— Почему ты так со мной разговариваешь? Я ведь тебе не враг...
— Зато я теперь... как враг тебе, — холодно ответил Князев, и его лицо стало знакомо холодным и равнодушным.
— Господи, да почему?! — воскликнула она. — Ты... из-за того, что ты...
— Если б я, кретин, не потерял вас в городе, ничего бы этого не было! — вдруг процедил он сквозь зубы. — Ничего! Я бы убил его и все... так же, как и тогда, и никогда бы... — он отвернулся, — ты бы не увидела...
— Чего бы я не увидела?! — вскипела Кира. — Как человек спас мне жизнь?! И уже не в первый раз?! Какая разница, как он при этом выглядел?! Это его личное дело! Да хоть в бабочку-мутанта пусть превращается! С клыками, хвостами и всем там прочим!
— Вот уж чего, слава богу, не умею, — с усмешкой и наигранным облегчением сказал Вадим, косо глянув на нее, и Кира поняла, что он ей не верит. — Но я не превращаюсь, Кира. Я перехожу. Я становлюсь тем, кем был изначально — на самом деле. Разве ты еще не поняла, кто я? — он повернул голову и пристально посмотрел на нее, широко раскрыв глаза, и в их глубине загорелся густой вишневый огонь, растекся до самых краев глазниц, поглотив коричневую радужку, и тут же погас. Теперь это снова были его глаза — карие, и из левого теперь как-то устало подмигивало ей знакомое золотистое пятнышко.
— Конечно, поняла, — глухо ответила она, продолжая смотреть на него, и Вадим отвернулся. — Ты — страж из стен... или... уж не знаю, из чего. Ты — один из тех, кто стережет тени, охраняет квартиру и... забирает людей.
— Вот именно, — его глаза сузились. — Но я сбежал. И теперь — и не пес, и не человек — и в то же время все. Я — сбежавшая тень. Я — живое и мертвое. Я подстерег сильного человека и стал его частью, а он стал частью меня, и уже не понять, где начинается одно и заканчивается другое. Вот что я такое. Обо мне даже не скажешь "кто", — Вадим с безадресной насмешкой прищелкнул языком. — Но я живу. И я не хочу обратно. Я свободен — почти, но мне довольно и этого... Это... это место — оно словно держит меня на цепи... не знаю как, но оно меня держит. Я не могу уйти далеко... и я не могу подойти близко... Ты видела, что происходит, если я ухожу далеко... а когда я очень близко, оно начинает тянуть, звать, и... это тоже бывает очень больно, Кира. И очень страшно. Оказаться там снова... второй раз мне уже не сбежать... — он покачал головой. — Поверь мне, это одна из тех вещей, которых я боюсь больше всего на свете.
— А есть и другие?
— Другая, — спокойно поправил ее Вадим и остановил машину. — Все, дальше придется пешком...
Он потянулся было к повязке с явным намерением снять ее, но Кира поспешно схватила его за пальцы.
— Ты что делаешь?!
— Возвращаю — не собираешься же ты идти в таком виде? — он кивнул на ее кружевной лифчик. — Крови на ней особо не видно... и ожогов у тебя от нее не будет, — Вадим подмигнул Кире и ей опять — уже в который раз захотелось влепить ему пощечину, хотя она еще не совсем понимала, за что. — Или замотаешься в покрывало?
— Не буду я ни во что заматываться! — зло ответила она и распахнула дверцу. — Мне наплевать, понял?!
— Ну, твое тело — это твое дело, — Вадим хмыкнул и выбрался из машины. — Мне, лично, до сих пор не всегда понятно, зачем нужна одежда, когда тепло.
Он захлопнул дверцу и двинулся вперед, прихрамывая и чуть пошатываясь. Кира в несколько шагов догнала его и схватила за здоровую руку.
— Думаешь, удеру? — насмешливо спросил Вадим, глянув на схваченную руку не без удивления.
— Да, — просто ответила Кира. — Пойдем к тебе, если не возражаешь... только твой вид... мы можем встретить кого-то из соседей...
— Теперь это уже не важно.
