| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Однако большая часть ковра была потертой, а ворс — неоднородным. Плотность мавританского населения определялась тремя ограничениями. Оно ограничивалось территориями, которые можно было эксплуатировать традиционными методами арабской и берберской экономики: то есть восточными и южными речными долинами и некоторыми пастбищными возвышенностями. Оно было ограничено общей недостаточностью численности населения: экономика Аль-Андалуса требовала интенсивного заселения в ключевых районах, где практиковалось огородничество или выращивался рис, и поглощала огромное население в похожих на губку городах, которые были одними из крупнейших в западном мире. И в общих чертах оно определялось проблемами сообщения на широком и гористом полуострове, за длинной и открытой границей, по дорогам, проложенным во времена Римской империи для совершенно иных стратегических целей. Большая концентрация мавританского населения находилась в долинах Эбро на севере и Гвадалквивира на юге и прибрежных районах между ними. Основная ось сообщения, старая римская дорога из Кордовы в Сарагосу, лежала далеко за пределами района поселения, хотя и проходила через важный форпост аль-Андалуса в Толедо. На защиту этого незащищенного фланга было направлено распространение мавританской политической власти на северное кастильское плато; была установлена широкая пограничная полоса от Тежу до Дуэро; и была разработана и поддерживалась политика совершения набегов даже за пределы этой границы, на заброшенный, нежеланный север. Подобно Римской империи, мавританский аль-Андалус был обречен из-за своей протяженной границы, которую легко мог нарушить любой правитель севера, упорно стремившийся к завоеванию или искренне воодушевленный "духом крестового похода".
Общую численность мавров определить невозможно. Первая всеобъемлющая перепись была проведена во время окончательного изгнания морисков в начале XVII в. Но вычисление было поручено тем, кто отвечал за изгнание. Цифры были подсчитаны заинтересованными сторонами с подозрительной точностью. Даже если бы совокупная цифра, полученная на основе этих отчетов (около 275 000 человек), была достоверной, она не могла бы служить отправной точкой для обратного прогноза. Слишком много событий повлияло на численность мавританского населения. Тревожному росту числа морисков в конце XVI в. предшествовал длительный период упадка, последовательных изгнаний и вынужденных миграций непрерывного, хотя и не впечатляющего потока изгнанников. Вполне вероятно, что ко времени завоеваний Святого Фердинанда упадок уже начался или начинался, поскольку вывоз маврских пленников на зарубежные невольничьи рынки возрос, беженцы во все большем количестве уезжали в Африку, завоевание отпугнуло новых прибывших, а культурный шок, сопровождающий поражение, принес свои обычные последствия.
Тем не менее, завоевание Андалусии впервые привело кастильских захватчиков — если не считать Толедо — в самый центр мавританских поселений, где после того, как первоначальная конфигурация Аль-Андалуса была нарушена, мавров загнали в загон, как овец. Корона Арагона уже поглотила две крупные мавританские общины в долине Эбро, а недавно и королевство Валенсию. Но предыдущий кастильский опыт в значительной степени ограничивался освоенными пустошами и малонаселенными возвышенностями. Там был установлен образец кастильских колониальных обычаев — заселение новых территорий на всех социальных уровнях, включая крестьян, которые сами обрабатывали землю. Теперь впервые кастильская экспансия столкнулась с многочисленным коренным населением. Реакция кастильцев, столкнувшаяся с этой проблемой, в целом заключалась в том, чтобы отмахнуться от нее. В