Дети Гамельна. Зимний Виноградник

— Это точно! — мрачно подтвердил один из наемников, что сидел рядом с сержантом, перебив рассказчика. — Только ругань лезет, да богохульства непотребные.

— Со Змеем сталкивался? — совсем по-другому уставился на него спасшийся.

Мирослав злобно оскалился той половиной лица, что была обращена прочь от боцмана. Незаметно наступил говорливому товарищу на ногу, и пихнул локтем, чуть не выбив дыхание.

— Кх, гм... — закашлялся тот.

— Тонул он, — пояснил Швальбе, недобро косясь. — А когда из воды тянули — румпелем по башке получил. А потом и веслом. Вот и заговаривается иногда.

— Ну, это бывает... — понимающе протянул боцман. — Дело такое. В горячке могут и не такое учудить. Так вот, флейт булькнул с концами. А когда даже мачт видно не стало, гад этот, ехидна подлинная, пасть свою отворил во весь размах, и как начнет вокруг воду пенить! Прет, как будто карета восьмериком запряженная, только брызги до самых небес!

Боцман перевел дух, успокоив натруженную рассказом глотку пивом, принесенным прямо с ледника.

— Ага. И, это, прет, как бык на случку. Значит, я молюсь, Отто, матрос мой, Господа поносит непотребно... А оно воду режет кругом и как будто кто-то шепчет постоянно.

— Шепчет? — насторожился капитан, подавшись всем телом вперед.

— Есть такое, то есть было. — Поправился моряк. — Со всех сторон такой тихий-тихий "Умру. Скоро. Быстрее" и все такое, тому подобное. Думал, по-первости, что наваждение. Потом Отто расспросил, тоже самое слышал, только решил — то бесы в уши перед кончиной нашептывали.

— Занятно... — Швальбе задумчиво крутил неприметный перстень. — А потом что?

— А потом... — боцман замолчал.

— Ну, что потом? — спросил, молчавший до этого сержант.

— А потом он на дно ушел, ну чисто топор — сразу и с концами, только волна такая пошла, так что чуть и нас за ним не отправила. Выплыли кое-как, ну а дальше и сами знаете... Я ж поначалу думал, Ларсен нас таки по борту пустит, а то и багром угостит, мужик он вредный, да и многое мы в свое время не поделили. Ан нет, глядите-ка, нашлось у человека истинно христианское сострадание к ближнему...

Мартен истово перекрестился, пустив вторую слезу, видно, от умиления.

— Как ссадили нас с Отто на берег, так в Морской Совет с отповедью. Ну, а там и вы пришли, бумагами грозными размахивая, — первый раз за весь разговор боцман попытался улыбнуться.

— Мы такие, — очень серьезно подтвердил Мирослав, подкручивая ус. — Можем и бумагами потрясти, можем и ряшку расквасить.

— Шепчет, значит, зараза. Прямо так, что даже доедать не стал... — чуть слышно сказал сам себе Швальбе, не замечая ошарашенного взгляда боцмана. — Ой, как интересно-то...

* * *

Ветер настойчиво толкал легкий кораблик вперед. Флейт то забирался на вершины водяных гор, то, казалось, падал до самой Преисподней. По крайней мере, так чудилось Мирославу, потерявшему на борту "Небесного Ангела" большую часть солдатского гонора и немалую долю съеденного. На снисходительный взгляд Витмана, сержант держался неплохо, но кое-что, мстительный баварец-матрос ему бы припомнил при случае, чтобы пехтура не слишком задирала нос. А то больно уж высокомерно и пренебрежительно сержант посматривал в кабаке.

Капитан флейта крутил в руках карту, то, примеряясь циркулем, то, ругаясь сквозь зубы, поминая недобро Матку Бозку Ченстохову и все остальную Речь Посполиту. Какое отношение к поискам Змея в штормовом Немецком море имеет ясновельможная шляхта, Отто не знал, а спрашивать побоялся.

Наконец, Швальбе разрешил запутанный вопрос, попросту махнув рукой в сторону зюйд-веста с возгласом "Туда!". Капитан пожал плечами и исполнил указание.