Утро уже расцветало вовсю, серый полумрак отступил, и из-за горизонта медленно и вальяжно выползало солнце, обещая новый жаркий день. Уже возвращались с прогулки собачники, уже тянулись на море отдыхающие, уже спешили по каким-то своим суетливым делам неугомонные старушки-жаворонки, и многие ошарашено оглядывались на неторопливо идущую странную пару — девушку с всклокоченными волосами, на которой выше пояса был один лишь прозрачный лифчик, практически ничего не скрывавший, и прихрамывающего мужчину с бледным лицом, порезами на щеке и затянутой на предплечье майкой. Они со злым вызовом смотрели на каждого, кто устремлял на них удивленный взгляд, и сцепленных пальцах их рук тоже таилось что-то злое и в то же время совершенно безнадежное.
III.
Кира сидела на стуле, поджав под себя ноги, смотрела на развевающиеся в ярких солнечных лучах оконные шторы и слушала, как в ванной шумит вода. На ней была серая мужская рубашка, и влажные волосы, рассыпавшиеся по спине, оставляли на ткани темные пятна. В голове было пусто и звонко, и из всех ощущений осталась только саднящая боль в затылке. Позабытая сигарета дымилась в пальцах. В окно врывался шум машин и отдаленный собачий лай... собачий лай...
В ванной наступила тишина, и Кира подняла голову, но не отвела взгляд от окна. Скрипнула, открываясь дверь. Его шагов она не услышала, но знала, что он подходит к ней сзади, и пыталась понять — кто именно — и когда к ее затылку прикоснулась рука, вздрогнула, и рука Вадима сразу же отдернулась.
— Я просто...
— Нет, ничего, я просто задумалась... Посмотри, как там — не очень жутко?
Его рука вернулась и начала осторожно ощупывать затылок. Кира чуть поморщилась от боли.
— Приличная шишка, только и всего. Поболит, конечно, но скоро пройдет... Дать обезболивающего?
— Нет, не хочу. Ты-то как? — Кира дотронулась до затылка и снова сморщилась. Вадим прошел мимо нее и прислонился к подоконнику, глядя в угол комнаты. Его мокрые волосы были приглажены, на руке белела повязка, сквозь которую проступило красное пятнышко, порезы на щеке закрывали тонкие полоски пластыря. Он был в легких брюках и черной майке навыпуск.
— Хорошо. Правда.
— А рука?
— А-а, зарастет, как на собаке! — Вадим отмахнулся, криво усмехнувшись собственной шутке, но его лицо сразу же стало серьезным. — Говоришь, ты все это время была без сознания? Странно.
— А что он делал все это время?
— Ездил. Просто ездил. Сначала по городу... я потерял вас из вида совсем не надолго — думаю, в это время он и остановился, чтобы тебя привязать... а потом опять поехал. Затем выехал из города и начал ездить туда-сюда... словно просто катался, — он нахмурился, — будто... будто его водили... но так ездил, гад, что я никак не мог его догнать.
— Ну, тебе ведь было тяжело бежать... за городом.
Вадим метнул на нее злой взгляд и снова уставился в угол. Кира, глядя в окно, прошептала:
— Я что-то сделала с ним. Я не знаю, что и как, но сделала. Он сошел с ума...
— Ну, он меня увидел — зрелище не для слабонервных.
— Нет, это было позже... когда ты отстал ненадолго. Он... я сидела и просто смотрела на него, — Кира сглотнула. — Он начал бесноваться, крутить руль во все стороны, отмахиваться от чего-то — будто что-то видел. Что-то, чего не видела я. И я... я смеялась над ним. И мне это нравилось... господи!.. — она закрыла лицо ладонями. — То, как он себя вел... это было ужасно! Он... он поседел — буквально за несколько секунд...
— Кира, а ты... ничего не находила в своей квартире? — негромко спросил Вадим, и она убрала руки. Его лицо было взволнованным, и в глазах снова промелькнула странная опаска. — Что-нибудь, похожее на украшение? Камень... черный камень в оправе из листьев?..
— Да. Откуда ты знаешь?
— Он с тобой?
— Нет, — Кира покачала головой, — я его потеряла... очень давно. Мне кажется, это... Стас забрал его.
