Глаза наших детей

— Раздевайся, — бросил День, тоже стягивая майку через голову.

— Зачем? — не понял Унэйри.

— Через речку же вброд... — День ловко связал в узел верхнюю одежду и пристроил его на голове. — Она узкая, но глубокая.

Унэйри с ужасом увидел, что мальчишки верхней одеждой не ограничиваются. Он отвернулся, застыв в седле.

— Эй, ты чего? — окликнул его кто-то. — Так поплывёшь? Солнце уйдёт сейчас, не высушишься уже!

Впрочем, кое-кто уже, не глядя на сторка, погонял коня в воду и, когда тому дошло до спины — хоп! — ловко свалился вбок и поплыл, держась одной рукой и подгребая другой. Одежда на голове держалась, как влитая. И ещё один... и ещё...

Он растерянно огляделся и наткнулся на взгляд Дня. Тот уже опять сидел верхом, но медлил. Увидев, что Унэйри смотрит на него, тихо сказал:

— Мы там дальше поедем, вон роща, около неё встанем. Догоняй.

И погнал коня в воду, словно бы даже ни одного движения не сделав и никак его не понукнув. Ещё кто-то на берегу оглянулся на сторка, махнул рукой призывно, но проезжавший мимо День что-то сказал, и они вдвоём въехали в реку.

— Что за планета такая? — пробормотал Унэйри и опасливо огляделся. Интересно, от тех лодок его можно разглядеть? Он соскочил наземь, отгородившись флегматично начавшим щипать траву Туманом с опасного направления. — Не вздумай уйти! — сурово приказал он коню, безразлично покосившемуся на странно ведущего себя и немного непривычно пахнущего наездника. — Стой так и ешь! Я быстро!

Он разделся и кое-как пристроил вещи на голове. Естественно, они упали, когда Унэйри запрыгнул на коня. Сторк прошипел проклятье, быстро нагнулся, подхватил свёрток, но тот рассыпался, а сам Унэйри съехал с конской спины и с трудом превратил падение в прыжок.

— Олллааа! — рыкнул он и резкими движениями стянул вещи потуже и привязал их попрочней. Взялся за конскую холку — и...

... — Мальчик, а Сашка с вами?

Унэйри умер на месте. Окаменел и умер. И пожалел, что не может испариться. И понадеялся, что это хотя бы мальчишка, просто голос такой...

— Сашка с вами, я спрашиваю? — спросили снова. — Он сказал, что плиту починит, а сам ускакал, нечестно... мальчик, а вы не глухой?

Он мееееедленно оглянулся через плечо.

Разумеется, это была девчонка. Маленькая, вёсен четырёх, может — немного больше. В коротком широком платьице, красном в белый кружок, на широких плечевых лямках. Наверное, пришла от тех лодок, а он в траве и не заметил. Смотрела девчонка сердито, но не зло и не ехидно. Сторкадская девочка давно отвернулась бы, а точней — просто не стала бы подходить.

— Я нездешний, — кое-как выдавил Унэйри. девочка поморгала, потом заулыбалась:

— А, я знаю! Вы — мальчик-сторк из имения! Сашка про вас говорил! Тогда он, наверное, там, — она махнула тонкой загорелой ручкой вперёд, к роще, возле которой уже шумели переправившиеся мальчишки, — и вы ему скажите, что он обманщик, раз так с плитой... — после чего повернулась и канула в траву — только верхушки зателепались.

На этот раз Унэйри запрыгнул на конскую спину без опоры. И заколотил безответного Тумана пятками, начисто забыв русский язык и шипя сторкадские команды для накьятт...

...Они сняли с коней уздечки, ещё раз сводили их к реке — выкупать, и оттуда долго неслись весёлые вопли, ржание, фырканье и плеск. Но коней водили не все — половина осталась разжигать костёр, таскать из рощи хворост, готовить еду, и Унэйри обрадовался, когда присоединился к ним и никто ничего не имел против — с рекой у него теперь было связано самое, наверное, позорное воспоминание в жизни. Если та мелочь и в самом деле сестра кого-то из мальчишек — она же всё расскажет!

