Что-то сломалось в мировоззрении Платона. Теперь он, вспоминая, учёбу видел многие вещи совсем в другом ракурсе. Да, и свою работу в газете теперь видел Платон совсем с другой стороны. Все эти его статьи о бедной замученной девочке с косичками. Ахинея же полная, замечательно высосанная Платоном из пальца. Уж он-то знал, как такие статьи создаются. Нет фактов — включай воображение, оно что хочешь дорисует. Люди это читают, — с горечью подумал Платон. Хотя, положа руку на сердце, скажем откровенно, нашу газету дураков читать нет. Её даже распространяли по принудительной подписке, как, кстати, и все другие издания такого рода. Народ их использовал строго по назначению: ведь туалетной бумаги в магазинах хрен купишь. Впрочем, за границей творится такая же фигня. Платону, по роду своей работы, приходилось видеть и зарубежные, прости Господи, издания. Ему, как и другим идеологическим работникам показывали эти газетки, как пример крайнего упадка нравов. Да, в своих газетёнках капиталисты дошли до точки: сплошная чернуха, враньё, двойные стандарты и погоня за дешёвыми сенсациями. Там главное не смысл, а любыми путями привлечь человека, хоть самыми низменными страстями, лишь бы он покупал эту газету. И что дальше? А дальше и у нас образуется точно такое же общество, как на загнившем западе. Уже все признаки налицо: политическая трескотня, враньё, дурацкие лозунги и призывы, бездуховность и выхолащивание смысла. Враньё кругом. Даже к антирелигиозной пропаганде приплели полёт человека в космос. А первый космонавт взял и сказал: "Кто не нашёл Бога на Земле, тот не найдёт его и в космосе". Где выход? Платон с ужасом увидел, что выхода нет. Ибо, даже если начни вдруг сейчас говорить правду, то станет ещё хуже. Любая правда может быстро привести к большой крови. Поэтому тупик. И что дальше? А дальше как всегда, сплошная социология. Очередной нарыв лопнет и произойдёт очередная переоценка ценностей, естественно, с переделом собственности и кровавым методом. И так до следующего нарыва.
Такую задумчивость Платона стали замечать коллеги. Главный редактор, умнейший человек и хороший психолог тоже это заметил. Он видел своих молодых сотрудников насквозь. Знал об их будущих поступках, даже когда сам молодой сотрудник не подозревал о том, что он совершит. Сколько их прошло через редакцию. Вот и этот явно спёкся. Думать начал, а это в нашем деле опасно. Нам голову не надо загружать, голова орган нежный, от переизбытка мыслей может сломаться. Вот совсем недавно инструктор обкома партии, товарищ Пахомов, похвалил главного редактора за цикл статей о пресловутой девочке с косичками, которая попала в лапы мракобесов. Сказал, что это очень правильные статьи и автор правильно мыслит. То-то и оно, что этот Климов пишет хорошо, даже слишком. Надо постараться опустить этого окрылённого Климова на землю, желательно мордой в навоз. А иначе такой кадр может и самого главного редактора подсидеть: скажут в обкоме, что ты, товарищ, устарел уже, надо дать дорогу молодым, таким как перспективный Климов. А кто сейчас у нас Климов: он уже кандидат в члены партии. Скоро станет партийным, тогда до него фиг доберёшься. Климова сейчас надо останавливать. Вот и просигнализируем товарищу куратору из органов, что Климов стал задумываться, меньше писать про девочку с косичками, философствовать стал. Тоже мне Бердяев. И с членством в партии надо повременить, не дорос ещё товарищ Климов. Хе-хе, а как вы хотели. Идеологическая работа такая. Здесь сопли не нужны. Здесь только сволочам без всякой совести работать, так-то. Таким как спецкор Матвеев, тот свои статьи пишет, словно рапорт куратору (скорее всего и куратор у нас один и тот же). Ни ума, ни фантазии. Зато делает то, что ему скажешь, и не думает. Такой не подсидит: органам не надо чтобы он стал начальником, им надо чтобы он тупо освещал обстановку в коллективе.
