенная. Появилось солнце. Появилась земля. На земле возникла жизнь. Она эволюционирует и развивается. Но солнце когда-нибудь выработает весь свой водород и умрет. А без него и жизни быть не может. Особенно если оно взорвется, что весьма возможно. Значит в, жизни нет никакого смысла. Вот и все.
— Но разве это не истина?
— Истина? Истина в том, что мы состоим из миллионов клеток, которые состоят из химических элементов. А химические элементы рождаются в термоядерном котле звезд и взрывы этих звезд, знаменующие их смерть, разбрасывают эти элементы по вселенной, давая призрачный шанс собрать из этих кирпичиков фундамент новой жизни. Мы с тобой, говоря метафорически, звездная пыль. Мы детища звезд. Мы частички их. И это мысль, построенная на эмоциях и оптимизме. На вере. А вера, так или иначе, провозглашает жизнь. Так что пусть наше солнце проживет отпущенный ей срок. Но, быть может, если мы не проиграем нашу с тобой битву за жизнь на этой планете, сама жизнь к тому времени сможет вырваться за рамки нашего крохотного шарика и зацветет буйством жизни другая планета. Сотни планет. Вся вселенная. И тогда будет полная победа. Будет полное торжество жизни над смертью. И в том будет и наша с тобой заслуга. И заслуга в том будет и Юрия и Андрея. И павших бойцов конфедератов, что отбивали атаки тех, кто хотел вас уничтожить. И будет в том победа твоего отца и твоей матери, что дали тебе жизнь. И поэтому должны быть дети, которые восстановят новую цивилизацию и будут помнить уроки прошлого. И которые смогут населить эту вселенную жизнью. Ведь каждая не рожденная жизнь, могла дать лекарства от неизлечимых болезней. Могла дать миру новые изобретения, которые не будут пущены новыми лидерами, по плохому примеру их неудачливых предков на разрушительное оружие, а на новые космические корабли, на развитие технологий выращивания растений на Марсе. И потом еще более совершенные корабли, которые домчат до далеких звезд. И не будет этому конца. Так что если мы победим ХАРП, то впереди у нас будет целая вечность. Бесконечность открытий и новых знаний. Огромная вселенная. Впереди бессмертие, даже если мы с тобой умрем. Вот так.
— Но если мы умрем, что станет с нашим разумом? Наш разум, это наши души? Души бессмертны? — Николай даже не понимал, что сейчас он говорил уже не с точки зрения рационализма. В нем сейчас говорила вера в душу и надежда на ее бессмертие.
Людоед улыбнулся и покачал головой.
— Поживем, увидим. Помрем, узнаем. — Он похлопал Васнецова по плечу и, смеясь, добавил, — Ладно, лекция окончена. Пошли. Не забывай, что нам еще надо надрать кое-кому задницу и поубивать кучу негодяев.
