Здесь следует задать три вопроса: почему он решил, что необходим новый перевод? С какими трудностями он столкнулся и почему они существенны? Как он предполагал использовать свою работу, когда она будет закончена?

По первому вопросу следует признать, что все переводы более или менее неудовлетворительны, но особая критика, которую Иоанн Сеговийский высказал в адрес старого перевода Корана Петра Достопочтенного, заключалась в том, что он привнес в текст идеи латинян и использовал слова и понятия, присущие христианскому миру, но не исламскому. Иоанн Сеговийский, возможно, не был вполне реалистичен, полагая, что перевод можно сделать без такого рода искажений. Похоже, он думал, что, придерживаясь порядка слов и разделов и формируя свой стиль на основе стиля Корана, он сможет избежать недостатков, которые, как он осознавал, присутствовали в более старых работах. В этом он, возможно, ошибался; но есть разные степени искажения, и он был, по крайней мере, серьезно обеспокоен, как это редко случалось с предыдущими полемистами, тем, чтобы не искажать, пусть и незначительно, идеи конкурирующей религии. Скоро мы увидим, почему это было так важно для него.

Но прежде чем идти дальше, мы можем кратко рассмотреть трудности, с которыми он столкнулся. Даже если бы его намерения не заслуживали уважения, то его явно заслуживают трудности, с которыми он столкнулся и преодолел. Ничто так ясно не демонстрирует нам снижение серьезного интереса к исламу за последние полтора века, как огромные трудности, которые он испытал в попытке найти в Европе в 1453 году кого-нибудь, кто знал бы арабский язык. Испанские мусульмане оказались теперь в том же положении, что и испанские христиане шестьсот лет назад: они в значительной степени отказались от своего языка и культуры в пользу языка и культуры своих завоевателей. Иоанну Сеговийскому потребовалось два года, чтобы раздобыть арабский текст Корана и найти мусульманского юриста из Саламанки, который согласился приехать в Савойю, чтобы помочь в переводе. Они совместно трудились несколько месяцев, а затем мусульманин настоял на возвращении в Испанию к своей новобрачной жене. Основная работа была закончена, но Иоанн Сеговийский все еще надеялся внести в нее улучшения. Он попросил генерального настоятеля его собственного ордена францисканцев найти ученого-арабиста. Сам он искал такового повсюду. Но ему так и не удалось найти замену; и, насколько нам известно, эта работа так и не получила окончательную редакцию. Несмотря на все проекты XIII века и постановление Вьеннского собора 1312 года, в Европе не было ни одного христианского ученого-арабиста.

Какой цели должна была служить вся эта сложная работа? Цели Иоанна Сеговийского в некоторых отношениях существенно отличались от целей более ранних полемистов. Прежде всего он хотел свести дискуссию к фундаментальным вопросам. Он считал, что ранних писателей беспокоило слишком много несущественных проблем — мораль Магомета, логическое опровержение его притязаний на то, что он является пророком, и так далее. Но единственный действительно важный вопрос заключался в следующем: является ли Коран словом Божьим или нет? Если путем простого рассмотрения текста можно обнаружить, что он содержит противоречия, путаницу, ошибки, следы составного авторства, это должно — как он думал — убедить любого, что Коран не является тем, за что его выдают. Разумеется, этого было бы невозможно сделать, если бы цитировались тексты, которые оказались неправильными переводами или которые сами по себе внесли путаницу, якобы присутствующую в Коране. Поэтому самым первым требованием был абсолютно точный текст.

В этой программе текстовой точности и критики мы можем признать симптом Возрождения, в отличие от программы философских дискуссий Роджера Бэкона. Бойкие силлогизмы Бэкона должны были быть заменены фактами; критическая наука должна была занять место логической игры ума. Но вся эта работа была бы совершенно бесполезна, если бы ее не довели до сведения тех, для кого она предназначалась. У Иоанна Сеговийского тоже появилась новая идея о том, как это следует сделать, и он написал своим влиятельным друзьям, чтобы заручиться их поддержкой. Теперь мы должны изучить план, который он изложил, и реакцию, которую он вызвал.

