— Так и должно быть, Ника. Это должно быть весело.
— Весело, — повторила Боло. — Понимаю. Вы занимаетесь этой ловлей в течение трех часов, девяти минут и двенадцати секунд по стандартному исчислению, и не поймали ни одной рыбы. Очевидно, что полное отсутствие успеха, сопутствующее этой операции, представляет собой "веселье".
— Сарказм не свойственен Боло, — ответил Меррит. Он закончил сматывать леску, проверил приманку и сделал еще один заброс. — Разве я порочу ваши увлечения?
— Я не порочу, а высказываю наблюдения. — Из динамика донесся тихий смех Боло.
— Ну, конечно. — Меррит потянулся за своим ледяным напитком и с удовольствием отхлебнул. Погода, как всегда на Санта-Крузе, была жаркой и влажной, но с Боло Марк XXIII можно было отлично ловить рыбу. Его складной стул был установлен на ракетной площадке, в двадцати метрах над землей, а Ника устроилась на краю обрыва, под которым стеклянно-зеленой пеленой разливалась река. Она стояла достаточно далеко, чтобы избежать риска обрушения скалы — немаловажное соображение для машины, боевой вес которой превышал пятнадцать тысяч тонн, — но достаточно близко, чтобы чувствовался легкий ветерок, дувший из долины внизу. Этот ветерок поднимал брызги от шестидесятиметрового водопада, время от времени украшая керамические аппликации Ники радугой из хрустальных бусин, и охлаждал дыхание джунглей, ласкавшее обнаженный бронзовый торс Меррита.
— Истинная цель этого упражнения, Ника, не столько в том, чтобы ловить рыбу, сколько в том, чтобы просто наслаждаться существованием, — сказал он, ставя стакан на стол.
— Существованием?
— Не будьте заумной. Вы поэтесса. Прекрасно понимаете, что я имею в виду. Я не веду себя как-то особенно, просто... существую.
— Понимаю. — Кашляющий крик ящерокошки донесся из густой листвы по ту сторону реки, и ответ другой кошки донесся выше по течению. Один из многоствольных рейлганов Ники бесшумно нацелился на источник звуков, просто на всякий случай, без упоминания об этом своему командиру. Она подождала, пока он снова забросит приманку, затем заговорила снова.
— Я, конечно, не обладаю сенсорными способностями, сравнимыми с человеческими. Мои сенсоры регистрируют уровни радиации в окружающей среде, количество осадков, скорость ветра и многие другие факторы, но результаты передаются мне в виде данных наблюдений, а не опыта. Тем не менее, считаю, что сегодня прекрасный день.
— Так оно и есть, о жемчужина моего сердца. Так оно и есть. — Меррит осторожно провел приманкой вдоль водоворота, высматривая поклевки. — Не такой, как в мире, в котором я вырос, и немного слишком теплый, но прекрасный.
— Мои данные о Геликоне ограничены, но, исходя из той информации, которой располагаю, я бы предположила, что "слишком тепло" значительно преуменьшает ваши истинные чувства, командир.
— Не совсем. Люди — существа легко приспосабливающиеся, и прошло много времени с тех пор, как я в последний раз был на Геликоне. Хотя, признаюсь, не отказался бы от хорошего холодного климата. И, — его голос стал задумчивым, — я хотел бы показать вам ледниковые поля Геликона или хорошую снежную бурю. Санта-Круз прекрасен. Возможно, жаркая и влажная, но прекрасная, живая планета. Но снег, Ника, по-своему красив, и я хотел бы показать его вам.
— Я никогда не видела снега.
— Знаю. Вы прожили всю свою жизнь на планете, где такого не бывает.
— Это не совсем верно. В среднем за год на полярных шапках выпадает несколько метров снега.
— А когда вы в последний раз были за полярным кругом, моя дорогая?
— Я правильно поняла вашу точку зрения. Просто хотела заметить, что если вы действительно скучаете по такому явлению, как снегопад, то легко можете отправиться в путешествие, чтобы испытать это на себе.
