A Heart Never Forsworn

Вцепившись в стену, она приготовилась к тому, что ее крик затянет ее до смерти. Его глаза все еще сверлили ее, пока она медленно вызывала пригоршни молний (чтобы успокоить нервы, шокировать его, чтобы она могла убежать, убежать далеко-далеко, убежать), и все же и мужчина, и женщина остановились; застыли как вкопанные, когда пол под ними задрожал от силы отдаленного грохота.

Колеблясь, она почувствовала, как все ее нервы напряглись в каком-то глубоком предупреждении, когда что-то сотрясло стены; задрожал даже пол. Едва успев перевести дух, чтобы закричать, Немайн, не веря своим глазам, смотрела, как земля уходит у нее из-под ног — как рушится сам мир, как стены обрушиваются на них, сокрушая, и от пронзительной боли она больше ничего не чувствовала.

* * *

Темнота.

Так темно, но ее глаза наконец-то, наконец-то, открылись полностью. Толку от этого мало...смотреть не на что. В ушах звенит, настойчивый металлический вой, от которого она трясет головой, чтобы избавиться, но понимает, что... ее голова ударилась о камень. Захваченный.

Моргая, вглядываясь, Немайн не видит ничего, кроме темноты.

Темно и сыро, потому что рядом что-то капает. Она смачивает правую руку. Она не осмеливается поднять ее, чтобы попробовать на вкус, понюхать... потому что ее удерживают руки и колени. И камень давит на нее, вдавливаясь в позвоночник. Каждый позвонок сопротивляется этому; мышцы напрягаются, когда она стискивает зубы, чтобы удержаться на ногах под сокрушительным весом-

Ах, она помнит...туннель обрушился.

Одна смена. Одно движение, и это шаткое равновесие нарушится. Немайн не хотела знать, что произойдет, если нависшие над ней скалы обрушатся.

— и, едва не закашлявшись от того, что в воздухе остался песок, она подавила рыдание. Все это планирование, весь этот голод и отчаянная боль, и ради чего? Умереть в одиночестве, здесь, в темноте? Превратилась в кашу из-за истерики черного змея...

Зачем было спасать ее, если только ты позволил ее жизни пройти таким образом?

Боги смеялись?!?

Если бы не они, то это сделала бы она.

Немайн расхохоталась бы от безысходности и иронии своего положения, если бы окружающие ее скалы не дрогнули в этот конкретный момент. Ил и корни зашевелились под ее руками, когда она нащупала что-то похожее на мягкую землю, посыпанную галькой. А грохот все не прекращался.

Затаив дыхание, она застыла. Ожидая любого звука, любого намека на то, что запас воздуха, которым она пользовалась, иссякнет. Один из огромных камней треснул и заскрипел, сопровождаемый мелкими камешками, упавшими ей на волосы, когда она попыталась успокоиться. Чтобы дышать, ее судорожные стоны были единственным звуком в мертвой тишине того места, где она была похоронена, тесно прижатая к земле и окруженная со всех сторон валунами.

Немайн заставляет себя дышать медленно. Беречь воздух, драгоценный воздух, и сохранять спокойствие, спокойствие, на фиг спокойствие! она похоронена, и это дерьмо, и она умрет здесь —

Нет, дыши.

Почти втягивая воздух потрескавшимися и распухшими губами, потому что она не чувствовала сквозняка, Немайн считает до пяти. Затем делает паузу и считает до пяти еще раз.

Камни со всех сторон. Ладони у нее шершавые, колени, на которых она стоит на четвереньках, запутались в ее одежде. Камень, достаточно шероховатый, чтобы порвать ткань и оцарапать ее покалывающую кожу; слева от нее гладкий, огромный кусок пола пещеры нависает над ней, как наклонная стена палатки. Она чувствует, что происходит с ней...упавшие камни, галька и шлак позади нее и справа от нее, перемешанные с землей...в темноте все это казалось невероятным и тяжелым, придавившим ее своим весом к гладкой наклонной стене с другой стороны.

Ее ноги тоже скрыты под мелкими обломками, они обездвижены от колен до пят, словно в тисках, прочных и непреклонных, как в тюрьме. Она ощупывает пальцы ног, которые скручиваются в ботинках...Немайн возносит безмолвную молитву благодарности Мотыльку за прекрасное качество его работы. Ее ноги по-прежнему целы. И она не думает; она, конечно, не может знать наверняка, но она надеется...струйка, стекающая по ее руке, — не кровь. Может, она и в ссадинах и синяках, но головокружения не чувствует. Еще нет.

О, Мот гро-Багол... Если бы только ты был сейчас здесь, ты бы помог мне.

Огромная наклонная скала над ней сдвигается, вдавливаясь затупленными краями в ее позвоночник, бедро, затылок, заставляя низко наклоняться; Немайн кряхтит под ее тяжестью.

Она не знает, какая счастливая случайность до сих пор удерживала скалу от того, чтобы раздавить ее. Она не воин, у нее не хватит сил долго сопротивляться, и она это твердо знает...не питает иллюзий относительно исхода этого краха.

Дышать. Вход, выход.

Учащенное дыхание, дрожащее и испуганное. Как будто она снова была девочкой и бежала. Прячется. Все еще убегала от мрачного дня. Отвратительный день, когда все, что она знала и чему радовалась, перевернулось с ног на голову. Давил на нее, как камень, даже сейчас.

Не в силах отогнать мысли, когда тело требовало всего ее внимания, Немайн вспомнила.

176 год Четвертой эры.

Она только что пережила свою восьмую зиму, и тетя Петра и мама Мелка подарили ей самую первую куклу, которая у нее когда-либо была. Девочка, одетая в тщательно сшитую мешковину, с черными волосами, украшенными перьями, и глазами-пуговками из кости. Ей это так нравилось! И даже дразнящий Галан, тыкающий в нее своим деревянным мечом, не мог оторвать ее от куколки. Она назовет ее Шивон, в честь Шонхатаир — своей бабушки, которая только что отошла в мир иной той весной.

С совершенной ясностью вспомнив о тонком шерстяном платье, в котором ее мать была на похоронах; почти почерневшем синем платье, расшитом символами жречества, Немайн зарыдала, уткнувшись в грудь матери. Чьи-то руки гладили ее по спине, а водопад возле Андерстоуна продолжал обдавать ее волосы холодными брызгами. Словно туман, обретший форму.

— Не надо слез, мой друг. Нана так любила тебя. Ей было бы больно знать, что ты огорчена ее уходом в лучший мир. Успокойся. Здесь мы в безопасности.

Но безопасность продлилась недолго.

Немайн помнила этот момент...в тот день ее доверие, нет, вера в безопасность, которую могла обеспечить мать, пошатнулась навсегда. Ради Медведя; Медведь пришел!

Они обрушили могучие окованные стены, минуя двемерские врата, вместо того, чтобы проломить каменные глыбы. Выпустив поток солдат...вауд ворвался в город, заполняя нордов и смуглых имперцев. Чтобы убивать.

И реки и водопады стали красными от крови; крики ее народа эхом отдавались в горах; они кричали, когда их рубили мечом и топором. Булькающие вздохи тех, кто висел на деревьях, когда они с матерью были заключены в гигантские объятия северян, в плен.

Чтобы ее допросили. Подвергли пыткам, хотя мать не позволила им забрать ее. Верховная жрица Эт'Ады, связанная, была вынуждена уйти под присмотром злобных стражников, которые прикасались к матери в тех местах, которые, как она знала, были священными, только для того, чтобы она вернулась с порванной одеждой... рыдая, Немайн еще долго притворялась, что спит, свернувшись калачиком на жестком полу. Разразиться глубокими, душераздирающими рыданиями...Почему, Немайн могла только догадываться.

И когда она услышала, как плачет мать — ее прекрасная Матаир, которая не плакала даже на кремации своей любимой матери, — когда она почувствовала, как охранники тычут в нее палками и шутят в ее присутствии о том, что скрывается под ее лохмотьями...услышав, как Галан кричит, когда его избивают до крови под аккомпанемент громкого, грубого смеха, в сердце юной изгойки закипела ненависть. И это было навсегда, потому что очоне, очоне, ее народ... ее земля были покинуты!