А в роще уже было почти темно, из глубины слышались вкрадчивые звуки, а потом кто-то отчётливо протянул по-русски "сплюууу... сплюуу...".

— Кто это? — спросил сторк у выбравшегося из-за кустов и тянувшего солидную сушину веснушчатого мальчишки. Тот поднял брови, покрутил головой и ответил:

— Так сплюшка. Сова маленькая. Ну птица такая ночная.

Они вместе дотянули сушину и потом вместе разделали её цепной пилой. Костёр уже разгорался, сгущая темноту вокруг себя, а наверху — по краям отбрасываемого им в небо отсвета — зажглись редкие звёзды. "Как тут их мало, — подумал Унэйри, запрокинув голову. — Может быть, земляне их так жаждут, потому что их мало видят со своей планеты? А мы, сторки?"

— Бабу Ягу увидел? — День хлопнул его по плечу и, бросив рядом куртку, плюхнулся на неё. Из темноты выходили и остальные, купавшие коней.

— Откуда она тут? — хотевший было огрызнуться на хлопок Унэйри насторожился и снова посмотрел в небо. День ошалело смерил его взглядом, потом хлопнул себя по лбу ладонью и захихикал:

— Это не та! То есть, не тот (1.) . Баба Яга — это такая колдунья из сказок.

1. Барражирующий боеприпас производства Русской Империи. Самонаводящаяся бомба с боевой частью разного снаряжения весом от 15 до 120 кг. и сроком автономного патрулирования 48 часов. По времени рассказа устарел, но всё ещё применяется ОВС Земли и даже производится.

— Не из сказок, — возразил рыжеватый широкоротый мальчишка, поправлявший костёр с краю, чтобы лучше горел в середине. — Она ещё недавно жила под Пармой в лесу. Это все знают.

— О сантамариядоннарозабеллалючатрастамареее... — простонал кто-то, невидимый за костром. Рыжеватый огрызнулся:

— Сам такой!

— А что за колдунья? — заинтересовался Унэйри, усаживаясь к огню. Как и все сторки, он мог сколь угодно долго сидеть на корточках. Но земные мальчишки от этой позы почему-то приходили в бурное веселье. Они сами ложились кто как на разостланные куртки или прямо на траву.

— Вот видишь, человек... то есть, он понимает, — нравоучительно сказал рыжеватый и отбил ладонью вылетевшую из темноты палочку. После чего объяснил Унэйри: — Баба Яга — Костяная Нога. Она летала в ступе, похищала детей и знала пути в соседние пространства.

— М, — Унэйри ничего не понял, но переспрашивать не стал, решив, что потом узнает сам; вопрос Бабы Яги его заинтересовал.

Около костра между тем собрались все. Кони бродили вдалеке и вокруг, пофыркивая, чем-то похрустывая и пощёлкивая. Их чёрные силуэты то и дело рисовались отчётливо на фоне синевато-лимонного горизонта. Из темноты нарисовались с десяток псов — они разлеглись рядом с мальчишками, полуприкрытыми глазами глядя в пламя и ни на что не претендуя. А мальчишки стали готовить полевой ужин.

Унэйри раньше ел картошку, ел даже в нескольких видах, но никогда её не видел — какая она изначально, и не сразу понял, что овальные коричневато-бурые клубни, которые земляне сложили в горячий пепел по краю костра и сверху присыпали углями — и есть картошка. На большой салфетке разложили горками свежие зелёный лук, огурцы и помидоры — из теплиц, насыпали соли. На куске тёмной бумаги наломали две длинных колбасных "палки" и кто-то сходил к реке со здоровенным котелком — для чая, который так любят земляне. Котелок повесили на вкопанных деревянных рогатках — повыше над огнём. Языки пламени били безостановочно в закопчённое днище — и котелок скоро начал тихо позванивать.

