*Тут хорошим примером является протокол какого-нибудь допроса. Услыхав, как переводятся на язык юридических штампов его побуждения к шутке над одиноким прохожим (Или: обстоятельства и характер просьбы к какому-нибудь ветерану войны "поделиться пенсией". Или: невинные, — даже без крови! — шалости с какой-нибудь глупышкой лет двенадцати, которая все равно ничего не поняла и через месяц все забудет.) довольно многие теряют самообладание. Да я же ничего такого!!! Да все не так было!!! Да я же просто!!! Да он ("оно", "она") сам (-о, -а)!!! Ситуация категорически требует четкой формулировки, причем по строго определенным правилам, — а ни одна, по мнению шалуна, не является вполне точной. Не то, не то он чувствовал, думал и переживал! Совсем не то. Чистый капкан, ей-богу. А еще одно и то же деяние можно определить и как "мелкую спекуляцию", и как "измену родине" вкупе с "экономической диверсией". Да еще совершенную "группой лиц по предварительному сговору".

"... А ещо объект когда приходил сердитый говорил что Товарищ Сталин дурак а также что у Товарища Сталина характер дурацкий. Ещо он говорил что Товарищ Сталин упрямый как боран. Также объект говорил что Товарищ Сталин ничего не понимает в военном деле и только мешает генералам командавать и стреляет людей без всякого толку так что толковых людей не сыщиш и их негде не хватает. А ещо он ругался непонашему ничего непонятно. ..."

"Пиписька". Мелькнула невеселая мысль, что этот термин из одного более раннего донесения пожалуй, был бы идеальным оперативным псевдонимом для данного источника. Хотя на самом деле это, понятно, агент "Ясень". Агента даже выучили словам "объект" и "также". Впрочем, к глупым, похоже, не относится и высказывания объекта оценивает довольно правильно. В прошлый раз донесений именно этого источника не было: давненько он не смотрел материалов оперативной разработки гражданина Берия Лаврентия Павловича. Доносы все те же, — а кто у нас, придя домой после трудного рабочего дня, не ругает начальство? Не считает его глупым или, на худой конец, выжившим из ума? И недовольство все тем же. Рабочие моменты, и ничего более. Даже, пожалуй, можно поверить в то, что Лаврентий Павлович не диктовал приставленным к нему агентам доносов на себя. И этих своих "сыроежек", похоже, не обижает. Не мешает собирать на себя плевый компромат, потому что лучше кого бы то ни было знает, что полное отсутствие компромата, равно как и слишком беспорочный образ жизни с определенного момента становятся довольно-таки подозрительными. Все это не отвечает на главный вопрос: почему он без спроса пошел на несанкционированный контакт с американцами? А если бы доложил? И что бы он стал делать, если бы товарищ Сталин — не позволил ему? А товарищ Сталин, скорее всего, не позволил бы? Ведь он же не знал ТОЧНО, что именно хотят передать ему американцы. Что такого, — ему нужно было знать позарез? Чего — он не мог себе позволить пропустить? Зная, что именно содержит сообщение, не тронул бы, это точно. Зато теперь, если военные теперь узнают об этой истории, может случиться большая беда.

Он ни на секунду не верил в то, что у его рабоче-крестьянских генералов тупые, солдафонские мозги. Среди них были, понятно, всякие, и оттого пригодные к разным делам, но, в том числе, хватало блестящих аналитиков, знающих жизнь и людей, способных с первого взгляда оценить, на что годен тот или иной человек. Но даже и те, что попроще, помнят про тридцать седьмой год и думают, не могут не думать о своей судьбе по окончании войны. Они настороже и полны самых темных подозрений. Они твердо знают, что не виноваты ни в чем серьезном, при этом совершенно уверены в своей правоте, — и это, пожалуй, самое страшное. И если, при таких обстоятельствах, еще и бесследное исчезновение самолета с курьером Берия не случайность. Не хотелось даже думать что может случиться. Неплохо было только одно: похоже, на этот раз они ДЕЙСТВИТЕЛЬНО верят, что затеял все это — не он. Проверили, и знают, что все это личная инициатива Берия.