Самое длинное из этих писем к друзьям — это письмо, которое он написал Николаю Кузанскому, своему другу прежних дней. Ему он изливал свои мысли обильным потоком, настолько обильным, что еще никто не нашел в себе смелости напечатать их (38). Он начал с того же основного тезиса, что и Бэкон, его коллега-францисканец; и во многих отношениях мы можем рассматривать его как преемника Бэкона. Этот тезис заключался в том, что война никогда не сможет решить проблему противостояния между христианством и исламом. Бэкон указывал на пагубные последствия войны для побежденных и на маловероятность успеха. У Иоанна Сеговийского была другая причина, которая показывает определенное сходство с доводами Уиклифа. Война была естественным способом самовыражения ислама, основанного на доктрине завоеваний. Но она противоречила сути христианства; поэтому христианский мир в такого рода борьбе будет всегда находиться в невыгодном положении. Поэтому христианский мир мог победить только мирными средствами, потому что только тогда он был бы верен себе.

Но что это были за мирные средства? Бэкон, как и все его современники-францисканцы, похоже, считал, что, как только аргументы против ислама будут сформулированы, они не потребуют реального обсуждения: они были самоочевидны, и распространение их влияния можно было предоставить миссионерам и проповедникам. Иоанн Сеговийский понял, что это было ошибкой. Проповедь никогда не будет разрешена, кроме как на территории, уже отвоеванной у ислама, а поскольку он исключил войну, то исключил и возможность крупномасштабного завоевания. Я думаю, он был первым сторонником мира, который осознал, что миссии в исламские страны по обращению в христианство обречены на провал. Поэтому первой проблемой, с которой пришлось столкнуться, была проблема нового вида коммуникации. Основная цель его писем заключалась в том, чтобы предложить новый подход. Чтобы описать это, он использовал старое слово в новой форме и с новым смыслом. Это слово, которое в наши дни приобрело большое значение, — слово конференция или, как точно, хотя и педантично выразился Иоанн Сеговийский, contraferentia (39).

Что касается этого нового метода убеждения, он сделал одно дальновидное наблюдение: конференция (по его словам) принесла бы пользу, даже если бы она не достигла той цели, для которой была предложена, — то есть обращения мусульман в христианство. В своей довольно многословной манере он перечислил тридцать преимуществ, которых можно было бы ожидать, даже если бы она не достигла своей основной цели. И снова это была совершенно новая концепция. Традиционное мнение заключалось в том, что дискуссия с неверным может быть оправдана только обращением. Но Иоанн Сеговийский видел много частных и практических преимуществ, помимо этой желаемой цели: он рассматривал конференцию как инструмент, выполняющий как политическую, так и строго религиозную функцию, и в словах, которые будут находить отклик в сердцах современных людей, он воскликнул, что даже если бы она продлилась десять лет, то все равно была бы дешевле и менее разрушительна, чем война.