Да, тяжёлая у меня работа, — подумал главный редактор, — и достал из тумбочки бутылку водки с гранёным стаканом. Это лекарство всегда помогало смотреть на мир трезво.
В это же время инструктор обкома товарищ Пахомов тоже доставал из тумбочки бутылку коньяка и рюмку. Ему по чину снимать усталость с помощью более качественного напитка, чем плебейская водка.
Вот такие нешуточные страсти происходили в городском культурном обществе. Это вам не сиволапая деревня, где муха пролетит — уже событие. В деревне всё просто, как коровье мычание. Страсти, конечно, случались, но, чтобы дотянуть до шекспировских, как-то не выходило, чай не город. Может где страсти и не дотягивали до шекспировских, но только не в деревне Девица.
Глава шестая
Весна неспешно вступала в свои права, ярко светя Солнцем, грея землю и растения, готовые распуститься молодыми изумрудно-зелеными листьями и бутонами цветов. Душа играла на флейте водосточных труб, хоть в деревенских домах таких труб не предусмотрено архитектурой.
Санёк, ну, тот, который Варвары непутёвый сын, встретил своего разлюбезного кума Витька, гнавшего свой видавший виды самосвал по деревенской улице. Естественно, Витьку пришлось остановиться и отчитаться куму, куда это он так деловито намылился.
— Дык, послали в Путь Ильича, подсобить им, — сплюнул Витёк. — Зашиваются там.
Санёк понимающе покивал головой. Нужное дело. Завсегда соседу помогать надо. Но и кума предупредить тоже надо:
— Ты там смотри, предохраняйся, — сплюнул Санёк. — Эти в Путях Ильича те ещё затейники.
— Чё?
— А то допомогаешься там: поймаешь какую заразу.
— И чё? — продолжал тупить кум.
— Потом Вальку наградишь и куму, — пояснил Санёк. — Беда придёт. Лучше к Иришке смотайся, она, кстати, привет тебе передавала, говорит, что-то Витёк совсем дорогу к моему дому забыл. Так тропинку может кто-то другой протоптать.
Санёк знал, что говорил. Если Витёк притащит заразу из командировки, то потом всей деревней придётся страдать. Иришка, Валька, да и сама кума разнесут её по всем домам. А Саньку это и даром не надо, такое счастье.
Надо кума Витька наставить на правильный путь, а то он слишком зациклился на женском вопросе.
— Есть, кум Витёк, простой закон великого учёного Коперника — ты его не знаешь. Он гласит: девяносто девять процентов чего угодно на свете — совершеннейшая ерунда. Прикинь, и бабы тоже ерунда, отвечаю. Ага, и девки тоже. И любовь-морковь ерунда. Любовь, доложу тебе кум Витёк, она сродни трипперу, поскольку прекрасно лечится антибиотиками. С девицами и прочими бабами я бы тебе не советовал бездумно общаться, они, ты не поверишь, заболевания переносят только так, на счёт раз-два, больше чем блохи на средневековых чёрных крысах, я лично об этом в книжке без картинок читал. От девок, как и от комаров, пользы нет. Ну, какая польза от комаров? Жужжат, пристают, да ещё кровь пьют. Знаешь, кум Витёк, что учёные установили три способа как ловчее спорить с женщинами. Прикинь — ни один не работает. Я в печали! Серьёзно девок не воспринимай. Лучше пойди к Иришке, я так всегда делаю, безотказная барышня, как автомат Калашникова. Эта барышня тебе кровь пить не станет, и мозги выносить не будет. Зато с ней за небольшой подарок можно тщательно помурлыкать, за кумпячок её пожамкать, и всё такое с ней совершить. Видишь, я тебе по-братски легко привожу сразу кучу убедительнейших аргументов. Цени момент.
— Начнёшь вась-вась с плохими девками — они тебя только плохому научат, — понижая голос, произнёс Санёк. — Курить, самогонку пить научат, как правильно masculan надевать и куда лубрикант наносить, даже не сомневайся. Обязательно носи в кармане пачку аскорбинки.
— Чего? — удивился Витёк. — Твою аскорбинку куда надевать? Я же по твоему совету и так без гандонов не выхожу из дома.
— Вот же дурень! — сплюнул кум. — На голову себе презик надень: аскорбинку не надевают, её едят.
Наставив непутёвого кума на путь истинный, Санёк продолжил неспешное шествие по деревне. Эх, горячая настала пора, — подумал он, — весна пришла, теперь целый день задница в мыле. Да, тяжёлый хлеб колхозника, надо бежать в поле и усиленно работать, ибо, кто не работает, тот не ест. Однако, весна, хоть и снег ещё, а она, падлюка, затрагивает самые чувствительные струнки в душе человека, особенно с тонкой, но неоцененной, натурой, вот как натура Санька. Правда, в душе Санька хорошо натянуты только три струнки, как у балалайки: пофигизм, алкоголизм и патриотизм. Струнки "хочу поработать" не наблюдалось: хоть в микроскоп смотри.
С философской отрешённостью Санёк остановился на перепутье и, следуя своей привычке, стал созерцать свой внутренний мир: внутренний мир потребовал вдумчиво покурить папироску и не спешить идти трудиться, ибо от работы даже кони, как мухи дохнут. Санёк точно не хотел уподобляться такому коню, а тем более мухам. Струнка в его душе, отвечающая за пофигизм, запела громче. От задумчивости его отвлекла появившаяся вдруг перед его носом кума Светлана. Проводив своего Витька в командировку, женщина решила продефилировать по деревне на предмет последних новостей.
— Эээээ ... Светик, — сплюнув начал галантный разговор Санёк. — Какие перспективы на урожай ... картошка-маркошка, всякий лучок-чесночок...?
— Вот же ты, кум, какой галантный и обходительный. Прямо как Цицерон ... страшное дело.
— Дык, я такой, — приосанился Санёк.
— Умеешь же заинтриговать женщину. Вот только пару слов сказал, а я уже вся горю и согласна...
А что такого? Весна ведь. Гормон играет, щепка на щепку лезет. Сладкая парочка, совершенно случайно встретившаяся, решила кое-куда уединиться, обсудить, так сказать, виды на урожай. Гормоны били из Санька ключом, сильно хотелось размножаться, особенно учитывая, что пришла, наконец, весна.
Пофигизм не лечится. Ну, и не надо. Конечно, вечно пьяный Санёк далеко не принц, но в деревне как-то принцев не наблюдается, бери, что есть. Это в некоторых городах "за бугром", говорят, принцев, как кошек на помойке.
Витьку, куму Санька, в этот день выпала судьба много работать за баранкой своего самосвала-чертолёта. Вечером, когда его, уставшего, покормила ужином путьильичёвская повариха Маришка, Витёк горестно вздохнул и поинтересовался у Маришки:
— А что, Мариш, давай самогонки возьмём, да на сеновал завалимся. Нормально, да? Или к тебе в баньку?
— Да, ладно, махнула рукой женщина. — Чё на сеновале делать?
— А чё там делают? Самогонку попьём ... на звёзды полюбуемся. Я тебя за попку потрогаю, за кумпячок тебя пожамкаю.
— Ээээ ... Витёк, я же на сеновале не дам! — заверила шоферюгу женщина. Смотреть на звёзды с холодного сеновала в обнимку с Витьком? Маришке такая романтика и нахрен не облокотилось.
— Ладно, — уныло вздохнул Витёк. Тогда опять самогонку придётся пить: нет в Маришке романтической струнки.
С чего это нет в Маришке романтизма? Ещё как есть! Но, тут проблемка нарисовалась в виде наметившейся ширины бёдер и складок на боках. Мариша горестно посмотрела на полную сковородку жареной картошки с мясом — себе приготовила на ужин, но, мля, складки. Отдам я лучше картошечку Витьку ... с меня не убудет (тьфу ты ... лучше пусть убудет, желательно килограммов десять-пятнадцать).
Маришка раньше ходила хрупкой и воздушной, но, почему-то в неё помещалось столько же пищи, сколько и во взрослого мужика. Данный факт она, как могла, скрывала от окружающих, но от собственного прожорливого организма не скроешь. А он, зараза, решил всем выдать её хороший аппетит путём отложения запасов на боках. Время пришло: опять сядем вместе с прожорливым организмом на диету, а то становимся весьма корпулентными дамами. Такая к Маришке пришла философски-застольная мысль. Другая мысль подсказала, что шоферюгу Витька надо обильно накормить и тащить в баньку, а не на какой-то там сеновал. Подружки говорят — банька, усердные мужики и диета — наше, бабоньки, первейшее средство для похудания.
Зима. Весна. Лето. Жизнь в деревне продолжалась, несмотря ни на что. Даже полоумный внучок бабки Тимофеевны стал выходить из дома во двор, и даже бегал по деревенской улице. Ну, как в деревне, да без деревенского дурачка? Теперь в Девице — всё как у людей, даже свой деревенский дурачок в комплекте имеется. Односельчане убогого Василька от себя не гнали по причине его совершенной безобидности, впрочем, особо и не привечали. Ну, бегает и бегает дурень по деревне, бормочет постоянно себе что-то под нос, но то такое дело — природа на внуке Тимофеевны отыгралась.
Василёк, живший совсем недавно в теле профессора Аламеды, считал, что здесь в деревне благодать и благословенное безмолвие. В Уругвае его организм страдал от прелестей агрессивной урбанизации двадцать первого века: автомобили, асфальт, засилье рекламы, дома из стекла и бетона.
Васильку настоятельно требовалось общение с носителями языка, но местные жители какие-то странные носители. Почему-то они наотрез отказывались говорить между собой на литературном языке, а говорили на "великом и могучем", но, на так называемом матерном. Слова "матерного языка" не найдёшь в обычных словарях, а только в специальных. Вот беда, — огорчался Василёк, — оказывается, надо учить не один, а два русских языка, чтобы общаться с аборигенами. Вот же засада.
Василёк запретил себе переводить русские слова на испанский: он должен чётко понимать смысл, теперь родного для него русского языка. Мне не надо становиться простым переводчиком, мне надо стать носителем русского языка.
Дело с изучением русского языка продвигалось туго, несмотря на то, что свою голову Василёк практически вылечил магией. Оставалось влить в себя сто пятьдесят волшебных единиц и всё — получу совершенно здоровый организм. Добыть требуемое количество волшебных единиц представлялось вполне выполнимым мероприятием, ибо в баре красовалось более двадцати единиц, а именно, двадцать четыре! Система отметила такое достижение плюшками: теперь диагност работал не как указатель болезненной точки, а на уровне систем организма, то есть более подробно описывал ущерб. Соответственно, и лечение становилось менее затратным, но более конкретным.
Василёк давно мог бы привести свой организм в порядок, но приходилось постоянно тратить магические единицы на бабушку и на односельчан, ибо односельчане умудрялись подхватывать много различных болячек. Они даже, стыдно сказать, обзаводились такими болезнями, о которых в приличном обществе предпочитают не упоминать.
— А что делать, Мурка? — говорил Василёк кошке, таскающейся за ним по деревне, как на привязи. — Приходится держать диагност во включённом состоянии, ибо надо нам с тобой следить над состоянием здоровья аборигенов. Триппер и сифон, Мурка — дело опасное, а местные сеньоры чрезвычайно опрометчивые товарищи. Приходится, Мурка, выявлять и предотвращать, ибо от состояния здоровья односельчан напрямую зависит наше с тобой будущее.
Это точно. От здоровья односельчан напрямую зависело: придётся сидеть Васильку на принудительной диете, или бегать сытым. Хотелось бегать сытым, ибо организм Василька тратил калорий значительно больше, чем организм шахтёра, трудящегося в забое. Бегая по деревне, Васильку почти всегда что-то да обламывалось из съестного от щедрот соседей: то кусок хлеба с салом, то бутерброд с домашней колбасой, то угостят молочком. Деревенского дурачка местные люди подкармливали: блаженный он у нас, что с него взять.