— "Треугольник ошибок" не выходит никак, — проорал Швальбе на ухо сержанту непонятные посторонним слова. — Принимаем поправку "И" и идем прямо. Бочки проверь! Чтобы не залило запалы, а то взлетим прямо к Петру в гости! Или еще хуже. Начинаю с Божьей помощью!

— Не зальет, — пообещал бледный, но стойкий Мирослав. — Фитили пропитаны как нужно, если прямо в воду надолго не совать — не потушишь.

Укрываясь за фальшбортом от волн, капитан ушел на корму.

Что за поправка такая диковинная, Отто, отходивший несколько лет в море, не знал, но вот бочки, выстроенные рядами вдоль обоих бортов, поневоле внушали опасение, хоть находились на прочной привязи, заботливо укрытые сложенным вдвое парусом.

По сто фунтов порохового зелья в каждой. Командир гарнизона, ван Дер Дамм схватился за сердце, когда к арсеналу подкатило полдюжины телег, а капитан Швальбе, злорадно , словно премерзкий испанец, ухмыляясь, достал на свет Божий толстенную пачку предписаний. И с каждого печать в пол-фунта свисает...

— Не спать! — воспоминания оборвал злой рык сержанта. — Банда, готовимся к делу! Все помолились? Время есть еще! Может, кто успеет даже в штаны наложить заранее!

Десяток наемников, до этого сидевших в тесном кубрике, высыпали на палубу, застыв в готовности. Насколько можно "застыть" на шаткой палубе в непогоду.

— Вот же паскудство, — пробормотал Швальбе, озирая пенные гребни волн. — Только бы запалы не залило...

Его звали — настойчиво, требовательно. Зов шел с поверхности, монотонный и неостановимый, чуждый, но в то же время до странности ясный. Родич? Нет, собрат проявил себя иным образом. Или Многорукий решил все-таки принять бой? Нет, тот пришел бы из глубины.

Любопытно.

Огромное тело медленно поднималось к поверхности, как огромная, невероятно сильная пружина из чешуи и мышц, навстречу зову. Он ничего не мог разобрать в настойчивом призыве. Но и не услышать никак не мог. Если зовут — надо там быть...

Матрос Отто Витман уж и сам не рад был, что согласился на щедрое предложение капитана наемников, да и кто бы ни согласился, за столько то монет?! Хотя... Вот боцман — тот отказался наотрез. Усвинячишись пивом до совсем уж полного непотребства, Мартен заявил, что Швальбе капитан хоть куда, но сам боцман заканчивает морскую жизнь и нынче же уйдет в монахи, поскольку Змей тот был не иначе как последним напоминанием Господа о грехах тяжких, искуплению подлежащих.

А Витман польстился на звон злата, и теперь безмерно о том жалел, потому что, иначе, чем сущей чертовщиной все происходящее назвать не получалось. Главный ландскнехт установил на корме странную штуковину, похожую на маленькую виселицу с тройной связкой колокольцев, крохотных — не больше грецкого ореха. Затем что-то сделал, прошептал словеса непонятные и совсем не христианские, после чего колокольцы, до того брякавшие от качки, как им и положено, неожиданно зазвенели тонкими певучими голосами на один лад. Вроде и не громко, но их перезвон пронизывал шум стихии, плеск волн и перекрикивания матросов флейта. Не бывает таких звуков и вещей, человеком сделанных...

Витман снова проклял свою треклятую жадность и зашептал непослушными губами, привыкшими более к богохульствам, забытые слова молитвы. И хотя под ногами оставалась твердая палуба, а вокруг полно вооруженных людей, сейчас ему было куда страшнее, чем в тот раз, когда Змей пустил на дно "Лань".

