Знакомый патлатый мужчина в брюках на подтяжках молча принял справку Стопятнадцатого, поставил огромный смачный штамп и принес из шкафа мое личное зарплатное дело. Ужас, сколько мороки и бюрократической волокиты из-за несчастной мелочевки! Подарить, что ли, родному институту оставшиеся четыре висора? Пожертвую широким жестом обеспеченной дамы, чтобы потом бухгалтерия помучилась, сводя дебет с кредитом и перетряхивая кассовые ордера.
______________________________________________________
agglutini *, агглутини (перевод с новолат.) — приклеивание
piloi candi*, пилой канди (перевод с новолат.) — электрический сгусток
nerve candi *, нерве канди (перевод с новолат.) — нервосгусток
16.8
Голос разумной предосторожности порекомендовал спускаться в архив не в одиночку, а с попутчиками. Как говорится, я не трус, но тявкаться второй раз с Эльзой и белобрысыми болонками — перебор для организма, загруженного впечатлениями по макушку. Безветренное утро с солнцем и реденькими белесыми облачками радовало душу ровно до тех пор, пока на горизонте не появился Мэл, принесший с собой мощнейший антициклон, обрушившийся на мой мирок. Поэтому фискальная полоска на пятке сработала, когда нога переступила порог архива вслед за двумя студентками-второкурсницами, на вид скромницами и круглыми отличницами.
— Здравствуйте, Швабель Иоганнович, — поздоровалась я с начальником, пройдя за деревянную перегородку, и задвинула сумку поглубже под стол. — Рада вас видеть.
— Здравствуйте, — поприветствовал архивариус и шумно высморкался. — Вчера вы не появились, и я забил тревогу, решив, что вы заболели. Как самочувствие?
Это я должна беспокойно расспрашивать о здоровье мужчины, нос которого покраснел и увеличился до неимоверных размеров, став похожим на лампочку, а веки опухли, превратив глаза в узкие щелочки. Кому он нужен, этот рабочий фанатизм? Ведь никто не оценит.
— Спасибо, мне гораздо лучше, — соврала я, не поморщившись.
— Должен признаться, ваше отсутствие ударило по организации архивного дела, — сказал сипло начальник, и я воззрилась на него с удивлением. Значит, мой труд важен и необходим?! — Дела находятся в совершеннейшем беспорядке, что затрудняет поиск материла, запрашиваемого учащимися. Прошу вас рассортировать и каталогизировать документы. У меня катастрофически не доходят руки.
— Конечно-конечно, — кинулась я к заваливающимся штабелям на столе.
Скупое признание архивариуса стало неожиданной похвалой, стимулировавшей меня к радению и старательности. Я не только ускоренно расправилась с хаотически набросанными делами и подшивками, но и помогла начальнику, одаривая страждущих необходимыми документами, заодно успевая проверять сохранность сумки, хотя в служебную часть помещения имелся доступ лишь у меня и Штусса. Но лучше перебдеть, чем недобдеть.
Студенты же словно помешались на поиске материалов прошлых лет, образовав столпотворение у стола выдачи заказов. Забегавшись, я отработала на час дольше положенного. Ну и ладно, мне не жалко времени, потраченного на полезное дело. Зато жалко мужчину, успевшего сменить семь платков — я ведь и считать успевала, бегая от стеллажей к столу выдачи.
— Швабель Иоганнович, может, выставим кадку с обсыпальником за дверь? — предложила, обежав взглядом зал. Среди скопища студентов обнаружилось несколько несчастных, подверженных аллергии. Одни чихали, другие терли слезящиеся глаза, третьи расчесывали ладони, на которые попала пыльца цветущего растения.
— С радостью, но, боюсь, сгорит листва, — прогундосил начальник, напомнив о гигаваттах электрического света, испускаемых подвальными лампами.
Как раз то, что нужно! — послала я внушение в голову Штусса, но он, видимо, расставил приоритеты, предпочтя гробить своё и чужое здоровье, нежели чуточку прижучить распоясавшееся растение, вошедшее в пик цветения.
Что ж, если совесть не позволяет мужчине издеваться над обсыпальником, который издевается над ним, это сделаю я, потому что у меня есть высококонцентрированная вытяжка из листьев разъедалы. Достаточно развести несколько капель на ведро воды и полить землю в кадке, чтобы омертвели корни наглючего деревца. Необходимо лишь правильно рассчитать губительную дозу, чтобы не разъело днище кадки и пол. Конечно, учитывая микроклимат архива, не стоит надеяться на полную погибель растения, но все-таки поливка натуральным ядовитым растворителем — лучше, чем ничего.
Для того чтобы обсыпальник выпустил новый побег и нарастил зеленую массу, способную зацвести, в естественной природе уходит около десяти лет. А в среде архива... — пошевелила я губами, подсчитывая в сравнении с ожившими кустиками разъедалы, — пройдет как минимум год. Это же триста шестьдесят пять дней, и нужно прожить каждый из них! За год утечет уйма воды, и вообще, реки могут повернуться вспять.
— А как поживает Радик, то есть Ирадий?
— Учащийся вел себя дерзко или неподобающе? — спросил настороженно архивариус, и его кадык дернулся сильнее обычного.
— Что вы! Радик — вежливый и внимательный юноша. И добрый! — похвалила я друга, не покривив душой. — Просто мы виделись в последний раз в среду днем.
Начальника приятно взволновали слова о достоинствах племянника.
— Ирадий иногда бывает у меня. Он заходил вчера вечером, а сегодня готовится к экзамену.
Ёшкин-матрёшкин! Так вот почему студенческий народ сходит с ума, лихорадочно листая страницы архивных дел. Это дохнула сессия, напомнив о себе.
Распрощавшись с начальником, я подхватила сумку под мышку и уже на выходе обежала взглядом уголок с джунглями. Заглатеция, задвинутая в гущу кадок и горшков, чувствовала себя вольготно. Пестрые прожилки на листьях налились соком и фосфоресцировали от удовольствия.
Монтеморт печалился, не обращая внимания на выходящих из института студентов, и понуро изучал рисунок пола. Не хандрить! — послала я мысленный призыв хвостатому стражу. Нельзя впадать в зимнюю спячку, когда в любой момент найдется желающий стащить казенное добро.
Ноль реакции. Пес поднял глаза, отчего кожа на лбу собралась глубокой гармошкой, и вернул взгляд в прежнее минорное настроение.
Нету у меня способностей к внушению, и никогда не было, — заключила я, выйдя на институтское крыльцо, освещенное из-под козырька прожекторами. На самом деле люди ищут оправдание своим слабостям и придумывают разные небылицы. Вот Мэл, оказывается, хотел поцеловать меня в библиотеке (при этой мысли в горле щекотно мазнуло), но объяснил свое желание принудительным воздействием на волю. Получается, что все-таки не хотел? И Тао Сяну я "напевала", требуя помочь, хотя ему запретил хозяин.
В конце концов, сто лет не сдалось мне чужое недовольство реализованными хотениями. Пора подумать о своих желаниях.
Прислушавшись к себе, я определилась с первоочередной целью и побрела в общежитие, крепко прижимая сумку.
Интересно, где сейчас Мэл? Уже позабыл, поди, о разговоре у мужских раздевалок и везет свою подружку в "Инновацию", чтобы расслабиться перед экзаменом, а Эльза повисла у парня на плече, мешая вести машину. Наверняка она успела поделиться подробностями встречи в туалете и приукрасила, живописав, как я оскорбляла и унижала её висоратское достоинство.
Разве такую язву обидишь недобрым словом? От нее же отскакивает, как горох от стенки, вдобавок Эльза сама кому хочешь мозги прополощет — морально и буквально. В интернате она приобрела бы авторитет среди девчонок.
Однако хватит портить свежий зимний воздух образом египетской стервы. Как там говорил Радик? Направо-направо-направо?
Искомый закуток в точности дублировал тот, в котором обитала я: такой же обшарпанный и замызганный. Видно, первый этаж общежития надолго застрянет в состоянии недоремонта, поскольку комендантша бросила имеющиеся силы и средства на облагораживание собственного жилища.
На стук в первую попавшуюся дверь выглянул полуголый парень в трико и наушниках, из которых прорывалась какофония звуков, отдаленно похожих на музыку. На левом плече красовалась хвастливая татуировка горгульи с клыкастой пастью.
— Где здесь поживает Радик? — спросила я без долгих предисловий. Расшаркиваются особы благородных кровей, а мы — люди простые, студенческо-общежитские.
Парень снял наушники, и мне пришлось повторить вопрос.
— Радиус, к тебе краля завалила, — обратился любитель тяжелого рока за дверь, и за его спиной появился донельзя удивленный Радик.
— Привет, как дела, собирайся, пошли ужинать, есть хочу сил нет, щас слопаю быка, — произнесла я торопливой скороговоркой.
— Ничё такая, — оглядел меня оценивающе сосед Радика. — Ты с какого?
— Какая разница, мелкий? — парировала я, подразумевая не рост парня, который был выше меня на несколько сантиметров, а возраст и стаж зеленого первокурсника.
— Ну и что? — ухмыльнулся он. — Зато ты опытная.
Молокосос извращенский!
— Так ты идешь? — перевела внимание на Радика.
— Знаешь, Эва, наверное, нет, — ответил неуверенно парнишка. — Завтра экзамен, надо многое повторить.
— Давай, я пойду, — согласился бесцеремонный сосед. — Куда двинем?
— Отвянь. Радик, вот помру с голодухи у твоей двери, и тебя обвинят в моей смерти.
В качестве иллюстрации крайней степени недоедания заворчал недовольный желудок, чей обеденный прием пищи в столовой необратимо испортился парочкой хамов.
— Радиус, я чё-то недопонимаю, — обратился полуголый парень к Радику. — Чикса сама к тебе завалила, а ты ломаешься как баба.
— Никто не ломается, — покраснел парнишка и торопливо обулся. — Пошли, Эва.
— А тебе, казанова малолетний, — ткнула я пальцем в его соседа, — пойдут на пользу колыбельные и сказочки на ночь. И за чиксу еще ответишь.
— В любое время, детка. Я весь твой! — распростер объятия парень.Тьфу, до чего непрошибаемый и озабоченный.
Радик взял из пищеблока кастрюльку с поварешкой и, порывшись в холодильнике, прихватил с собой небольшой кулёчек.
— Ты почему исчез? — спросила я, покуда мы шли в швабровку.
— Я вчера заходил. Дважды. А тебя не было.
Отхлестать бы розгами одну забывчивую свинтусятину! Вместо того чтобы подумать о Радике, я валялась вчера на кровати и играла с новеньким телефоном. Эгоистка.
— Эва, если я навязываюсь, ты так и скажи! — воскликнул с жаром парнишка, затормозив.
— Вот еще. Не выдумывай. Наоборот, от меня не отвертишься. Я хуже банного листа, только временами меня заносит не в лучшую сторону. Извини, пожалуйста.
— Получается, что мешаю тебе, — заключил понуро Радик. — Мельтешу изо дня в день, и ты стала прятаться.
— Значит, плохо ты меня знаешь, если сделал далеко идущие выводы. Топай, нам еще макароны варить.
По приходу в швабровку сумка заняла место под кроватью, и я с облегчением размяла затекшую руку. Этак недолго заработать кособокость, таская под мышкой студенческие причиндалы.
Когда готовка подошла к концу, и стол был сервирован, мы с парнишкой навалились на еду. Вот уж я объелась! Живот надулся как барабан, и меня разморило в тепле и сытости.
Разглядывая в свете плафончика прозрачный ломтик колбасы, я продекламировала философски:
— Как думаешь, что благородней: каждый день нарезать по тонюсенькому колёсику и держать полчаса на языке, или сожрать зараз палку колбасы, зато потом голодать полгода?
— Не знаю, — пожал плечами Радик. — Дядя говорит, за большим теряется ценность малого. Хотя я бы не отказался съесть целиком и без хлеба.
— Только шкурку не забудь снять, — подколола его, и мы рассмеялись.
Я умиленно взирала на лопоухого несуразного парнишку, и в груди разливалось благостное тепло, прогоняя из закоулков души неприятности сегодняшнего дня. До чего же хорошо приходить домой, зная, что тебя ждут и будет отличный вечер, что можно поговорить ни о чем и в то же время обо всем, что шутки услышат и оценят, а дружеский совет развеет любые сомнения.
— Как у тебя учеба? Как волны?
— Неважно, — вздохнул Радик. — Кое-как натянул зачет по практике. Утешает, что теорию выучил. Завтра рассчитываю на четвертак.
— Значит, получишь. Никто не вспомнит, как ты заработал свой зачет: легко или тяжело. Главное — результат.
— Но я-то не забуду! — воскликнул расстроенно юноша.
— Ну... порой хорошая память дает толчок для совершенствования и роста. У тебя появилась отправная точка, чтобы стремиться к новым достижениям, — наставляла я Радика, надеясь, что мои слова вселят в него уверенность.
Эх, кабы нашелся кто-нибудь, кто вот так же каждый вечер перед сном заверял меня: "Все будет хорошо! О вранье с вымышленным висоратством никто не узнает. И когда-нибудь мама обнимет тебя".
— А где ты пропадала? — прервал меланхолию парнишка.
— Прости, что не оставила записку, — каясь, я схватила ладонь Радика, и он засмущался. Чего краснеть, как пион? Здесь все свои, но для всеобщего блага придется чуточку соврать. — Вчера был напряженный день. Мы ставили эксперимент в лаборатории, и, представляешь — как попёрли результаты! Было бы кощунством прерваться.
— Поздравляю, — порадовался парнишка, и его искренняя улыбка высветила беспросветное вранье, гнездящееся по углам моей темной сущности.
Всё, достаточно обедов в столовой, — икнула я сыто, откинувшись на кровати. Перехожу на домашнее питание. По крайней мере, для нервов полезнее и сытнее.
Уверив Радика, что совместный обед и ужин завтра — как всегда, по расписанию, я насыпала в его карман горсть карамелек, проигнорировав слабые попытки отказаться.
— Не вздумай помыслить, что надоел, и о прочей ерундени забудь и не вспоминай, — наказала строго-настрого и на прощание пожелала удачи на экзамене.
После ухода парнишки сумка была вызволена из-под кровати. Странное дело: вроде бы собачка ходила туда-сюда по молнии, соединяя звенья и не стопорясь, но спустя пару секунд замок с треском расходился, словно кто-то напирал изнутри.
Промучившись безрезультатно, я пришла к выводу, что неисправность неустранима, и содержимое сумки придется временно носить в чем-то другом, но придумать не успела, так как пришла Аффа, и мы отправились на третий этаж, чтобы напитаться новой порцией подробностей из жизни современной аристократии.
Каждый день тренировок Вива удивляла меня невероятными гарнитурами одежды и внешностью, но сегодня она поразила сверх меры. Без косметики лицо стилистки казалось тусклым и пресным, как вода из крана. Вместо диковинных нарядов девица надела обычные спортивные штаны и футболку — однотонную, без кокетливых надписей и рисунков.
Привыкши к экстравагантным образам, я растерялась. Аффа же, как ни в чем не бывало, протопала в жилище стилистки.
— Вживаюсь в твой образ, — пояснила мне Вива. — Чтобы ваять шедевр с чистого листа.
Интуиция подсказала мне, что это будет всем шедеврам шедевр, вроде картин одного модного художника, на чьих работах перепутался верх с низом, и вообще, было непонятно, что хотел сказать автор своим замыслом, нарисовав, к примеру, птичий клин из глаз, летящих по губам, растянутым во весь холст. Я предпочитала любоваться пейзажами, портретами, сценами из жизни разных эпох, или, на худой конец, натюрмортами, нежели, напрягая извилины, выискивать скрытый смысл в абстрактных наслоениях красок.