Земляне говорили о близком Празднике мужчин (1.) . Потом заговорили и о войне — все мальчишки любят говорить про войну. Особенно когда война выиграна нашими. Но из них никто на настоящей войне не был — кроме Унэйри. А с ним же не поговоришь об этом нормально, потому что воевал он не с той стороны. И лучше уж не говорить вообще, тем более, что и кроме войны есть целая куча почти таких же интересных тем. В руках у длинноволосого веснушчатого паренька — его звали Элек, и Унэйри поневоле испытал к нему и его почти сторкадскому имени приязнь — появилась привезённая гитара. Его никто специально не просил спеть, но, когда он потрогал струны — все сразу примолкли и ждали в тишине. Унэйри тоже навострил уши. Он слышал, как играют на гитаре, и ему это нравилось, хотя струны и звучали непривычно и не так красиво на взгляд сторка, как они звучали бы на джэнне (2.) .

1. 21 июня. Первый из "семейных" праздников. Посвящён мужчине — воину, властелину, защитнику и труженику. В него — и в последующие два дня — проводятся самые массовые спортивные состязания.

2. Музыкальный инструмент Сторкада — развитие чего-то вроде гуслей, в процессе эволюции обзавёдшихся грифом. Имеет от восьми до двадцати струн. Вместе с ваальду (двойной флейтой-струнником), гиррном (рожком) и рэммом (небольшим барабаном) входит в традиционный исторический набор музыкальных инструментов Сторкада, крайне популярный у сторков до сих пор.

А Элек снова пощипал струны, опустил глаза, уже всерьёз мелодично провёл пальцами — и конец аккорда стал началом песни...

— Ты знаешь — мне приснился странный сон.

Смешной и страшный, путаный и длинный...

Как будто я был вылеплен из глины

И с жизнью человечьей разлучён.

Как будто я нездешний, неземной,

И будто крови нет во мне ни грамма,

И будто кто-то гонится за мной,

И будто нет тебя на свете, мама...

Унэйри сцепил зубы. Сейчас он жалел, что хорошо понимает русский — и почти ненавидел Элека за то, что он выбрал такую песню... А земляне слушали внимательно, пламя костра колебалось в их глазах. Но он-то... он не просто слушал. Он слушал — и видел, как женщина в изодранном, опалённом платье с презрительной улыбкой — скрестив руки на груди, спиной вперёд — шагает буквально из рук разочарованной взвывшей толпы прямо в пустоту...

— Как будто бы чужую чью-то роль,

Заставили играть в чужой квартире,

А из всего, что было в этом мире,

Остались одиночество и боль...

Нарочно он, что ли, правда? Унэйри быстро опустил голову. Потому что глаза стали намокать. Нет, нет, нет, нельзя! Немедленно перестань! Это... это недостойно, это...

— И я не знал, где мне тебя искать...

Но я искал, слезу сглотнув упрямо...

Не страшно даже камню кровь отдать,

Чтоб только ты ко мне вернулась, мама...

И не пойму — во сне иль наяву

Мне на плечи твоя рука ложится.

Взаправдашние утренние птицы

Вдруг радостно рванулись в синеву... (1.) — певец прихлопнул струны исцарапанной ладонью, покрытой коричневым прочным загаром — и тихо сказал, ни на кого не глядя: — Не бойся. Это сон. Это неправда...

1.Стихи В.П.Крапивина.

Вот и всё.

Рядом шевельнулся День. Ну конечно же, земной дворянин, эмпат, чужую боль ощущает, как свою... да-да... вот только его мама и отец — они тут и они живы, а... Шевельнулся, спросил тихо:

— Ты что?

А он что? Он ничего.

Просто сил терпеть уже нет. И уже всё равно — что там дальше...

Слёзы прорвались сами, потекли по щекам. А потом вырвалось короткое рыдание — и стало на самом деле всё равно. Унэйри сидел и плакал — не пряча глаз и не пытаясь даже сдерживать болезненные всхлипы. В молчании остальных — сперва изумлённом, а потом — хмуром и понимающем. И, пожалуй, виноватом...

— Довели человека, — сказал печально тот, который говорил про Бабу Ягу. Мишка неуверенно возразил ему:

— Он же не человек, ты сам говорил.

— Сам ты... такой, — отрезал рыжеватый.

А остановиться не получалось. Среди чужого мира, под чужим звёздным небом, у чужого костра плакал навзрыд одинокий, несчастный, потерянный мальчик, у которого и правда кончились все возможные и невозможные силы.