Схвачен Медведем из Маркарта. Ульфриком Буревестником.

Она видела его однажды. Безбородый, молодой и светловолосый, с решительным лицом, он стоял рядом со старым ярлом Хрольфдиром и сыном ярла Игмундом. Шептались, что он слишком молод для вождя нордов, несмотря на то, что провел свою юность взаперти в суровых условиях священной горы нордов, Горла Мира. Изучая Голос с разрушительным эффектом, он сражался с эльфами на юге. Очоне, кто мог бы противостоять силе Туума?

— ...Уходим! — Обратился к ней Галан с бледным от напряжения лицом. — Они убивают детей, сейчас же! Дети! Любого, кто поднимет меч за Маданаха или будет связан с ним, вплетут в канат, как летние яблоки, Немайн! Я не могу... — его голова наклонилась вперед, и их лбы встретились через прутья, а их пальцы переплелись. — Не позволяй мне видеть тебя в таком виде. Нет. Пойдем со мной. У меня есть ключи, потому что они напились из припрятанного запаса меда. Но нам пора уходить!

— Мама! — Шепча так громко, как только осмеливалась, Немайн потянула мать, которая беспокойно спала в углу. Наблюдая, как проницательные черные глаза матери с первого взгляда оценивают ситуацию, она еще раз одернула испорченное одеяние. — Матэйр, мы уходим сейчас же! Приведи Петру! Приведи всех, кто умеет зажигать пламя или пускать стрелы! Мы уходим!

— Но куда? — Простонал Галан, дверь камеры со скрипом открылась под его дрожащими руками. — Северяне пьяны, но не слепы! Они увидят, они увидят нас!

— За пределами города есть пути, о которых не знает ни один норд, — хрипло прошептала Матаир. — Двемеры оставили нам скрытую тропу. Туннель, о котором я все еще знаю. Оставь все позади. Даже свою куклу, мо стор. Пришло время стать женщиной. И бороться.

И когда она прогнала страх, напомнив себе о своих предыдущих победах, когда ей удавалось избежать гораздо худшей участи, чем эта... что-то холодное и живое скользнуло по тыльной стороне ее ладони.

Она закричала. Она знает, что не должна этого делать, камень может упасть в любой момент, но она ничего не может с собой поделать; раздается пронзительный крик, отдающийся эхом.

Где-то в наступившей тишине, сквозь высокие, глухие удары собственного сердца, отдающиеся где-то в горле, она слышит стон.

Стон, который звучит тревожно близко.

— ...к-кто живет?.. — Ей удается проскрипеть что-то в темноте, не допуская, чтобы в ее голосе прозвучало ни намека на хныканье, которое она ощущает.

Нет ответа. Никто не отвечает...только медленное, глубокое дыхание того, кто находится ближе, чем, по ее мнению, может быть на самом деле. Камень скользит по ее голени; когда он шевелится, она понимает, что это колено.

Она чувствует ноги...длинные ноги тянутся мимо нее к осыпи, и теперь она знает, что это не камень, а твердая броня. Мужчина (Ульфрик!), должно быть, лежит на боку, окруженный камнем, как и она. Дыхание продолжается; медленный, ровный звук, который становится отчетливым, когда она пытается вслушаться в него повнимательнее.

Похлопывание, похлопывание... Плеск воды по ее правой руке. Она сгибает пальцы, не желая расставаться с тем, что удерживает ее на земле. Порыв ветра, едва ли больше вздоха, обдувает ее руку.

Значит, голова. Прямо рядом с ней... ха. Она думала, что она действительно одна. И журчание того, что она приняла за воду, богатую минералами из пещер, на самом деле оказалось...

— У тебя идет кровь?

Она ненавидит, презирает дрожь в своем голосе, но ничего не может с собой поделать. Она должна спросить. Потому что не видит его лица, не видит ничего, кроме черноты, погружающейся в камень.

