— Не смогу, — Рин покачал головой. — Я ограничен льдом. Измельчали исключительные нынче...
— Вот! А тот, кто все это устроил — думаю, он мог! И под себя все настроил!
— Стихии служат ему... — пробормотал Найк, — смерть у ног его, жизнь смотрит его глазами, ведает он будущее и прошлое, он многолик и един...
Никс и Рин тут же уставились на него.
— Чего? — Найк перегнул брови. — В храме давно были?
— Ни разу не посещал ни одного, — признался Рин. — Нам запрещено, знаешь ли.
Никс нервно рассмеялась:
— То есть мы предполагаем, что идем по следу божества. Тогда все логично. Если верить легенде о Сердце Мира, Потерянный совмещал в себе все то, что могут проклятые по отдельности, — она посерьезнела. — Так, не думаете ли вы...
Рин с Найком не стали озвучивать, что они думают — оба смотрели на нее с разной степенью озадаченности, но без недоверия. Кажется, они думали именно то, чего она боялась.
— Ладно, — Никс поежилась. — Хорошо. Мы идем по следу Потерянного, предположим, и ворота сможет открыть и тот, в чьем сердце огонь, и тот, кто повелевает льдом. Вопрос. Зачем было настраивать ворота так, чтобы в них могли зайти элементалисты?
— Не смогли бы, — напомнил Найк. — Ну, скорее всего. Кей не пустило. Я думаю, меня бы тоже не пустило и просто элементалиста не пустило бы, я тут только из-за того, что владею некоторой нестандартной магией... У тебя, Рин, сила тоже из ряда вон, и у тебя, Никс. Мы уже немного ломаем местную систему. Так что... может... стоит и доломать.
— Ну что? — спросил Рин. — "Тот, в чьем сердце огонь, тот, кто холод хранит, да откроют врата, если стоит любви и смерти огромный мир"?
Повисла абсолютная тишина.
В своем понимании, чего мир стоит и чего достоин, Никс была уверена. Но она ведь — не божество... совсем нет. Но как им узнать, что должно думать по этому поводу божество?
— Рин, — сказала она. — Что ты думаешь насчет смерти?
Найк должен понять, почему она спрашивает об этом не его. И он, кажется, понял.
— Я проделал весь этот путь, надеясь ее избежать, — проговорил Рейнхард, и слова его были искренни и тяжелы. — И если ты спрашиваешь меня, готов ли я умереть, если это спасет тех, кто останется жить? Тех, кого я люблю? — он опустил глаза. — Да, пожалуй. Пожалуй, я смог бы.
— Но ты же нико... — Никс закрыла рот на полуслове, принимая его ответ.
— ...А если вы спросите меня о любви — то мир ее, безусловно, достоин, но, конечно, не стоит. Но у нас лишь один шар на эти два прочтения. Может ли тот, кого этот замок ждет, думать, что мир достоин любви и смерти? Может ли он думать, что мир стоит смерти и любви? — Рин криво улыбнулся. — Я не знаю.
— Я тоже, — нахмурилась Никс.
— Если только этот кто-то не умирал за этот мир, не отдавал за него все, и из-за этого не возненавидел то, что любит, вплоть до того, чтобы желать ему смерти, — хмыкнул Найк. — Воистину огромный простор для прочтений. И вот вам еще вариант: что, если тут требуется не соответствие заготовленной фразе, а что-то вроде ответа на старый вопрос? Что, если ответ — переменная?
— Пожалуй, нам остается только проверить, насколько мы дураки, — сказал Рин.
Никс устало улыбнулась:
— Ты предлагаешь положиться на мою удачу?
— Нет, я предлагаю делать то, что должно, и будь, что будет.
Никс подошла к той сфере, под которой было написано про хранящего в сердце огонь. Приблизила руку к гладкой поверхности, ощущая, как от непрозрачной черноты тянет холодом.
Рин стоял возле второй сферы и смотрел на Никс.
— На счет три, — сказала она. — Раз, два...
Мироходцы: откровение
Они шли мимо горящих свечей, мимо стен, испещренных золотистой мозаикой, и горячий воздух, поднимающийся вверх, искажал рисунки на стенах так, будто бы еще чуть-чуть — и они оживут, задвигаются. Мозаика будто бы вторила словам Ветивера, словно все это было о нем. Сам он был бледен. Айра иногда смотрел на него, пытаясь уловить хотя бы смутный отголосок возможной лжи, но лицо Ветивера было спокойным, бесстрастным, одни лишь глаза светились печалью, в них, прячась за отблесками огня, мелькали тени воспоминаний...
Айра с трудом мог поверить в историю, которую рассказывал Ветивер. Но после всего того, что он видел... не верить было бы глупо. И он отбросил сомнения и попытался слушать сердцем, чтобы понять учителя.
Тысячелетия назад Ветивер, когда он был еще молод (а он когда-то был молод и был глуп) стал мироходцем. Как и почему — совершенно другая история, знать которую Айре незачем. Имея силу и желание творить, Ветивер... создавал миры. Планетарного типа, в основном, на разном отдалении друг от друга. Чаще в параллельностях, изредка — в одной реальности, но в разных галактиках. Годы тренировок, изучения уже существующих систем, проб и ошибок, безжизненных глыб, истлевших, выжженных могил размером с луну — и вот, когда он подошел к созданию со всей своей любовью и терпением, когда он отдал почти всего себя, ему удался шедевр: мир-жемчужина, прекрасный, непротиворечивый, живой. Айра не мог понять, как может это существо... своим вот этим порою нелогичным, парадоксальным разумом осилить такую задачу... Как мог он создать... мир? Планету? Все на ней? Болезни тоже? Уникальные рельефы скал, очертания континентов... разве это возможно? Разве может разум одного человекоподобного существа придать форму и цвет каждому камню, каждой мелкой твари? Разве может он быть создателем всех тех дивных существ, которых можно назвать живыми? Разве не должен быть способный на все это разум абсолютным, идеальным? Ветивер, видя его смятение, объяснил, что "создание" — слегка высокопарное определение. Скорее, миры он составлял. Словно паззл, как детский конструктор. Из того, что подглядел где-то, из того, что приснилось, что взял с собой, припрятав в широком рукаве, из того, о чем мечтал, строил он свой совершенный мир. И, создавая его, населяя его, пробуя получившееся на зуб, он дивился тому, что мир начал... жить. Жить и крепнуть. Развиваться, усложняться, словно прорастать огромным дубом из желудя, что раньше помещался в детской ладошке. В этом ожившем мире стали зарождаться некие сущности, чья потенциальная сила была намного больше той, что Ветивер вложил в них. И возрадовался он проросшим семенам, и жил на своей земле как смертный, наслаждаясь созданным, поддерживая порядок там, где требовалось его участие, хоть и был к тому моменту почти бессилен.
"Ну конечно, — подумал Айра. — Может ли не быть богом богоборец?.." Человек — а именно в человечьем обличье был Ветивер, — шествовал рядом с ним, продолжая свой рассказ, в который все сложнее было поверить. Трещали свечи, скользил меж них узорчатый шлейф парадной мантии Ветивера, лоб мага то и дело пересекали тени от колонн.
Он живописал годы благополучия. Он не скрывал, что в системе были изъяны, и, вероятно, не все он мог исправить своими силами — что-то уже слишком разрослось, что-то было потеряно, каких-то мелких вещей он просто не замечал. Он признавал свое несовершенство. Он никогда не был идеальным. Но он старался сделать все, что мог...
И вот однажды в лелеемую им жемчужину пришли двое из внешних миров. Им понравился созданный Ветивером мир, и они решили не только остаться в нем, но и присвоить его, забрать этот мир себе. Словно дети в песочнице, жестокие, с неутолимой жаждой обладания, принялись они выживать творца из созданной им земли. "Голодные боги в изгнании" — так назвал их Ветивер. Осознав свою беспечность, он решил убить разом двух зайцев, и потому возвел вокруг своего любимого детища что-то вроде стены. Это было пространство, защищающее созданный им мир от попаданий извне. Пространство это было многослойным и питалось энергией людских душ, что путешествуют туда во сне.
Но оказалось, что возведение этой границы выело куда больше сил, чем он предполагал, оставив его самого почти беззащитным и крайне беспомощным... И долгое время он пробыл внутри своего мира, как в западне, неспособный противостоять пришедшим извне, замурованный вместе с ними, словно в темнице. Но выход из ситуации он нашел.
— Какой? — спросил Айра у остановившегося Ветивера.
— Это было моей ошибкой, — сказал он, взглянув на Айру, — Еще одной... страшной ошибкой.
По его лицу скользнула тень. Зеленые глаза словно померкли на секунду.
Он надолго замолчал. Тогда Айра спросил:
— Кем были те двое, что пришли из внешних миров? Как именно они собирались присвоить себе созданный тобою мир?
Ветивер прошел чуть вперед, обернулся к Айре, раскидывая по плечам темно-красные косы:
— Они говорили, что я — талантливый мастер, но я для созданного мною мира мертв. Я, мол, не в состоянии с ним управиться. Мир не принадлежит мне боле, говорили они. Творение превзошло творца. Теперь, мол, лишь им под силу исправить все, что я сделал не так. Они знают лучше, — он тяжело вздохнул. — Но я-то видел, что между собой у них мира нет. Я видел, что, оставшись одни, они или разорвут мое детище на куски, или изуродуют так, что... какая-то из этих свечей навсегда погаснет.
— Знаешь, я, кажется, начал понимать, отчего твой характер скверен, — мягко сказал Айра, позволив себе тень улыбки, — и почему ты начинаешь считать людей и предметы своими. Ты многое потерял и многим привык обладать. Ты долго был тем, кто действительно суть — хозяин всего.
— Пожалуй, ты прав.
— Если все это так... — продолжил Айра, обводя свечи рукой, — и ты теперь здесь... вдалеке от того, тобой созданного мира... Что случилось с ним дальше?
— Пойдем, — Ветивер отвернулся, подождал, пока Айра снова окажется с ним рядом, и продолжил, иногда медля, словно не мог подобрать нужных слов. — Борьба с пришедшими извне длилась века. С переменным успехом. Иногда мне казалось, что я близок к цели. Иногда им почти удавалось уничтожить меня. И я понял, что такой как есть я их не одолею. И не одолею, если буду бороться с ними лоб в лоб. Я должен был быть хитрее. Я сказал своим лучшим и самым достойным ученикам, что отправлюсь во внешние миры, искать мудрости и силы, чтобы исправить несовершенства мира, чтобы он засиял. Ученики передали это людям, и те зачем-то решили, что я ищу им место для жизни после смерти. Но я лишь бежал от тех пришлых врагов. Нигде не было мне покоя, не было отдохновения. Не прельщала меня чужая власть и любовь, не манили тайны, не трогали злые интриги. Я хотел себе свой мир. Свой. Обратно. И я вернулся другим. Я был сильней. К той силе, ради обретения которой я создал в собственном мире что-то вроде устройства самоуничтожения, ведущего обратный отсчет, — мол, если не мой, то ничей — я прибавил съеденные сердца чужих богов. Словом, я вернулся и со всей яростью и злостью обрушился на тех двоих... Но так же силен был ответ их, и не спасла меня новая злая сила. На долгие годы я впал в забытье, словно умер. Но — не совсем. Однажды я был возрожден. И я словно ополоумел, я так хотел... Снова случился бой. И во второй раз один из пришлых духов одолел и прогнал меня, мол, иди и найди Сияющий Мир, который в прошлый раз не отыскал. А что мне его искать? Я давно уже все нашел. Но мне пришлось уйти. И вот мы с тобой повстречались на одном из ветреных перекрестков. Если раньше я еще лелеял надежду вернуться и все исправить... теперь я все чаще думаю: а не стоит ли мне просто попробовать снова? Тот мир все равно погибнет — если я не вернусь. Накопить силы, найти хорошее место, и, зная теперь и умея, заранее воздвигнув защитную стену...