Но слёзы потихоньку слабели сами собой, текли уже тихо, без рыданий. И Унэйри всё ясней и ясней с ужасом понимал, что именно случилось — он плакал! Плакал при врагах! Враги видели его слёзы!

— Теперь вы будете меня презирать, — вырвалось у него горько и отчётливо. — И правильно...

— За что презирать-то? — серьёзно спросил Ромка. Унэйри заставил себя усмехнуться:

— А что, разве у вас не презирают тех, кто льёт слёзы перед врагами?

Снова какое-то время было тихо. Потом День спросил — уронил в тишину:

— Презирают. А ты тут при чём?

Унэйри приоткрыл рот. На него смотрели со всех сторон тринадцать пар глаз. В них не было ни этого самого презрения, ни насмешки, ни превосходства. Разве что — понимание.

— Да что же это! — вырвалось у Унэйри на родном языке. — Не можете вы быть такими... такими добрыми! — он снова перешёл на русский. — Это неправильно! Это глупо! Это... это... я... — он ударил кулаками по коленям.

— Мы не добрые, — ответил Денька. — Просто мы с тобой уже не враги. И кем нужно быть, чтобы смеяться над твоим горем? Или презирать тебя за то, что... в общем, так.

— Мама... — вырвалось у Унэйри. — Я никогда её не увижу. Потому что это правда. Это правда, вот и всё! — он вздрогнул всем телом, обнял себя за плечи. — Я один. Я совсем один. Весь наш род погиб. Я один! — вырывалось у него с такой мукой, что лица мальчишек-землян исказились от сочувствия. — Я бы сделал всё, чтобы вернуть маму, но — как?! Где мне найти её, если это не сказка, а жизнь?! Вдруг я не встречусь с нею даже после смерти, в Хэлэ-на-Эйле, вдруг наша разлука навсегда?! О Пустота! Зачем вы спасли меня, земляне?! — он резким жестом спрятал лицо в ладони, как будто забрало опустил — но уже не плакал, а просто остался сидеть так. Тяжёлое дыхание было слышно всем у огня.

Один из псов, поднявшись, подошёл к Унэйри и, пригнувшись, стал лизать ладони мальчика, подталкивая его массивной головой...

— У вас говорят, — вдруг снова послышался голос Светлова-младшего:

— "Зеун дат лоффа дант — вим эрдэ ан'т асэр шалла.

Стиф'а на

Райдэ шра'т кум, инн зеун'а стайд а'ла." (1.) Так ли ты несчастен, как думаешь? И разве ты — не ваш Род? Почему ты говоришь, что он погиб?

1."Сын — это счастье, хотя бы на свете отца не застал он;

не будет и камня

у края дороги, коль сын не поставит." (сторкадск.)

Забрало поднялось. Унэйри с искренним недоумением смотрел на землянина и моргал мокрыми глазами. Пёс лизнул его теперь уже в лицо, но он даже не попытался оттолкнуть непрошеного жалельщика — явно пытался осознать сказанное.

— Правильно! — бодро сказал Мишка. — Вернёшься домой, найдёшь себе девчонку...

— У них не сами ищут, а старшие сватают, как у наших дворян, — поправили его.

— Ну сосватает себе девчонку! Раз он теперь старший в роду! — огрызнулся весело Мишка. — И дальше главное не теряться!

Мальчишки весело захохотали. Сторк зло посмотрел на них — как будто круговой удар клинком нанёс — и неожиданно улыбнулся с тихим странным "кхм". А потом сказал:

— А если мне, пока я тут живу, понравится какая-то из ваших девчонок? И я её увезу?

— Ого! — вырвалось у кого-то. а Элек серьёзно добавил:

— Наши с чужими не гуляют...

...Картошка по вкусу совсем не походила на ту, которую Унэйри ел раньше. Она была горячая, рассыпчатая, совершенно особенная. Земляне перекидывали ставшие почти чёрными клубни с ладони на ладонь, весело пачкались, сдирали, смеясь и дуя на пальцы, кожуру, под которой оказывалась коричневатая поджаристая плёнка, а дальше — почти белая сердцевина. Макали в соль, хрустели луком и огурцами, хлюпали большими почти фиолетовыми помидорами с тонкой шкуркой, закусывали наломанной колбасой... Элек замурлыкал: