Планета-мечта

Никто не знает, отчего разгорелась война людей с остальными народами. Как и у всякой войны, у нее не было очевидных причин. Вороны встали, конечно, на сторону нечеловеческих народов. Один лишь Царь-ворон не хотел войны. И власть его была так велика, что он мог бы и остановить конфликт, но Совет старейшин, куда входили все уважаемые и старые вороны, хотел войны и считал, что Царь предает интересы своего народа.

И вот однажды старая Эльма, вбежав к комнату к заболевшей Марии, закричала, что Тэр сошел с ума и что Совет хочет изгнать Царя. Наспех одевшись, Мария побежала на площадку Совета, но она опоздала. Над ее мужем уже произнесено было Большое заклятье изгнания. И хуже того: изгнанника, закованного в цепи, похоронили заживо в расщелине между скал. Бог знает, сколько он умирал бы там, ибо вороны обладают очень большой жизненной силой. Там, в своей могиле он вряд ли умер бы скорее, чем умирает просто обреченный на изгнание. Этой не имеющей смысла жестокостью Совет как бы признавал свою вину в изгнании Царя.

Марию никто не тронул. Она должна была остаться среди вороньего народа и жить по-прежнему. А Царем стал Тэр.

Мария не была настоящей женой изгнаннику, и когда через два месяца Роден Свистопляс захотел на ней жениться, никто этому не воспрепятствовал. Это произошло на площадке Совета. При свидетелях Роден хотел надеть на девушку золотую цепочку, хоть у нее на шее уже была одна такая: ту никто не посмел снять с нее. Мария отступала, пригибая голову, но ни слезинки не появилось в ее глазах. Вдруг сильнейший магический удар разметал тех, кто выламывал девушке руки. Узник, которого считали надежно погребенным, стоял перед воронами. Он исхудал, и одежда его превратилась в лохмотья, но тем явственней ощущалась в нем безудержная колдовская мощь. Мария кинулась к мужу. Вместе они покинули Серые горы.

Мария думала, что худшее уже позади, но худшее только начиналось. Лишь сейчас она осознала, что слова Большого заклятья были не только словами:

Ничья тень да не падет на тебя,

Травы выдернут корни свои и отступят пред тобой,

Воды текучие побегут от тебя,

Воды стоячие в землю впитаются, чтобы не питать тебя,

Капли дождя обойдут тебя стороной,

Все живое отвратиться от тебя,

Все мертвое рассыплется в прах перед тобой...

Мария думала, что это слова. Но так было на самом деле. Трава вяла под его ногами, листва деревьев отворачивалась, чтобы не бросать на него своей тени. Не еды, ни питья не было ему больше в мире. Он жил лишь своей — немалой — жизненной силой, но обречен был умереть так же верно, как и погребенный в той могиле, из которой сумел выбраться. Он мог прожить еще год или два, но он уже сейчас умирал — у нее на глазах.

Так прошел год. Война все длилась, и в этой войне вороны терпели поражение. И настал день, когда Мария, отошедшая от песчаной отмели, где уснул ее муж, вернулась и увидела ужасную сцену. На мокром пляже под ненастным небом, по которому ветер гнал лохматые тучи, друг против друга стояли ее муж и старик Тэр.

— Ты виноват в том, что происходит, только ты! — кричал Тэр, и вид его при этом был столь странен, что Мария подумала: уж не безумен ли он?

Магический поединок, произошедший между ними, Мария не воспринимала никак. Она чувствовала лишь дуновение сил и понимала, что происходит между ними, но не понимала, как складывается этот поединок и на чьей стороне перевес. Кончилось же все тем, что Тэр сам кинулся на противника. Они катались по мокрому песку, но скоро изгнанник, хоть он и был истощен до крайности, начал брать верх. Он душил старика, уже не руководствуясь разумом, но лишь гневом и болью — ведь это был тот, кто читал над ним заклятье изгнания! Мария, вскрикнув, бросилась к мужу и стала разжимать его пальцы.

