Мы говорили еще долго и Валентину Аркадьевичу приходилось объяснять нам такие очевидные вещи, что было трудно понять — как мы сами до такого не додумались?

Постепенно разговор свернул на жизнь внутри Советского Союза:

— Теперь каждый новый день я просыпаюсь в предчувствии чего-то нехорошего. Как год назад в Алма-Ате запахло национализмом, мне стало понятно, что обратной дороги нет, — поделился Изотов. — У меня приятель хороший там уже лет двадцать обитает. Прилетал летом. Если то, что рассказал мне Владимир Павлович — правда, то Союзу и в самом деле недолго осталось жить. Слишком велики внутренние напряжения. Конструкция их не выдержит. И, думаю, у Горбачева на самом деле нет времени. Даже если он не такая скотина, какую ты мне описал, то ничего реформировать он уже не успеет. А старая максима большевиков гласит: не можешь контролировать процесс — возглавь его! Никто же не объяснит ему, что на пожаре нужно спасать самое ценное, а от остального избавляться с радостью. Он будет либо спасать все, либо пусть все сгорит! А потом спляшет гопака на пепелище своей избы: смотрите, как здорово я придумал сжечь этот грязный, вонючий хлев! Герой.

— Вы все еще верите, что этот человек работает на благо Родины? — удивился я.

— Не мог же он быть сорок лет коммунистом, влезть на самый верх иерархической лестницы и в одночасье переродиться?

— История знает немало подобных примеров.

— Да уж, Иуд она наплодила, — согласился Изотов. — У вас деньги-то наличные есть, голодранцы?

Захар достал из портмоне пятьсот долларов. Я порылся в своих карманах и добыл столько же.

— Я про рубли спрашиваю, — уточнил Изотов. — Это не деньги, это валюта.

— А, — первым сообразил Захар и вынул из того же портмоне десяток фиолетовых четвертаков, что обменяли мы в Шереметьево. У меня было три сотенных, полученных там же.

— Пятьсот рублей на две недели? — Валентин Аркадьевич тяжело вздохнул. — Все-таки бестолковые вы оба. Отдохнула на вас мать-природа.

Он подошел к книжной полке, достал какую-то книжку и раскрыв ее, высыпал на стол ворох купюр. Среди денег там появлялись какие-то непохожие на рубли бумажки.

— Что это такое?

— Чеки Внешторгбанка, — ответил Изотов, собирая их в кучку. — Когда получил их для покупок в "Березке", подумал — зачем сейчас приобретать что-то, если лет через пять товар будет поновее, да поинтереснее? Вот, отложил.

— В следующем году "Березки" по всей стране закроют. Купите лучше новый телевизор сейчас. — Посоветовал я. — Или холодильник — что там в этих магазинах есть? Скоро ничего не будет. Тратьте все. А то выйдет, что вы зря работали, зарабатывая эти фантики.

— Спасибо, — поблагодарил Изотов. — Вот вам тысяча рублей, потом отдадите при случае.

Мы поговорили еще полчаса и стали собираться — поезд не стал бы нас ждать. Валентин Аркадьевич пригласил заходить на обратном пути. Но и без приглашения мы собирались это сделать.

Закупившись "монгольскими" подарками, мы поехали на площадь трех вокзалов.

Дорога через заснеженную страну на поезде — то еще удовольствие: тыдык-тыдык, тыдык-тыдык, за окном белая пелена, в щели иногда ощутимо дует с улицы, проводник — золотозубый узбек, напихивающий в купе по шесть человек. Впрочем, этого и стоило ожидать от поезда "Москва-Ташкент", на который нас угораздило взять билеты. Мы смогли отстоять свое купе от злобных поползновений хитрозадого хлопкороба — помогли американские документы, но выходить в коридор лишний раз остерегались. Казалось, что весь Узбекистан едет в этом вагоне.

— Интересно, если они все здесь, то кто остался в Ташкенте? — спросил я у покрытой снегом равнины за окном.

Малая родина встретила нас оттепелью — часто капало с крыш, на дорогах машины устроили жуткое месиво из грязи и снега, прямо возле вокзала кто-то поставил двухметрового снеговика, сейчас перекошенного и лишившегося одной из "рук".