В просвете между волнами вдруг показался громадный валун, вмиг укутавшийся пенной завесой разбившихся об него волн. Швальбе криво усмехнулся, подавляя желание вытащить тесак, что в корабельной тесноте куда удобнее привычного палаша. Клинок мог разве что пощекотать чудовище, явившее миру угольно черную угловатую башку, покрытую чешуйками, что действительно выходили каждая с добрый щит размером. На темной бугристой поверхности прорезались два отверстия, как орудийные жерла — тварь открыла глаза. Отто, как и следовало ожидать, приврал, зрачки у чудища были, и не вертикальные как у ползучих гадов, а похожие на человеческие — черные круги на зеленом, с оранжевыми крапинками фоне. Несколько мгновений морское создание изучало кораблик, а затем голова взмыла над волнами, как будто увлекая за собой толстую крепкую шею. Голова с немигающими глазами все тянулась и тянулась ввысь, а шея никак не заканчивалась.

— Говердомм!.. — донеслось с мостика. Капитан "Ангела", наконец-то понял, куда его завела тяга к кружочкам из желтого металла. — Лево руля!

— Яйца отрежу! — рычание сержанта перекрыло даже вой ветра в хлопающих парусах. — Держать курс, содомиты, мать вашу!

Флейт шел прямо на Змея, тараня обсидиановые волны, словно надеялся одним ударом покончить с проклятием местных вод. Проклятие с ревом раскрыло пасть, сверкнули в неярком свете зубы, каждый в половину человеческого роста. Ну, может быть и поменьше... но только самую малость меньше!

— Таким хлебалом, да медку б навернуть... — хрипло рассмеялся кто-то из наемников, судя по говору, из русских.

Швальбе изо всех сил проорал что-то Мирославу, тот повторил капитану корабля. Флейт наклонился, чуть не черпнув бортом воду. Поворачиваем, сообразил Отто.

— Поджигай и руби! — взлетела над "Ангелом" команда. Огонь ландскнехты запасли заранее, уберегли в специальных лампах из бронзы и стекла, наверное, очень дорогих. Теперь же стекло нещадно били, освобождая трепещущие языки пламени. Зашипели фитили, особые, из тех, что потушить не просто, на них можно даже водой брызгать, главное, чтобы надолго не окунать. Клинки и топоры кромсали канаты, столь торопливо, не иначе как к флейту был прицеплен брандер. И вот уже бочки, кажущиеся такими большими и грозными на палубе, скачут по волнам легкими поплавками.

"Ангел" дрожал всем корпусом, заканчивая разворот, где-то в глубине, громко трещали шпангоуты. Морское чудище, до того момента бесстрастно наблюдавшее за происками двуногих с высоты мачт флейта, очевидно, решило, что забаву пора заканчивать. С невероятной для такой огромной туши стремительностью, змей ринулся прямо к кораблю, поднимаясь еще выше и явно намереваясь обрушиться поперек корпуса. Ему оставалось буквально несколько мгновений до цели, и в это мгновение догорел первый фитиль.

Флейт подбросило, как от хорошего пинка, с такой силой, что Отто даже подумал — не зацепила ли их хвостом тварь. За кормой один за другим поднимались пенные столбы, грохотало не хуже чем в хорошем бою, и, перекрывая взрывы, пронзительно ревел морской змей.

Другой борт — готовсь! — проорал Швальбе, а сержант Мирослав приказал рулевому:

— На обратный курс ложимся. Быстро!

Рулевой пытался было воспротивиться, но клинок даги, упершийся точнехонько на вершок ниже пояса, подсказывал, что лучше не спорить с нанимателем, а делать так, как велит хмурый наемник с бледно-зеленым лицом...

— О, Иисусе... — простонал Отто, понимая, что сегодня он до берега вряд ли доберется.

* * *

Пивом запивали основное блюдо, которым был шнапс. Закуски по мелочам. Потому и напились очень быстро. Остальные добропорядочные посетители незаметно разбежались, решив, что выбитые зубы не та цена, которую может искупить вечер, проведенный в любимом кабачке.

Ландскнехты гуляли. Этим сказано многое, если не все. Притом, отдыхали не открытые всей душой наемники, которых отлично знал любой кабатчик. Нет, здесь гужевались настоящие волки, с пустыми глазами и привычкой петь под аккомпанемент бьющейся посуды, стреляя в потолок на особо удачных куплетах. В иных обстоятельствах давно уже началась бы поножовщина со стражей, но сегодня солдатам разрешалось все, а за ущерб было щедро заплачено авансом.