Изощренная в интригах всех существующих на свете уровней мысль старого политика не пожелала успокаиваться и с неизбежностью воды, текущей вниз, перешла к следующей стадии. А если не только военные знают, но и Лаврентий Павлович знает, что они знают? Или хотя бы подозревает? Тогда большая беда может произойти очень скоро, прямо со дня на день. Подумав и еще немножко о том, чего мог бояться, чего мог искать Берия в столь неподходящий момент, Вождь пришел к выводу сколь парадоксальному, столь же и естественному. А еще столь же ошибочному.

... Ах дурак, дурак! Главное, — нашел дурак, время. Истинно говорят, что на каждого мудреца довольно простоты. Ведь он-то, он — ничего такого против Лаврентия и не собирался затевать! Даже и не думал!

... Да? А если бы подумал? Прочитав, к примеру, что-нибудь вроде той записки, в которой каждое слово напоминает этакий липкий яд? Какие у товарища Берия были основания думать, что с ним поступят иначе, чем со всеми его предшественниками? А — никаких. С какой стати ему считать себя особенным? А — ни с какой. Нет, он действительно отличается, можно сказать, — небо и земля, — вот только надеяться на это у него не было никаких оснований.

Вот он назвал Берия дураком, а умный Берия тем более не мог подумать ничего иного. Он просто не дал Лаврентию Павловичу шанса надеяться ни на какой другой вариант. Ни одного — шанса.

Борис Михайлович Шапошников проснулся ночью по причине того, что проклятый локоть разболелся уж вовсе немилосердно. Казалось, что надоедливый, неловкий, так и не ставший привычным, но небольшой паучок боли этой ночью вырос и запустил безжалостные когти далеко от исходного своего обиталища. В мизинец, в левую ключицу, под лопатку. Так, что грудь казалось стиснутой и даже дышать было тяжело. В очередной раз дав себе клятву "сегодня же" обратиться к врачу, маршал неожиданно для себя положил руку себе на грудь, осторожно потер. И заметил, что даже на это простое движение понадобилась решимость, что на самом деле он боялся двинуться, чтобы не прогневить злую боль. Рассердившись на себя, отбросил одеяло, рывком сел на кровати, — и задохнулся. Боль ударила раскаленным кинжалом куда-то под лопатку, стиснула безжалостными клещами. Сердце пропустило очередной удар, а вместо следующего как-то тяжело и шумно ворохнулось в груди. Маршал попробовал закричать, но смог издать только задавленный, едва слышный хрип. Последнее, что он увидел в этой жизни, было зрелище паркетных дощечек, летящих на него откуда-то сбоку.

— Товарищ Верховный Главнокомандующий, я вынужден обратиться с докладом о чрезвычайном происшествии особой важности. Речь идет о покушениях на ряд ключевых командиров уровня командующих армиями и фронтами..

— Шьто такое?!

— Товарищ Ватутин, — ранен. К счастью — нетяжело. Его ценой собственной жизни спас гвардии майор Щеглов. Часть нападающих была уничтожена, часть удалось взять живыми. Покушались на Кирилла Афонасьевича. Сам он не пострадал, четыре человека из числа его охраны ранены, один — тяжело. Нападавшие истреблены, живым удалось взять одного. Имела попытка то ли схватить, то ли ликвидировать маршала Рокоссовского, но здесь они ошиблись. Он находился не там, где его ожидали, а подозрительных лиц удалось разоружить и задержать: эта группа, поняв, что попытка не удалась, сопротивления не оказала. Сегодня утром имела место попытка нападения на меня, но мы были настороже и предприняли ряд контрмер. В общей сложности речь идет почти о десятке эпизодов. Было бы больше, только мы еще вчера поняли: акции носят скоординированный характер. И, соответственно, сообразили откуда ветер дует. И приняли меры по полному контролю за связью и нейтрализации соответствующих структур. Похоже, речь идет о широкомасштабном заговоре, предпринятом с целью фактического захвата власти.