— ...и оставить тот мир-жемчужину во власти пришлых хозяев?.. — ужаснулся Айра, замедляя шаг и почти останавливаясь. — На верную смерть оставить?..
— Посмотри на эти неисчислимые свечи, — Ветивер обернулся к нему. — Так ли ужасно, что одна из них вскоре погаснет?
Его волосы светились по контуру золотом, бледное лицо все еще было бесстрастным, но в словах его звучало отчаяние и разочарование. Но была там и надежда — слабая, почти незаметная, последняя надежда отчаявшегося.
— Я уже отдал за эту жемчужину жизнь, и я все еще помню и люблю то, что создал, — проговорил Ветивер. — Пускай этого недостаточно. Но... я попробую снова. Да. Это будет последний раз.
— Я не понимаю, — сказал Айра. — Ты рассказал мне все... зачем? Или... постой. Ты знаешь дорогу назад, в тот мир, из которого изгнан. Но ты ищешь не просто путь. Ты ищешь... союзника? Чтобы не быть одному против тех двоих? Это и есть твой путь — найти того, кто встанет в твоей борьбе рядом с тобой, и тогда ты сможешь вернуться...
— Айра, ты очень талантлив, — голос Ветивера звучал глухо и низко, — ты умен, хоть я и ругал тебя почем зря. Ты нежен, решителен, смел, у тебя большое сердце, и Рем передает тебе добрые знаки. Но при всем при этом — прости, но нет, ты мне не союзник и даже не ровня.
— Но почему ты помогаешь мне? — обескуражено пробормотал Айра.
— Потому что при всем при этом ты... ты больше, чем маг и больше, чем мироходец. Когда — если — мы найдем дорогу назад, я надеюсь, ты сможешь исполнить свою часть уговора и, в свою очередь, поможешь мне.
— Мы? Дорогу... назад? Неужели мы... тот мир, который я забыл... город... неужели мы с самого начала ищем одно и то же?
Айра был оглушен, дезориентирован, потерян еще больше, чем когда-либо.
— Ты канул в бездну миров, — сказал Ветивер, подходя ближе, нависая над Айрой черным силуэтом с горящими зелеными глазами. — Ты использовал ключ, забыв о том, как он опасен. Я уловил рябь на поверхности... Я поспешил к тебе так быстро, как только мог — и сам сбился с пути.
— Но... это я шел за тобой! Я преследовал тебя!
— Верно, ты должен был думать так. Иначе стал бы ты терпеть меня? Стал бы ты учиться у меня? Стал бы ты дорожить мной, если бы думал, что это я нуждаюсь в тебе, а не ты во мне?
Айра стоял недвижно, пытаясь осознать то, что сейчас узнал. В нем нуждается божество? Что... что это все значит? Он сходит с ума? Или это Ветивер своими чарами и зельями пытается смутить его разум?
Ветивер мелькнул, его образ вздрогнул, погнулся, как пламя, которое тщетно пытаются погасить, и обратился Рем. Она шагнула к Айре, придерживая начавшие спадать просторные одежды, прильнула к его груди и сказала своим нежным девичьим голосом:
— В этот раз у нас все получится.
ГЛАВА 30
Когда Никс прикоснулась к парящей сфере, оказалось, что это — жидкость. Поверхность ее пошла волнами, а потом воспламенилась, став трепещущим черным факелом в глухой ночи. Шар, к которому прикоснулся Рейнхард, мгновенно замерз. От горящего и заледеневшего шаров вверх хлестнули два щупальца, огненное и ледяное. Пламя и лед одновременно обволокли следующее звено цепочки, тут же от него в обе стороны прянули белый и золотой лучи, пронзили шары "любовь" и "смерть" и встретились в последнем. Затем каждый луч удвоился — там, где был только огонь, теперь был и лед, и все пути замкнулись. Теперь над полом парили горящие глыбы из черного льда, соединенные мерцающими мостиками из огненной и ледяной магии.
Никс попятилась, отходя поближе к Найку, Рин тоже держался неподалеку.