стратегически важных местах, где туземцы сопротивлялись завоеванию, они были изгнаны по условиям капитуляции. Среди завоеваний во время правления Фердинанда Святого, например, города Баэса, Андухар, Мартос, Убеда, Изнатораф, Сан-Эстебан, Кесада, Кордова, Севилья и Картахена были сданы в опустевшем виде, а в Хаэне и Муле было разрешено остаться только избранным жителям. Альфонсо X усилил эту политику. В 1262-1263 гг. он изгнал жителей Эсихи; распространяя свои завоевания на юго-восток Севильи, он изгнал мавров из Хереса, Аркоса, Лебрихи и Пуэрто-Санта-Мария, чтобы обеспечить безопасность своей границы. Альфонсо был любопытной "фаустовской" фигурой, жаждущей не только власти, но и знаний; но, как и Фридрих II, которым он восхищался, он был безжалостен под своей цивилизованной оболочкой. К счастью, его поэтический талант позволил ему выполнить обязательства совести, которые взял на себя король, сочинив восхитительные "песни" во славу Богоматери. Когда мавры ответили на его грубое обращение непокорством (во время восстания 1264 г.), он принял еще более суровые меры. Долина Гвадалквивира начала освобождаться от мавров, изгнанных или вынужденных покинуть страну. Морерии начали уменьшаться, как и в Кармоне и Хересе, которые сокращаются в документах и последний раз упоминаются в 1294 г. В некоторых сохранившихся свидетельствах о праве собственности на дома в городах указаны имена бывших маврских жителей. Севильский адрес предка Ибн Халдуна можно найти в записях, когда он посетил эту страну в 1360-х гг. Хотя большинство зарегистрированных изгнаний происходило именно из городов, не следует предполагать, что сельская местность была пощажена. Описания разрушений в сельской местности в кастильских хрониках, как правило, стереотипны. "Все" уничтожено — "сады, виноградники и злаки". Но эти формулы отражают королевскую политику: Альфонсо X превратил границу от Хереса до Гибралтара в пустыню. Наиболее красноречивое свидетельство перемещения мавританского населения можно получить из географических названий. Не только современные диктаторы пытаются стереть прошлое путем изменения названий, и массовая замена мавританских названий христианскими обычно осуществлялась по королевскому приказу. Это не всегда было успешным: Альфонсо X, например, так и не смог добиться того, чтобы та же самая "Эстрелла" прижилась; люди называли ее "Медина Сидония". В других местах новое название пустило народные корни: Альканатиф, например, стал Санта-Мария-дель-Пуэрто (или Пуэрто-де-Санта-Мария) в результате всеобщего одобрения, которое Альфонсо приписывал чуду Богородицы 10. В значительной степени, особенно за пределами больших городов, новые названия утвердились к началу XIV в.
Канонисты, похоже, были шокированы суровостью кастильской политики. Даже писатели, наиболее резко высказывавшиеся по вопросу о правах неверных и готовые отрицать истинный суверенитет мавров, возражали против экспроприации и грабежа как "открыто противоречащих принципам милосердия" 11. Для Олдрада де Понте, которому принадлежали эти слова, испанские короли, казалось, преследовали мавров по религиозным мотивам; изгнание представлялось, с точки зрения Рима, опасным способом добиться обращения в христианство силой. Но это означало неправильное понимание ментального мира испанских завоеваний, где, хотя и использовалась крестоносная риторика, конфликт не воспринимался в конфессиональных терминах. Подобно другим испанским королям, Альфонсо, лишь доводивший общую политику до новых крайностей, изгонял врагов из своих владений не потому, что они были неверными, а потому, что они были непокорными. Его действия были оправданы не законами, регулирующими управление конфессиональными меньшинствами, а законами войны.