— Кроме твоего... Егора... это ведь он пригласил всех остальных?! — его голос стал напряженным. — Скажи, это ведь он?! Я... — Вадим вздохнул, — я знаю, что это не ты, я уверен... но, пожалуйста, скажи мне это сама.
Она удивленно взглянула на него и кратко рассказала все, что узнала. Под конец ее рассказа Вадим удовлетворенно кивнул, но на его лице было недоумение.
— Все-таки странно. Почему она доверилась именно ему — почему не тебе? И они слушались его... не понимаю. Там властны только женщины. Значит, она помогает ему... и все равно не понимаю, почему?
— Вадим, ты меня опять запутал! — воскликнула Кира, всплескивая руками. — Подожди, не части!.. Кто "она"?!Вера?! Все, кто умирает там, уходят... куда они уходят?!
— Можешь называть это "мир-ловушка". В сущности, это эдакое частное загробное царство, — Вадим криво улыбнулся. — Там нет ничего, кроме теней, боли и безумия. Большая коллекция теней, а стены твоей квартиры — лишь витрина этой коллекции. — Одни собирают марки, другие — спортивные машины, третьи — бабочек. Есть и такие, которые коллекционируют людей — любовниц, знакомых, друзей, должников... А она собирала тени. И в этом не было бы ничего страшного, если бы ей не захотелось собирать и живых. Живые поддерживали ее мир-ловушку. Кормили... ее стражей. Давали ей жизнь и оберегали, потому что та, у которой нет имени, не может найти ее тень среди этих теней. Поэтому из них получались самые лучшие тени. На них можно не только смотреть — за ними можно прятаться... Прости, Кира, я мало знаю, я ведь был всего лишь... стражем, и большую часть своей, хм-м, жизни там, я был абсолютно сумасшедшим. Иногда я кое-что видел... а понимать начал... уже здесь.
— Но ведь она все равно умерла! В своей квартире! И даже не насильственной смертью!
— Почему ты так решила? — ровно спросил Вадим, по-прежнему не глядя на нее. — Конечно же, насильственной. Я убил ее. Мне надо было сделать это сразу же... но я никак не мог просчитать последствий... а остальные их просто боялись. Боялись до смерти, и это было видно.
— Что?! — Кира в ужасе прижала ладонь к губам. — Ты?! Но... но как?!
— Ты когда-нибудь слышала о действии направленного инфразвука? — поинтересовался он, и Кира машинально кивнула, хотя слышала очень мало — практически ничего. — Софья Семеновна была так мила, что одолжила мне на время свою квартиру, и я установил там такой симпатичный приборчик, посылающий сигнал именно в ту точку, где Вера проводила больше всего времени — уж я-то хорошо знал, что это за место.
— Кресло в гостиной, — тут же сказала Кира, и ее пальцы начали яростно крутить влажную прядь.
— Постоянное воздействие инфразвука на организм в течение какого-то времени вызывает... Тебе нужны глубокие технические подробности или как?
— К чему такие сложности?
— Мне-то как раз это было несложно. И риск минимальный.
— Кто-нибудь об этом знает?
— Да практически все во дворе, — Вадим подошел к тумбочке, взял сигару и задумчиво посмотрел на нее. — Это они меня попросили... в конце концов... И я ни на секунду не пожалел об этом. Тогда...
— Почему же жалеешь сейчас? — хрипло спросила она.
— Мы решили, что она умрет — и все закончится. Но мы ошиблись. Все стало еще хуже. Кроме того, ты оказалась здесь. В этом кошмарном месте. Я надеялся, что, по крайней мере, вы просто продадите квартиру... но Вера... наверное, она поняла... И всех нас перехитрила.
Он закурил и сел на пол, скрестив ноги и глядя на свои пальцы. В комнате повисло молчание. Кира смотрела на него и пыталась понять, чего в ней сейчас больше — ужаса или недоумения. Вадим поднял голову, проследил за направлением ее взгляда и покрутил сигару в пальцах.
— Это не фарс — я действительно люблю курить. От бывшего... обитателя мне осталось много привычек... и знаний тоже.