Николай Кузанский

Иоанн Сеговийский высоко оценил своего корреспондента, так подробно написав Николаю Кузанскому. Более отзывчивого слушателя он не мог найти. Николай был в философии платоником, по темпераменту миролюбивым и умеренным, по целям — глубоко приверженным поискам единства. В прежние годы он был одним из главных переговорщиков с гуситами и греками и в течение многих лет собирал все сведения, которые мог найти по разногласиям с исламом (40). Недавно он написал работу De Pace Fidei — диалог между представителями ведущих религий мира, в которой пытался охватить все хорошее, что имелось в религиях всех народов и сквозь детали увидеть внутреннюю суть истины и единства. Более того — и это имело особое значение для данной цели — он был выдающимся текстологом. Он был одним из первых людей своего времени, которые подошли к историческим документам так, что заслужили бы одобрение современных ученых. На его счету уже было несколько заметных успехов на этом поприще, наиболее важным из которых была демонстрация того, что Константинов дар был подделкой более позднего периода (41). Из свойственной ему осторожности он отказался от победы, не став объявлять демонстрацию завершенной, но она убедила его современников и содержала большинство аргументов, которые до сих пор убеждают нас. Итак, как философ, как человек, как переговорщик и как историк Николай Кузанский был во многом тем человеком, которого искал Иоанн Сеговийский. Он энергично и практично поддержал планы Иоанна Сеговийского. Например, он предложил подготовиться к конференции. Он хотел пригласить купцов из Каира, Александрии, Армении и Греции, чтобы из первых уст получить представление об идеях и обрядах ислама. А когда материалы будут собраны, он хотел, чтобы с Запада в исламские страны были отправлены посредники, желательно, по его словам, светские князья, которых турки предпочитают священникам (42). Таким образом могла бы осуществляться подготовка к великой конференции.

Помимо всего этого, в течение нескольких лет после того, как он получил план Иоанна Сеговийского, он прочитал основные труды предыдущей полемики; и, наконец, в 1460 году он написал одно из самых типичных своих произведений: Cribratio Alchoran. В этом Просеивании Корана он подробно осуществил тот план систематического литературного, исторического и филологического исследования, которого желал Иоанн Сеговийский.

Он относился к Корану по существу так же, как и к Константинову дару, но гораздо более подробно (43). Он попытался разбить его на различные элементы и обнаружил (или думал, что открыл), что в Коране есть три части. Во-первых, это его основа — несторианское христианство; во-вторых, антихристианские выпады, внесенные еврейским советником Магомета; и, в-третьих, искажения, внесенные еврейскими корректорами после смерти Магомета. Я не думаю, что этот анализ текста Корана имеет сейчас какое-либо значение, хотя он правильно определяет некоторые основные интеллектуальные влияния, содержащиеся в нем. Но важен сам метод Николая Кузанского по ограничению области спора и определению вопросов. Подобно Иоанну Сеговийскому, он оставил философскую почву и попытался продолжить план раскрытия в самом Коране вопросов, разделяющих ислам и христианский мир, рассматривая его как документ, написанный добросовестно, обладающий собственным характером и достоинствами. Таким образом, он надеялся, что определил и ограничил область спора. По сути, он свел ее к спору между западным христианством и несторианским христианством, ересью, заблуждавшейся относительно второстепенного вопроса о способе соединения божественной и человеческой природы во Христе. Чтение этой работы чрезвычайно утомительно, и, в отличие от обсуждения Николаем Константинова дара, она не убедит современного читателя. Но это была первая попытка обеспечить научную основу для той фундаментальной критики текста, которая должна была стать первым шагом на пути к великой конференции, задуманной Иоанном Сеговийским.

Жан Жермен

Не все друзья Иоанна Сеговийского встретили его план столь же благосклонно, как Николай Кузанский. Но они разошлись во мнениях по этому поводу по разным причинам.

Наименее сочувствующим из его корреспондентов был Жан Жермен, епископ Шалонский, канцлер Ордена Золотого Руна (44). Обращаясь со своим проектом в этом направлении, Иоанн Сеговийский продемонстрировал свою решимость упорствовать, каким бы маловероятным ни был успех. Жан Жермен посвятил свою жизнь цели, прямо противоположной цели саламанкского врача. Он также сожалел о безразличии христианского мира к исламскому наследию. Но его средством защиты было не исследовать заново путь к миру. Он проповедовал возвращение к более воинственным и энергичным добродетелям, изображенным в эпосе ранних крестовых походов. Недавно он обратился к королю Франции в таком духе:

Давайте возродим дух Готфрида Бульонского, короля Франции Филиппа Завоевателя, Людовика Святого. Если вы это сделаете, весь мир воскликнет: Честь, слава и победа Карлу, королю Франции, Победоносному, новому Давиду, новому Константину, новому Карлу Великому, который после всех завоеваний, дарованных ему Богом, использовал их для укрепления Святой Католической Веры, а также для своей чести, славы и вечного доброго имени. Аминь (45).