— Ты к маме? — спросил Захар.

Мы не обсудили детальную программу поездки.

— Нет, Захарыч, я пойду навещу свою первую воспитательницу в детском саду! Ну что за вопрос?! Ты же тоже не в кружок авиамоделизма сюда приехал?

— Гы-гы, — ответил Захар и побежал к подходящему автобусу N22. — До вечера, Серый!

А мне от вокзала было и пешком недалеко идти. Только двадцать восьмого декабря 1987 года на тротуарах было очень грязно и скользко. Но я радовался даже этой возможности испачкать ноги.

Конечно, мамы не было дома — зачем ей быть дома в понедельник? Но запасной ключ всегда хранился у бабы Вали — соседки.

После недолгого допроса перед закрытой дверью: "А кто там? А к кому? А Сережи нет уже давно! Ты — Сережа? Не морочь мне голову, иди отсюда!", она все же решилась выглянуть из квартиры, и я едва успел ее подхватить — впечатлительная бабуся лишилась чувств-с, упала в обморок, сомлела — и все это она сделала сразу. Я всегда говорил матери, что не стоит сильно полагаться на соседку: она из тех людей, для которых даже укус комара — событие вселенского масштаба. А закипевший чайник бабка была готова обсуждать неделю. Со всякими подробностями, которые нормальный человек и не заметит: "вот и когда огонь-то газовый зажегся, я услышала как мусорная машина приехала. Думаю — не Степка ли это? Ан нет, Степка-то на автобусе ездит! Али может, перевели на мусорку? Вот и думаю — Степка или не Степка? Даже Марьванне позвонила — в окно-то выглянуть боязно. Мы со Степкой прошлый раз так полаялись! Что ты! Прибить меня, старую, обещал. И здесь вдруг... как мой чайник закипит!!!!!!!!" Вот этот баб Валино "чайник закипел" я и приклеил к подобным людям — излишне эмоционально переживающим мелочи.

— Ой, и правда — Сережа! — закудахтала баба Валя, когда пришла в себя.

Получить ключ мне стоило больших усилий, и, обуваясь захлопывая за собой входную дверь ее квартиры, я услышал:

— Аллё, Марьвана? Здравствуйте, Марьванна! А у нас-то представляете какое случилось только что? Сережка приехал! Да нет, не Степкин, Степкин сам еще не ездит! Соседки моей Фроловой Таньки Сережка, который в Монголии был четыре года...

Дальше я не дослушал, захлопнул дверь, но был стопроцентно уверен, что о моем приезде очень скоро будет знать весь наш миллионный город.

В доме ничего не изменилось; тот же телевизор, та же кухня, те же диваны. Книги в одном шкафу и обязательный хрусталь — сокровище любой советской хозяйки — в соседнем; все было то же самое. Авиамодельки на моем шифоньере аккуратно протерты от пыли — только в паре мест отклеились и оборвались наклейки. Даже пиджак все еще висел на спинке стула — наверное, так мама хранила память...

Я как будто провалился в прошлое. За плечами было почти четыре года, а здесь время застыло в далеком восемьдесят четвертом — беззаботном, веселом, молодом.

Ностальгия мучила меня около получаса, потом отпустило.

Я позавтракал, немного разорив мамин холодильник. Захар обещал заглянуть вечером и до того времени делать было совершенно нечего. Разве только прогуляться по местам былой "боевой славы"?

Ноги занесли меня сначала в кинотеатр имени Маяковского, где шли три фильма: отечественная "Танцплощадка" с Дворжецким и Яковлевой, судя по названию — редкая муть на псевдосоциальную тему, французские "Папаши" с кудрявым Ришаром и какая-то индийская веселая бодяга вроде "Зиты и Гиты". Рядом висела афишка с репертуаром видеосалона, расположившимся в подвале кинотеатра. Здесь, напротив, выбор был велик: очередной гонконговский "Железный кулак, убивающий насмерть всех", вернее даже три "железных кулака", но с разными названиями. Хмурый Чарльз Бронсон крушил челюсти уличному отрепью в третьей "Жажде смерти", знойная итальянка наставляла мужу рога в "Скандальной Джильде". Майкл Дудикофф наказывал негодяев в "Американском ниндзе-2", Луи Сефер морочил голову харизматичному Рурку в "Сердце ангела". И на десерт предлагалось насладиться "Садом камней" — самым свежим фильмом от Копполы.

У входа в видеосалон торчали несколько подростков, время от времени изображавших что-то из арсенала китайских боксеров — всех этих Джеки Ченов, Брюсов Ли. Вернее, им казалось, что они это изображают. По-моему, выглядело все коряво и смешно.

Я брел по знакомым с детства тротуарам — мимо того самого Завода технического углерода, мимо магазина, в котором продавали вкусное пиво "Бархатное"... Город был узнаваемым, родным и при этом совершенно чужим. Я остановился под светофором, и, пока горел красный, принялся разглядывать улицу, украсившуюся несколькими новыми вывесками и киосками.

— Сергей? — женский голос с нотками сомнения окликнул меня на перекрестке. — Фролов?

Я оглянулся — на середине пешеходного перехода стояла Нюрка Стрельцова. Похожая на ту, что я помнил и не похожая одновременно. Ее стрижка стала короче и кончики светлого каре выглядывали из-под кокетливой шапочки из меха неведомого зверя, на лице появилась косметика, а на плечах устроилось импортное пальто в крупную зеленую клетку — отечественный Легпром удавился бы, но такой "попугайской" расцветки в продажу не допустил бы никогда. Да и сама прежняя Нюрка предпочла бы что-нибудь попроще.

— Привет, Ань. А я вот... приехал.

Она быстрым шагом вернулась на мою сторону дороги:

— Ты откуда?

Она действительно сильно изменилась — в ней ничего не осталось от той комсомолки-активистки, какую я знал прежде. Только лишь тот же тонкий нос, навечно удивленные чем-то глаза, да круглые щеки.

— Из Монголии. Помогал братскому народу строить горно-обогатительный комбинат. Вернулся вот.

— А я смотрю: ты это или не ты? Пока красный горел — все присматривалась, а ты головой по сторонам вертишь, никак не понять. Только когда близко подошла — поняла, что это ты, Фролов.

— Ты всегда была глазастая, Ань.

— Пошли в кооперативное кафе? "Серебряный рог", а? Здесь недалеко, полквартала. Посидим, кофе выпьем, расскажешь, где был, что видел?

Я внимательно посмотрел на нее, и кажется, ей на самом деле было это интересно. Времени у меня было навалом и можно было часок-другой потратить на воспоминания.

— Веди меня, я все забыл уже. Четыре года прошло. Не узнаю города.

Она подхватила меня под руку и повела в обещанную кофейню. Оказавшуюся отремонтированной столовкой N6, в которой раньше кормили неплохим борщом. А теперь варили отвратный кофе из пережженных зерен — совсем не в Starbuсks закупался хозяин заведения. Но Нюрка была рада и мерзкому пойлу и стограммовой порции фруктового мороженного.

— Как вы тут живете? — успел я спросить, пока она не обрушила на меня свое любопытство.

— У-у-у! У нас такие здесь дела! Помнишь Леньку из комитета комсомола? Он кооператив открыл: джинсы варит, значки всякие с музыкантами или актерами делает! Капиталистом заделался. А этот, болтун Сашка Дынькин, у вас в группе учился — помнишь?

— Конечно, Ань.

— Дынькин теперь в горкоме комсомола сидит. Замуж меня звал, между прочим.

— А ты что? Все меня ждешь? — я улыбнулся.

— Дурак ты, Фролов, — ответила она уже знакомой фразой. — Даже монголы тебя ничему не научили!

— Отчего же? Я на лошади скачу теперь как Чапаев (и это было почти правдой — Сэмюэль Батт предоставил мне тысячу возможностей научиться сидеть в седле). Могу по засохшим какашкам определить численность овец в отаре (а это откровенная ложь). Еще научился тушканчиков жарить и бить уток стрелой в глаз. Правда, нужно чтобы утка его пошире открыла, а то промахнуться могу.