Характер колонизации
Масштаб этого исхода населения поставил перед завоевателями задачу по переселению, которая истощила человеческие ресурсы до предела. Колонизировать пришлось не только Андалусию: благодаря ее плодородию юг было легче заселить заново, чем бывшие пограничные земли к югу от Тежу. Отсюда восхищение летописца Фердинандом Святым, "который заселил не только те земли, что он отвоевал у мавров и которые были заселены раньше, но и те, что раньше были необитаемы" 12. Однако, возможно, эта похвала была слишком щедрой. Переселение было примечательным, потому что в сложившихся обстоятельствах каждое достижение регистрировалось вопреки всему; но это был прерывистый, разочаровывающий и долго невыполненный труд. Никакого систематического материала для его изучения не существует, но представление о его характере можно почерпнуть из шести известных сохранившихся земельных книг — libros de repartimiento, — в которых представлены сборники о разделе и распределении собственности в отдельных городах и, в большинстве случаев, их окрестностях. Книга Хереса ограничена городом, книга Кадиса фрагментарна, а книги Севильи, Эсихи, Кармоны и Вехера более полны. Дарения, которые они регистрируют, делятся на два класса, обозначаемые разными названиями: donadios, крупные земельные владения, предоставляемые членам королевской семьи, аристократам и военным или религиозным орденам в целях покровительства или защиты границы; и heredamientos, небольшие наделы, предназначенные для непосредственной эксплуатации их владельцами и поощрения заселения. Размер сеньориальных земель является показателем ограниченного успеха колонизации. Если donadios вообще и заселялись, то лишь очень постепенно, поскольку стимулы, доступные сеньорам среднего уровня, были немногочисленны, а прибыльность аренды сомнительна. На сеньориальных землях преобладала пастушеская эксплуатация — скотоводство, которое станет классической моделью пограничной экономики. Чаще всего это было разведение овец: травы Андалусии были более пышными, чем пастбища Новой Кастилии. Земли, находившиеся в руках сеньоров, имели тенденцию увеличиваться — постепенно за счет королевских пожалований, быстро за счет скупки земель разорившихся поселенцев. По скромным оценкам, к последнему десятилетию XIII в., во время правления Санчо IV, около четверти Андалусии находилось в руках сеньоров; наибольшая доля досталась рыцарским орденам, особенно ордену Сантьяго, которому принадлежала, пожалуй, половина рассматриваемых земель, и архиепископству Толедо. На этом этапе распределение сеньориальных земель отражало очевидный элемент королевской политики. Donadios тянулись вдоль границы глубокой и почти непрерывной полосой, прерывавшейся лишь на двух коротких участках к югу от Хаэна и к юго-востоку от Севильи. Они были результатом двух неизбежных императивов: нехватки поселенцев и нехватки солдат. Церковное владение Кесады включало 37 укрепленных мест, некоторые из которых представляли собой солидные замки; их защита потребовала 400 человек.
Ранние пожалования свидетельствуют о заинтересованности королей в колонизации. В первую очередь король одарил своей благосклонностью пехотинцев, сержантов и рыцарей, не имевших официального посвящения. Они получили большую часть первого раздела Севильи в 1249-53 годах 13. В Кармоне, завоеванной в 1247 г., насчитывалось, по самым приблизительным подсчетам, 244 поселенца, получивших наделы, записанные в земельной книге; 198 человек были пехотинцами, получившими скромные участки с домом и землей, достаточные для того, чтобы собрать 180 бушелей пшеницы. Их земля составляла шесть седьмых от общего объема распределенных земель. Более 80 процентов награжденных в первом разделе Хереса были пехотинцами, не считая выделенных в отдельную группу лучников. Наделы знати, которых в Кармоне насчитывалось 31, отличались скорее качеством, чем размером; в их число входили земли, обозначенные как "сады", хорошо орошаемые и пригодные для выращивания специализированных фруктов, орехов, овощей и приправ, которые были наиболее ценными продуктами Андалусии. Доля королевы в пятнадцать раз превышала долю рядового пехотинца (а доля принца дона Фернандо — в десять раз), тогда как пять рыцарских орденов в совокупности получили примерно вдвое больше, чем королева. Repartimiento Кармоны, таким образом, представляло собой аренду мелких владельцев — можно сказать, почти "йоменскую" аренду. Попытка побудить женщин осесть в стране характеризует ее как колониальное начинание в самом полном смысле этого слова. Число женатых поселенцев неизвестно, но двадцать женщин получили собственные наделы, большинство из них были вдовами "с сыновьями", которые могли бы снабдить небольшую колонию готовым вторым поколением. В Хересе первых 1828 поселенцев сопровождали 1277 женщин 14.