— Кто ты? — хрипло спросила она. — Почему когда-то ты сказал, что я знаю, кто ты? Раз начал рассказывать — расскажи мне все.
— Конечно, расскажу... только не подгоняй. Мне это... непросто... — Вадим затянулся сигарой и выдохнул дым в сторону окна.
— Но почему ты... почему именно я?.. из-за меня ты убил людей?..
— Они угрожали твоей жизни, — просто ответил он. — Тебя интересует именно этот факт? Как человек, я бы мог поразмыслить над морально-этической стороной этих поступков, прежде чем их совершить. Но псы этого не делают никогда. Они действуют сразу, если видят угрозу для своих хозяев. Они просто убивают. Жизнь хозяина для пса важнее морали.
— Что ты говоришь?! Я не твоя хозяйка...
— Это не так. Ты моя, — Вадим поднял голову, в упор глядя на нее. — Я выбрал тебя. Ты помнишь, как и когда это произошло. Но ты не поняла. Ты ушла, а я остался, потому что ты не захотела, чтоб я ушел вместе с тобой. Я был мал и глуп... а потом меня поймали и отдали другой хозяйке... и это было очень больно, Кира. Я вырос там — и вырос иначе, там можно вырасти только в чудовище... я был уже не пес... но я сохранил память... Некоторые из нас помнили своих хозяев даже спустя много лет... и в редкие моменты просвета я тоже помнил... Конечно, тогда и там я не мог рассуждать так, как сейчас. Сейчас... я совсем не такой, каким был раньше. Я многому научился... и я многое украл.
— Это невозможно... — прошептала Кира, глядя в стену. — Это не мог быть ты. Ты... ты же человек!..
— Я не знаю, кто я. Я пытался быть человеком... но, как видишь, не получилось. И все же это я. Что тебе напомнить? Какая была в тот день погода? У какого дерева в ореховой роще ты стояла? Какое у тебя было лицо? Злость в твоих глазах? Ты думаешь, что у собак нет памяти? Что они умеют только рыться на помойках и находить для сна местечко потеплее? Но ведь и они тоже интересуются миром. И они, как и вы, люди, бывают всякие. Соня ведь когда-то говорила тебе — некоторые псы выбирают себе хозяев сами — раз и навсегда.
Несколько минут Кира молчала, пытаясь хоть немного уложить все в голове. Потом прижала ладони к вискам и уперла согнутые локти в колени.
— Нет, я не понимаю! Как такое возможно?! Дело даже не в... Ты рассуждаешь и говоришь, как человек, ты ведешь себя, как человек. У тебя огромный словарный запас. У тебя столько знаний... Ты водишь машину, разбираешься в технике, ты знаешь, как и когда нужно себя вести, ты умеешь общаться с людьми и твое мнение имеет для них немалое значение... ты здесь абсолютно свой. Если, как ты говоришь, ты... как ты мог прожить здесь столько, ни разу себя не выдав, как ты мог научиться всему этому за три года?! Я... многие не могут научиться этому даже за всю жизнь! А ты — за три года! Ты... ведь ничего не знал! Ты... не просто попал в чужое тело... ты попал в чужой мир со своими правилами и законами! Ты не мог так быстро адаптироваться... да и чтобы никто ничего не понял!
— Хороший вопрос, — он задумчиво посмотрел на мягко светящийся огонек своей сигары. — Как-то я смотрел одну французскую комедию, где пес вдруг превратился в человека и продолжал вести себя, как пес. Учился быть человеком, но получалось у него с трудом... может видела?
— Видела.
— Мне, правда, было не смешно смотреть этот фильм... Так увидь ты меня в мой первый месяц жизни тут... я был еще бóльшим дебилом. А видела б ты меня, когда я первый раз выпил — у-у!.. — Вадим усмехнулся. — Здесь я живу два с половиной года, а первые шесть месяцев я жил через три дома отсюда. Из-за расстояния жить там постоянно было тяжеловато... но я был слишком счастлив, что, наконец, вырвался, и мне было наплевать... И первые шесть месяцев я учился, как проклятый... Я практически не спал. И, к тому же, я ведь был не один. У меня был очень хороший учитель.