— Точно — дурак, — настаивала на своем диагнозе Стрельцова, но при этом счастливо улыбалась и облизывала ложку с мороженым.

— Сама ты дура, Анька, — я никак не мог остаться в долгу.

— Ну и пусть, — непонятно ответила Нюрка. — А Хорошавин с вашей кафедры умер. Представляешь, сидел на крыльце летом, курил, встал, выбросил сигарету и умер. Инфаркт. Сорок три года. Жена осталась и две дочери. Старшая тоже у нас училась на три года младше.

Хороший был дядька Хорошавин. Лекции читал живо, увлекательно.

— Колька Ипатьев в Чернобыль поехал по разнарядке с завода, на три месяца — сыпала подробностями местной жизни Стрельцова. — У нас на работе шепчутся, что теперь у него детей не будет совсем. Вот скажи — зачем ему эти деньги?

— Лечиться будет. Остатки в детский дом отдаст.

— Ипатьев-то? Нет, не отдаст, — покачала своей красиво стриженой головкой Анька. — Он же жадный как куркуль.

— Да и бог с ним. Ты сама-то как?

Анька задумалась ненадолго, видимо размышляла о степени откровенности своего рассказа. Ложечка, которой она ковырялась в тарелке, противно скрипела.

— Осенью того года, когда вы с Майцевым уехали в свою Монголию, у меня умерла мама. Несчастный случай на производстве, — она шмыгнула носом. — Она же на цепном заводе работала. Там какой-то трос лопнул и ее этим тросом прямо по голове. И каска не помогла. Я осталась одна. Спасибо комитет помог. Закончила институт, по распределению попала в НИИ систем управления. Только приработалась, как объявили хозрасчет. Теперь вот нашу лабораторию сокращать, видимо, будут. Как-то застыло пока все — ничего не понять.

— Соболезную, я не знал, — я накрыл ее ладонь своею.

— Я уже привыкла, — ответила Нюрка. — Потом Дынькин решил взять надо мной шефство. Обещал звездами засыпать, — она улыбнулась. — Только врал все. Как на горизонте появилась дочка второго секретаря горкома — всю его романтику как ветром сдуло.

Так вот в чем был секрет карьерного роста Сашки Дынькина! А я-то грешным делом думал, что это он такой полезный для комсомольского дела оказался. Дочка секретаря горкома партии — вот и вся полезность!

— А вы с Захаркой что все это время делали? — перешла в наступление Стрельцова.

— Работали, Ань, работали как проклятые папы Карлы. Карьер видела когда-нибудь? Самосвалы, шагающие экскаваторы?

— Только на картинках в Гипрошахте.

— А мы его копали. Вот этими руками, — я показал ей свои отнюдь не землекопские ладони без единой мозоли.

— Правда? — Было видно, что поверить мне она не может. Не был я похож на горнопроходчика.

— Нет, неправда, Ань. На самом деле мы занимались разведывательной деятельностью...

— Не хочешь говорить?

— Не хочу. Потом как-нибудь.

Она замолчала, отвернувшись к окну, за которым неожиданно пошел снег. А я посмотрел на нее внимательнее, скользнув в будущее. И то, что я там увидел, меня удивило.

— Мне сейчас пора, Ань, — сказал я. — Давай завтра встретимся? В кино сходим?

— Давай! — мгновенно отозвалась Стрельцова. — А где?

— Я зайду за тобой часов в пять.

— Ты же не знаешь, где я живу?

— Знаю, Ань, знаю.

Я положил на столик червонец, что раза в два превышало стоимость счета.

— Пока.

— Пока, — отозвалась Нюрка и голос ее был весел.

Пока я бродил по городу, да трепался со Стрельцовой, уже подкрался вечер — пришла пора возвращаться домой и встречать маму.

Но я зря недооценил таланты бабки Вали — мама уже три часа была дома, пытаясь выглянуть во все окна одновременно. Соседка позвонила ей сразу после Марьванны, и, отпросившись на работе, мама понеслась домой.