Изгнанник зло глянул на нее. В ее растерянных серых глазах он увидел все: он увидел, что она молода, что она устала от его боли и не хочет больше так жить. Ее юная любовь не выдержала испытание болью и отчужденностью, ибо ее муж весь этот год был холоден и безразличен с ней, она, слишком юная и слабая духом, не могла ничем поддержать его. Изгнанник протянул руку и оборвал тоненькую золотую цепочку, которую Мария носила с пятилетнего возраста. Он исчез, черная птица взмыла в небо и полетела, и Мария следила за его полетом и плакала, сама не замечая этого.

Она догнала его на перевале Трети. Была страшная вьюжная ночь. Измученная, девушка уже не шла, а брела между скал, когда увидала вдруг мужа. Она села рядом с ним и, взяв его иззябшие руки, стала целовать их.

— Тебе не нужно было приходить, — холодно и устало сказал он, но девушка лишь рассмеялась.

В ту ночь она стала его женой.

Утром, проснувшись, Мария увидела, что ее муж сидит и смотрит на нее. Такого усталого, странного и обреченного взгляда ей еще не доводилось видеть у него.

— Я умираю, — сказал он, и холод прозвучал в его голосе.

— Нет... — пробормотала она, глядя в его глаза — уже мертвые.

— Помолчи и послушай меня, — откликнулся он нетерпеливо, — иначе я не успею тебе всего сказать. В тебе — мое семя. У тебя будет два сына...

— Ты не можешь этого знать, — машинально сказала Мария, вглядываясь в его лицо и все больше убеждаясь в том, что он действительно умирает. Ужас перед его смертью вдруг нашел на нее, не раз желавшую этой смерти, желавшую освобождения. И вот ее освобождение было близко.

— Я — знаю, — сказал он, — Один из них будет великим магом, но он умрет очень рано, не успев проявить себя. Другой не будет представлять из себя ничего особенного. Но пока ты носишь этого ребенка, наделенного магической силой, часть этой силы принадлежит тебе. И этой части хватит на то, чтобы ты могла воспользоваться жезлом. Ты понимаешь?

Мария смотрела на мужа. О да, она вполне понимала, что он хотел сказать: спасение Серых гор теперь зависит от нее.

— Ты простил им? — спросила она.

Ворон зло рассмеялся. Мария часто потом вспоминала этот смех, и то, как он взглянул на нее. Они не смогли бы понять друг друга, слишком много столетий стояла между ними.

Он умер в тот же день. Мария вернулась в Серые горы, где нашла лишь руины. К тому времени из полумиллионного народа в живых оставалась лишь сотня воронов. Но Мария переломила ход войны. Все силы творения Корда были обрушены на людей, и вороны победили. Через девять месяцев после смерти мужа Мария родила близнецов, один из которых умер спустя две недели, другой же дожил до глубокой старости. Мария тоже прожила долгую жизнь — по человеческим меркам, конечно. Она умерла, оставив своего сына семидесятилетним мальчишкой, совсем еще юным и неопытным.

10. Дневник-отчет К. Михайловой.

Алатороа, Иллирийские леса, день пятый.

Лагерь наш расположен на берегу Белой. Здесь она совсем неширока, всего метров пять в самом широком месте, в иных — два, три. Белая делает в этом месте плавный поворот, и на повороте в нее впадает маленький, но довольно энергичный ручей. Между Белой и этим ручьем образовался неровный широкий клин, в остром углу которого растут деревья, а на удалении от него расположен наш лагерь.

Вокруг леса, но здесь, на этом пространстве, где расположен наш лагерь, леса нет, а есть отдельно стоящие сосны, и их скопление похоже немного на редкую рощу, если б пространство это, поросшее соснами, было бы больше, то его точно называли бы рощей, хотя, кажется, так только лиственный лес называют. Не знаю. Земля здесь усыпана пожелтевшей хвоей и шишками, сплошь, ковер шишек под ногами; когда ходишь, на каждом шаге раздается хруст — это шишки. Я люблю сосны, отчего-то ужасно люблю, но когда я села здесь на бревно, то испачкалась в смоле, и шишки эти тоже меня достали. Шишки я тоже люблю, но не в таком количестве.