Его план состоял в том, чтобы возродить первобытные добродетели этих эпических героев, остановить гниение христианского мира с помощью культа рыцарства и дисциплины, а также подавления ереси и заблуждений. Это был неплохой план, если бы только был малейший шанс на его осуществление. Худшее, что можно сказать о Жане Жермене, — это то, что он требовал добродетелей, которые легче выражались в церемониях и символике, чем в делах, и более льстили склонностям богатого королевского двора, чем мира в целом. Единственной практической целью, которой он был глубоко привержен, был крестовый поход, и большая часть его значительной энергии была посвящена подготовке умов правителей и народа к этому долгожданному событию.

Поэтому едва ли он мог обрадоваться, когда за несколько дней до Рождества 1455 года получил от Иоанна Сеговийского огромную кипу писем и трактатов, призванных убедить в бесполезности войны и необходимости поиска мирного решения проблемы ислама (46). 26 декабря он ответил, что рождественские праздники не позволили ему прочитать всю пачку целиком. Все еще в разгар времени отдыха он поощрял исследования Иоанна Сеговийского, но чувствовал себя обязанным отметить, что Турок продолжал свое наступление, и что весь мир будет в напряжении, пока ему не окажут сопротивление. В другом письме он развил этот аргумент в более воинственном духе (47). Священная война, утверждал он, уже давно была освящена решениями пап и практикой королей; католическая церковь предоставила свой авторитет и индульгенции тем, кто принимал в ней участие; ее поддерживал Ветхий Завет и длинный ряд христианских героев; готовился новый крестовый поход; ничто не должно было ослаблять военные цели Западной Европы. В противовес этой практической политике, что же предлагает Иоанн Сеговийский? Путь мира. Но прежде чем его можно будет попробовать, необходимо получить согласие мусульманских властителей. И как это было сделать? Пророк Ислама запретил любое обсуждение его вероучения, и история предыдущих попыток обсуждения показала, что они обречены на провал. Образ действий, столь противоречащий христианским чувствам, мог быть оправдан только верной надеждой на успех. Но, в то время как плоды будут небольшими или вообще отсутствовать, ожидаемый ущерб был очевиден.

Так писал Жан Жермен как прямолинейный прелат, озабоченный главным образом правильным устройством христианского мира, а не тонкостями дискуссии. Следует признать, что многие из высказанных им доводов неопровержимы. И мы также можем признать, что под поверхностью спора скрывались два пункта, по которым он и Иоанн Сеговийский имели фундаментальные разногласия. Прежде всего, Жана Жермена интересовал только христианский мир и попытки сплотить его, придав ему чувство собственной идентичности: более всего он ненавидел тех христиан — торговцев и других людей, число которых увеличивалось, — которые путешествовали в исламские страны и возвращались с сомнениями и критикой христианской веры (48). В отличие от Иоанна Сеговийского, он опасался того, что дискуссия может совратить с пути истинного ее участников. И в отличие от Иоанна Сеговийского, он не доверял тому консенсусу разумных и хорошо информированных людей, который был основой соборной мысли. Он скорее искал государя, укрепленного учением таких же епископов, как и он сам (49). Давным-давно, когда он впервые стал канцлером Ордена Золотого Руна, он изменил или пытался изменить героя Ордена с Ясона, языческого героя легенд, на Гедеона, еврейского вождя в войнах с филистимлянами. Он видел в Руне не то Золотое Руно романтики, а руно Гедеона, которое символизировало христианскую тайну. Если бы Европа снова могла иметь воинственных и религиозных правителей, все бы по-прежнему было хорошо.