Однако в целом первые repartimientos оказались неудачными. Раздел Севильи был завершен только в 1253 г. Даже тогда, в городе, который был признан самым привлекательным для колонистов, население составляло немногим более четверти того, что было до изгнания мавров. К 1255 г. король жаловался, что поселенцы действительно уезжают; запустение города заставило его колебаться в продолжении завоевания. Многие дарственные грамоты после этого времени перераспределяли земли, оставленные или заброшенные их первоначальными получателями. Новые раздачи заброшенных земель происходили в 1255-57 и 1263 гг. Когда Эсиха была разделена в 1263 г., "в то время, когда она была освобождена от мавров", как говорится в земельной книге, розданные земельные наделы были намного больше, чем раньше. Большинство из них представляло собой donadios; немногие из них были такими же маленькими, как доля пехотинца в Кармоне 15. И задача становилась все труднее по мере того, как завоевание продолжалось. Отчаяние короля наиболее очевидно, — и весьма репрезантативно, — проявилось в записях о колонизации Вехера. При первой попытке, предпринятой Санчо IV в 1288 г., почти 35 процентов поселенцев были пехотинцами и почти 30 процентов лучниками и сержантами; но многие из них не смогли воспользоваться своими пожалованиями или передали их товарищам или начальству. Из 176 человек, воспользовавшихся своими правами, 37 уехали к 1293 г., когда второй передел перераспределил их заброшенные участки и добавил к ним несколько крупных владений аристократических размеров. Отток поселенцев продолжался. Санчо предпринимал попытки дальнейшего распределения земель в 1294 и 1295 гг., но в 1304 г. Фердинанду IV все еще пришлось издать приказ о разделе "заброшенных участков" между оставшимися поселенцами 16.
Отчаянные усилия королей влить новую кровь в бездыханный труп Андалусии очевидны в земельных книгах. Но "официальные" записи, какими бы откровенными они ни были, могут, конечно, скрывать нечто большее. Repartimientos были весьма официальными актами, и тот факт, что их приходилось переделывать так часто, показывает, что они в лучшем случае несовершенно отражались в реальности. В только что завоеванных городах, лишенных жителей и полных распущенных и алчных солдат, естественный ход событий вряд ли мог быть приостановлен до тех пор, пока бюрократы, ответственные за раздел добычи, получали свои поручения от короля, совершали свой величественный вход, учреждали суд, проводили расследования и давали свои рекомендации в течение периода времени, редко составляющего, даже в небольших городах, менее двух лет. Repartimientos часто проводились в атмосфере ритуала, призванного удовлетворить две наиболее выраженные ментальные особенности немногочисленной интеллектуальной элиты Кастилии: законничество и ритуализм. В Эсихе, например, город был разделен на четыре квартала в память о кресте — ритуал, напоминающий обычай Хайме I после падения мавританского города обращаться лицом на восток и целовать землю, к нескрываемому удовлетворению как мусульман, так и христиан. Если только такие действия не были просто "пропагандистскими упражнениями", то было похоже на то, что повторное заселение бывших мавританских домов и вспашка бывших мавританских земель воспринимались разработчиками таких ритуалов, как повторное освящение бывшей мавританской мечети, как акты очищения и освящения после профанации и кровопролития. Поскольку присвоение имущества мавров имело сомнительную юридическую силу, элитам приходилось успокаивать чувствительную совесть. Возможно, что, хотя repartimiento имело сильную привлекательность для интеллектуалов и бюрократов, концепции узурпации и грабежа, которые оно стремилось скрыть или эвфемизировать, с большей готовностью воспринимались солдатами, нетерпеливыми к наградам и несведущими в законах и религии, которые были первыми поселенцами.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