Ошеломленный вздох. Затем, в движении... так в обмороке она почти не узнает в нем руку. Касаясь ее предплечья.

— ...Ралоф?

Камни сдвигаются, потрескивая, когда она почти падает от отчаяния и боли из-за того, что оказалась в ловушке вместе с ним.

— нет. — Она испуганно смеется. — Попробуй угадать, Норд.

Скала осыпалась. Камешки летят ей в руки, грязь попадает в лицо, когда он двигается, и она кашляет, выплевывая частички гравия.

— Ты... что...

— Туннель обрушился. Мы в ловушке. Страх придал ее тону больше панического оттенка, чем ей хотелось бы, поскольку камень продолжал давить на нее. Ее шея сильно ныла от боли. Осталось недолго...

Маленькая комната на мгновение наполняется скрипом доспехов и звоном камешков, сыплющихся справа от нее. Движение стихает, Ульфрик переводит дыхание, и она заставляет свое сердце биться снова, благодаря чистой силе воли и внутреннему упрямству. Этот норд чуть не обрушил на нас скалу!

Его голос звучит невнятно.

— Мои ноги в ловушке. — Еще одно движение. — Кажется, я ранен. Фу... моя голова...

Она слышит скрежет стали, когда Ульфрик прикасается к камням наверху, проверяя их несуществующую прочность — на прочность того, что их окружает. Скрежещущий звук перемещается влево, затем вправо, затем наружу, мимо их голов. Во всех направлениях только скала, которую, как она знает, невозможно сдвинуть с места... и она такая же непреклонная. Темно, как в смоле, но звук достаточно близко, чтобы Немайн поняла... его рука не может разогнуться ни в одном направлении. Она проводит рукой по лицу, изо всех сил стараясь не уклониться.

Его голос звучал более уверенно. Мрачный.

— Мы в ловушке. Я не могу, я не чувствую никаких лазеек.

— Я уже говорила тебе об этом. Перестань тратить воздух впустую!

— Успокойся, — говорит Ульфрик тише, чем она ожидала. Звук — его рука слегка постукивает по каменной стене над ее головой. — Здесь сквозняк. Ты чувствуешь это?

Подавляя ужас, желание убежать, пытаясь отвлечься от собственной боли, она постепенно начинает осознавать малейшее дыхание, которое не принадлежит ему. Более слабое, чем взмах крыльев бабочки. Но оно есть.

Сквозняк.

— Ну что ж. — Ее голос звучит хрипло, в нем все еще ощущается привкус грязи, которую она проглотила. — По крайней мере, нам не грозит опасность задохнуться.

Он придвигается к ней поближе. Ощупывая каменную стену, его массивное плечо прижималось к ее позвоночнику, заставляя ее ахнуть от внезапности прикосновения, от боли, когда ее позвоночник царапался о каменные глыбы.

— Сюда...позволь мне...

Нет.

— Нет, придурок, не двигайся, нет!

Где-то вдалеке раздается треск камня, звук такой, словно рушится мир, и потолок рушится.

Немайн пронзительно кричит, снова и снова, когда Ульфрик наваливается на нее всем телом. Она снова опирается на скалу, когда он прижимает ее к себе. Тяжелая — такая тяжелая, что она не может дышать, не может втянуть в себя ни капли воздуха из-за того, что плоскость давит на нее сверху вниз, в стороны... давит —

Агония, когда он выкатывается вместе с ней из-под тяжести валуна и каменной блокады, когда вес скалы раскалывается сам собой. На них обоих сыплется куча камешков, корней и влажной земли, пока они катятся, ее тело буквально придавлено руками, прижимающими ее к себе, снова и снова... боль, боль, боль, пока они не прекратятся.

Замирающий неподвижно, свободный и в то же время несвободный, во внезапной холодной влаге ручья.

Содрогаясь под ним, она понимает, что не дышит. Она дышит, глубоко втягивая воздух, несмотря на то, что над ней дует северный ветер. В странном зеленоватом свете пещерных грибов она понимает, что Ульфрик направил на нее нож.