Так. В переводе на русский язык это обозначает, что особые отделы и большая часть СМЕРШ нейтрализованы, и узды на генералов больше нет никакой. Тем более, что армейские методы нейтрализации, да еще во время войны, известные, — без особой тонкости.

— Какие структуры? Какой еще заговор? — В голосе Верховного послышался тяжелый, медленно закипающий гнев. — Ви что там все, — с ума сошли?!

Обычно одного этого тона бывало достаточно, чтобы коленки подкосились у кого угодно. Чтобы привести в чувство любого волка, посмевшего ощериться. Но не на этот раз. Никто не знает, во сколько лет жизни обошлись маршалу два коротких слова отрицания.

— Никак нет. Получив определенную информацию, мы поначалу тоже посчитали ее фальшивкой. Но происшедшее заставило нас изменить мнение.

— Доложите толком.

— Докладываю. По оперативным каналам ГРУ и РУ Генерального Штаба пришло сообщение о широкомасштабном заговоре в среде высшего руководства НКВД а также структур, находящихся в тесной связи с данным Наркоматом и, фактически, подчиненных ему. Имеются неопровержимые свидетельства о имевшем место сговоре данных лиц с рядом иностранных спецслужб, имеющем целью государственный переворот. Имеется ряд свидетельств, что, в обмен на поддержку со стороны иностранных спецслужб и стоящих за ними правительств, эти, не побоюсь этого слова, предатели пообещали ряд существенных внешнеполитических уступок в плане послевоенного устройства в Европе и ряде других регионов.

— И доказательства имеются?

— Так точно. Курьер со всеми документами, включая протоколы допросов арестованных, уже вылетел к вам. Теперь испытываем определенные опасения, что не долетит. Получив первые свидетельства, подтвержденные документально, мы не поверили, сочли провокацией, но все-таки решили собраться узким кругом для обсуждения сложившейся ситуации, потому что даже сам факт провокации такого уровня вещь слишком серьезная. Собственно говоря, именно после того, как мы объявили сбор, и произошли нападения, о которых я вам докладывал. Это убедило нас в истинности полученных сведений. Перепроверили по иным, заведомо независимым каналам, и пришли к выводу, что исходная информация, в основном, достоверна. Во избежании новых провокаций, ключевые командиры и начальники штабов собраны в безопасном месте под охраной верных частей. Обеспечено вполне надежное, с большим запасом прочности прикрытие с воздуха. Организовано круглосуточное наблюдение и разведка с воздуха.

А этим маршал в тонкой, деликатной армейской манере сообщил, что авиационное командование заодно с сухопутным генералитетом, и никак не может быть задействовано против сорвавшейся с поводка армейщины. В Москву они, понятно, не поедут, но не пригласить тоже было бы невежливо.

— Как обстановка в войсках, какие настроения?

— Обстановка достаточно спокойная, товарищ Сталин. В настоящий момент командование полностью контролирует положение. Личный состав на всех фронтах проявил высокую сознательность и поддерживает образцовую дисциплину.

Читай: "Рядовой состав и офицеры полностью поддерживают своих победоносных генералов". Интересно, — чего они наплели бойцам? Про то, как товарищ Сталин хотел распустить колхозы на другой день после победы, а злодеи из НКВД хотели ему помешать? Если так, то совсем плохо. Непоправимо. Неужели решились?

— Вот и хорошо. Жду вас завтра в Москве.

— В каком составе, товарищ Сталин?

Ты смотри. Сухой, деловитый тон. Как будто он хотя бы на секунду и ВПРЯМЬ собирается приезжать.

— А вот все те, кто собрались, пусть и приезжают. Посовещаемся.

Едва заметная заминка. Неуловимая, если специально не ждать. Доля мгновения, в которую может решиться все. После которой, вполне возможно, пути назад больше будет. Он надеялся до последнего, вопреки всем резонам думал, что — не решатся все-таки. Зря.