За соснами начинается галечный пляж, ниже по течению он шире, там река заворачивает и на повороте намыло много песка и гальки. Другой берег обрывистый, но невысокий, там лес, а на самой кромке берега кусты. Здесь близко горы, дно у реки каменистое, пестрое, красивое.

Красные и оранжевые палатки расположились меж сосен очень художественно. Студенты настроили что-то, то ли радиофон приспособили, я не поняла, в общем, у нас теперь музыка. Воду мы берем в ручье, вода там неожиданно чистая и прозрачная, но когда наберешь в ведро, видно, что она слегка белесоватая, это от известняка. Ручей небольшой, но течет в глубоком рву; через него перекинут добротный деревянный мост, хотя поблизости жилья нет. Может, сюда ездят на покосы, не знаю. Вода в ручье такая чистая, что ясно видны крупные белесые булыжники на дне. За ручьем начинается лес, и склон идет немного вверх. Леса здесь вовсе не сосновые, а обычные, широколиственные из дуба, липы с черемухой и березой в подлеске. Перед береговым пляжем растет полоса невысокого кустарника. Местность неровная, понижения, повышения. Белая петляет здесь как обычная равнинная речка, на поворотах ее нередко почти пересекают песчаные отмели, она то разливается, то сужается так, что скорее напоминает широкий ручей.

Студенты лазают в темной воде реки, замеряют глубины и скорости течения. Хоть у них и есть у каждого какая-то специализация, они обычно всем занимаются вместе. День сегодня ясный и жаркий, приятно, наверное, поплескаться в холодной воде. Впрочем, в открытых водоемах я купаться не привыкла. С реки долетают смех и крики; студенты зовут Сонечку купаться, она отказывается, откликаясь низким и веселым голосом. Честно говоря, вся эта суета уже достала меня; мне скучно с этими людьми. Координаторы, вообще, наверное, народ необщительный, ибо часто или нельзя говорить или не с кем. Мы, конечно, мастера игры, но когда играть не нужно, то вовсе и не хочется изображать из себя общительного и веселого человека. А исследователи все наслаждаются. Они-то в большинстве своем люди компанейские, работа, видно, способствует. Только Харрис сидит в стороне и, когда кто-то подходит к нему и заговаривает, поддерживает разговор, но улыбается немного беззащитной улыбкой. А эти все собрались у костра и смеются и болтают. Михаил Александрович все хочет приобнять Эмму Яновну, она отмахивается и продолжает говорить с Часветом. А за ними, возле понижения к ручью, сидит наш проводник и смотрит — поверх костра и голов смеющихся людей — на меня.

...Мне кажется, что мы находимся недалеко от того места, где был лагерь экспедиции моего отца. Я сказала об этом Стэнли, он подумал, потом достал карту. Мы сидели рядом на бревне и рассматривали карту. Стэнли водил по ней пальцем:

— Смотрите, вот мы, а вот здесь был ваш лагерь. По прямой всего двадцать километров. Как это вы почувствовали?

Я смущенно улыбнулась. На самом деле я не почувствовала, а увидела — в кустах на том берегу реки, когда ходила умываться. Белый проблеск в зарослях — угрюмчики очень осторожны, и их почти невозможно увидеть, но я все же разглядела сливово-синие круглые глаза и белоснежные уши. И узнала сразу — как же, я не могла забыть своим белых дружков, первых моих знакомых на этой планете. Значит, совсем недалеко отсюда течет темноводная Дэ, и Серебряная Ива шумит под порывами ветра, отражается в ручье Духов.... Ах, боже мой!

— У вас такой мечтательный вид, — сказал Стэнли.

— Я кое-что вспомнила. Одну детскую сказку про маленьких пушистых существ, живущих на деревьях и в подземелье под большой ивой....

Я увидела, как при этих словах наш проводник, сидевший неподалеку, поднял голову. Слух у него неплохой, и он знал, о ком я говорю.

При взгляде на него мое солнце словно померкло. Я так и не верю. Неужели файн, золотоносный файн мог дойти до такого?

Какой он все-таки странный.

Я подумываю о том, чтобы сходить к Серебряной Иве. Угрюмчики, конечно, не слишком разумный народец, но все же первый из нечеловеческих народов, попавшихся нам на пути. И мне просто хочется повидать их. Я сказала об этом Стэнли, он снова достал карту и расстелил на коленях:

— Я не слышал о такой реке. Как вы сказали — Дэ?

Я взяла у него карту и аккуратно сложила ее.

— Мы все равно задержимся здесь на несколько дней, — сказала я, — Часвет ведь настаивал. А мне здесь делать совершенно нечего. И я не думаю, что заблужусь, Стэнли, — сказала я, накрывая его руку своей рукой.

Он улыбнулся и забрал у меня карту.

— Ну, одну-то я вас все равно не отпущу, — сказал он.

— Наш проводник, — сказала я тихо, — Ему тоже нечего здесь делать, Стэнли.

— Я ему не очень-то и верю, — так же тихо отозвался Стэнли.

Я заметила, как блеснули глаза проводника сквозь завесу из грязных волос. Слух у него хороший, что и говорить. Я и сама не очень-то ему верила, но сама я Серебряную Иву ни за что не найду, да и потом мне интересно побыть с ним наедине. Я никак не могу понять, кто он такой.

— Вы пойдете со мной? — обратилась я прямо к проводнику.

Он молчал.

— Пойдете?

— Сейчас период варки, — наконец, сказал он, — Вы их спугнете.

По-моему, я впервые услышала его голос. Низкий голос, довольно приятный, но на сорти — с удивлением я заметила — он говорил с каким-то акцентом, мне отчего-то знакомым. Правда, вспомнить, кто так говорит, я так и не смогла.

— Во время варки они собираются у Дерева, а я сегодня видела одного.

— Может быть, они еще не поймали аульва.

Он слегка проглатывал "у", "аульва" сказал почти как "альва".

— Вы меня проводите?

— Хорошо, — сказал он с явной неохотой.

Поднявшись гибким движением, он ушел в сторону леса. Я проводила его взглядом.

— Не думаю, что вам стоит с ним идти одной, Кристина, — сказал Стэнли.

— Зачем же вы его взяли в проводники? — сказала я со смехом, — Стэнли, будет вам, не думаете же вы, что он меня убьет и расчленит труп? Я вовсе не маленькая девочка, Стэнли, хоть, может быть, мне и хотелось бы ею быть.

Стэнли тоже посмеялся.

— Но он все-таки странный, Кристина, — сказал Стэнли, отсмеявшись.

— Да, — сказала я, — Вот мне и любопытно.

— Не боитесь?

— Не-ет, — сказала я невесело, — чего уж мне бояться. Знаете, кем я была на И-16?

— Корнилов рассказывал что-то, да я не помню. Отшельницей вроде какой-то. В горах Вельда?..

— Отшельницей священной ярости, — сказала я.

— О-о!

— Ко мне не то что люди, ко мне звери подходить боялись, а вы меня боитесь с каким-то бродягой отпустить. Вам самому не смешно, Стэнли?

— Смешно, — пробормотал он, — А вы что-то можете?.. Ну, я, в смысле....

— Да, — просто сказала я, — Чего бы и не мочь, могу. Если меня напугать, я такого наворочу, мало не покажется.

Стэнли расхохотался.

— Да это все, наверно, так.

— Все-то все, — возразила я, улыбаясь, — Разница вся в масштабах. Координаторов, например, лучше вообще не пугать. И не тревожить. Знаете, анекдот есть такой: что общего между координатором и сумасшедшим? С ними нужно разговаривать тихо и поддакивать, — Стэнли вежливо улыбнулся, — А то нас злить — себе дороже выйдет.

Стэнли кивнул.

— Но я не о том спрашивал.

— О священной ярости? Да, — сказала я со смехом, который мне самой не понравился, — где мое копье? Я могу даже показать, только ведь всех перепугаю. Ведь боятся, хотя я не знаю, чего боятся.