Вино лилось как вода, чешский мешался с немецким, русским и еще полудюжиной наречий. Погибших поминали, плеская из кружек прямо на пол...

— И все-таки, что за поправка "И" такая? — решил все же докопаться до истины Витман, услышавший обрывок разговора на флейте. С этим вопросом он обратился к Гавелу, второму из сержантов отряда. Пережив лютое приключение, матрос словно переродился, да и наемники теперь относились к нему куда доброжелательнее, поэтому Гавел снизошел до ответа.

— Многие знания — многие печали! — засмеялся сержант. — Сразу видно, не из пушкарей ты, хоть лямку и тянул. Поправка на "Иисуса" это. На везенье дурное расчет, если по-простому говорить. А у капитана нашего — везенья того, на сотню хватит. Вот и держимся за него...

История пятая

О пакости лесной, что зовется кобольдами.

— Не поймаешь, не поймаешь! — пищал тоненький голосок.

— А вот и поймаю! Догоню и поймаю!

— Не поймаешь, не догонишь! — нараспев, с издевательской ноткой, пискнули из кустов.

Мальчик бежал по лесной тропинке вслед за невидимым голосом, будто ослик за морковкой на веревочке. Шуршало то слева, то справа, но невидимый насмешник все не показывался, искусно прячась в зарослях. Когда мальчишка уставал, и шаги его становились тяжелее, приостанавливался и голос, начиная напевать мелодичную песенку. Песенка была почти без слов, да и те звучали странно и непривычно.

Отдышавшись в очередной раз, Ганс снова вприпрыжку погнался за неведомым насмешником.

— Не догонишь! — добродушно издевался писклявый.

Шаг за шагом, шутка за шуткой... Увлеченный погоней мальчик не замечал, как деревья толпятся все теснее, а могучие кроны перекрывают небо над головой, словно в зеленой пещере. Темнело, но то был не заход солнца — солнечным лучам становилось все труднее пробиваться сквозь густую листву. Хорошо утоптанная дорожка превратилась в тропку, поросшую свежей травой, а затем в едва заметную стежку, петляющую меж толстых стволов.

— Совсем, совсем чуть-чуть осталось!

В траве мелькнуло что-то яркое, словно кафтанчик у куклы, из тех, что показывают на ярмарках. Еще шажок, и еще...

— Считай, поймал! Радуйся!

В голосе не осталось не мелодичности, ни добродушной насмешки, только злое торжество, прорезавшееся в скрежещущих писках, хором раздавшихся по обе стороны тропы. И пожелание звучало проклятием, но ребенок этого не замечал. Мальчишка не привык проигрывать, и пусть тропинка уводит все глубже и глубже в Черный Лес, Ганс не боится. Ведь взрослый же.

Целых шесть лет ему...

Миска упала на стол, обдав брызгами темные, давно не скобленые доски. Ульрих резким движением отер лицо, смахивая крупинки каши с бороды.

— Старая, ты совсем из ума выжила, что ли?

— А ты ничего и не заметил, старый хрыч? — Марта уперла руки в бока, и нависла над мужем.

— И что же я увидеть должен был, а? Не подскажешь? — честно говоря, Ульрих немного побаивался гнева жены. Та была женщиной решительной, да размерами Бог не обделил. И чугунная сковорода под рукой...

— Подскажу! Да так подскажу, что глаза твои наглючие вылетят. Или думаешь, всунул — высунул, а что дальше с дитем, то и не твоя беда, а? — злилась жена.

— Каким дитем? — не понял Ульрих, отложив ложку. Что ужин откладывается, он уже понял.

— Так их у тебя много?! — Марта начала наливаться дурной кровью. — Правда, значит, что мельничиха от тебя нагуляла?! Кобель дранный!

— Хорош орать! — тут уже муж не выдержал, и треснул кулаком по столу. Тарелка подпрыгнула, и перевернулась, вывалив на стол остатки многострадальной каши. — Не на рынке, в самом деле. Что случилось-то хоть?!

— Гансик пропал, младшенький... — шмыгнула носом вмиг успокоившаяся Марта. — Рядом был, под ногами путался, а потом раз, и все. И звала, и кричала...