— Виноват, товарищ Верховный Главнокомандующий. Слишком велика опасность провокации. Теперь, когда их предательская деятельность вскрыта, негодяи пойдут на все. Мы не можем быть уверены, что наш разговор не контролируется, товарищ Сталин.

— Эту линию нэ слушают, товарищ Василевский. Это невозможно.

— К сожалению, техническая возможность все-таки есть. Мы консультировались с Пересыпкиным. Строго говоря, мы не можем быть уверены, что вы сами в настоящий момент не находитесь под контролем предателей. Так что о совместном совещании под вашим руководством речь может идти только если оно произойдет не в Москве и...

— И что еще?!

— Охрану и оборону будут осуществлять проверенные люди из армейских структур. Только что пришло новое сообщение. Значительная группа вооруженных лиц только что предприняла попытку захватить радиостанцию имени Попова. Попытка отбита, нападавшие частично истреблены, частично помещены под стражу.

— Но ведь там и бэз того охрана из состава внутренних войск?

— Так точно. Они и остались. Просто мы, после вчерашнего, решили их несколько подстраховать. Как выяснилось — не зря. Недоразумений не возникло, нападение отбивали вместе с ними.

Так что, дорогой товарищ Сталин, связь тоже в наших руках, и возможностей влиять на ситуацию у тебя нет. Надо думать, что в ответ на свои последующие попытки что-нибудь разузнать, он получит немало новых интересных ответов. О том, к примеру, что транспорт контролирует тоже не он. Куски головоломки сложились, наконец, в единое целое. Кажется, при этом даже слегка щелкнуло, становясь в фиксаторы.

Они пронюхали что-то о контакте Лаврентия с американцами, слегка всполошились, начали вынюхивать, и у них получилось. Они вспомнили про тридцать седьмой год, и всполошились еще сильнее. Со страху начали созваниваться, ну а те, кто к ним приставлен, приняли это за заговор, начали действовать, но было поздно, а их действия генералитет воспринял в качестве окончательного подтверждения своим подозрениям. Они-то знали, что никакого заговора не составляют. В таких условиях они, естественно, забыли про нынешние распри и былые счеты, воспылали благородным гневом, и теперь наломают дров... Нет. УЖЕ наломали, потому что подняли на шухер армейщину (ворохнулся прежний ужас: а что при этом наплели солдатам?), похватали особистов и взяли под контроль связь, а действия эти и необратимы и непоправимы: дать задний ход на этом этапе означало бы прямое самоубийство. Поэтому так, как прежде, теперь уже не будет ВО ВСЯКОМ СЛУЧАЕ.

Почему-то больше всего происшедшее напомнило ему лихо задуманное, но сорвавшееся преступление: какая-нибудь дурацкая случайность, пустяк, мимолетная заминка, — и все достигнутое до сих пор в единый миг словно бы выворачиваются наизнанку. Меры предосторожности оборачиваются против тебя, захваченное — превращается в смертную ловушку, подельники предают или затевают дележку с поножовщиной, когда ничего еще не кончилось, как из-под земли появляются опасные свидетели, а самые удачные решения, — казавшиеся такими остроумными! — в итоге показывают себя как бы ни тягчайшими ошибками. Так, что глядишь на них и поражаешься только: где были мои глаза? Куда глядели? Но абстракции — абстракциями, но, однако же, была и реальная ловушка. Сам Кремль. И не время было рассуждать, решится кто-нибудь из прежних сподвижников на отчаянный шаг, — захватить его, — или побоится все-таки? Следовало исходить из того, что — не побоится. Во всяком случае готовиться нужно к худшему. К самому худшему. ЗДЕСЬ — армия ему не защита. Хуже того, он не уверен, что они так уж хотят его защищать. Скорее, как обычно, — серединка-наполовинку: одни считают, что без него — придется тяжко, особенно на самых первых порах, другие, — что оставить его в живых все-таки слишком большой риск. Неприемлемый. Исходить следует из того, что до конца они еще не определились. Все произошло неожиданно, и уж слишком быстро. Хотя, надо заметить, это и вообще в обычае у любых катастроф.