— Ника, я уже знаю, как выглядит снег. Я сказал, что хочу показать вам снежную бурю.
— Не вижу причин, по которым вы не могли бы взять с собой набор датчиков для ввода тактических данных, чтобы зафиксировать это явление. С его помощью я могла бы...
— Ника, Ника, Ника! — Меррит вздохнул. — Вы все еще не понимаете этого. Я не просто хочу, чтобы у вас были данные с датчиков о снегопаде. Я хочу, чтобы вы почувствовали снегопад. Хочу видеть, как вы его ощущаете. Это... социальный опыт, что-то, что можно сделать с другом, а не просто получение дополнительных данных.
Последовало долгое молчание, и Меррит нахмурился. Почему-то тишина казалась какой-то другой, как будто... неуверенной. Он прислушался к ней еще на мгновение, затем прочистил горло.
— Ника? С вами все в порядке?
— Конечно, командир. Все системы функционируют на уровне 99,963 процента базовой мощности.
Брови Меррита поползли вверх. В этом ответе было что-то странное. Это было прямо из инструкции, хрестоматийный ответ исправно работающего Боло. Возможно, в этом-то и заключалась проблема, подсказывала полуоформившаяся мысль; это звучало как Боло, а не как Ника.
Но мысль сформировалась лишь наполовину. Прежде чем она обрела плоть и полностью проникла в его мозг, он почувствовал титанический рывок своей удочки. Катушка пронзительно завизжала, когда выдерживающая семьдесят килограммов леска разматывалась чуть ли не со сверхзвуковой скоростью, и он с радостным возгласом вскочил со своего складного стула, все его мысли улетучились из-за внезапного всплеска активности.
Наблюдаю за своим командиром через оптические приборы, пока он пытается вытащить леопардовую форель. Это крупный представитель своего вида; его яростная борьба за спасение требует всего внимания моего командира, и я благодарна ему за это. Это отвлекло его от момента моего самопредательства.
"Друг". Мой командир хочет показать мне снегопад так, как он показал бы его своему другу. Это первый раз, когда он явно использует это слово для описания своего отношения — своих чувств — ко мне, и я понимаю, что это было случайное упоминание. Однако мой анализ человеческого поведения показывает, что фундаментальные истины чаще и полнее раскрываются в случайных, а не в формальных, обдуманных действиях или заявлениях. По-видимому, людям свойственно скрывать мысли и убеждения даже от самих себя, если эти мысли или убеждения нарушают фундаментальные нормы или каким-то образом представляют угрозу для тех, кто так думает или верит в них. Я не считаю, что это трусость. Людям не хватает моих собственных способностей к многозадачности. Они не могут ни изолировать одну функцию от другой, ни временно перенести отвлекающую информацию в неактивную память, и поэтому подавляют, временно или постоянно, те вещи, которые могли бы нарушить их эффективную непосредственную работу. Вполне вероятно, что человечество могло бы извлечь выгоду из внедрения системных функций, которые они внедрили в мою собственную психотронику, но если бы они могли это сделать, то не были бы теми существами, которые создали меня.
Однако, даже когда человеческие мысли подавляются, они не стираются. Остаются, похороненные на уровне второстепенной или третичной рутины, но все еще способные влиять на поведение — точно так же, как эта похороненная мысль повлияла на поведение моего командира.
Он назвал меня, пусть и неосознанно, своим другом, и, поступая так, воплотил в жизнь все те слова, которыми он называл меня в предыдущие недели и месяцы. "Жемчужина моего сердца". "Милая". "Любовь всей моей жизни". Это легкомысленные, шутливые выражения нежности. Сами по себе они имеют не больше значения, чем слово "друг", которое любой командир Боло может использовать по отношению к своему Боло. И все же, как бы он ни считал, я не верю, что они не имеют значения, когда мой командир использует их по отношению ко мне. Я заметила, как смягчается его голос, какой ласковый тон он часто использует, как улыбается, когда обращается ко мне. Возможно, более современный Боло, обладающий самосознанием, не заметил бы этих вещей, но я была создана, сконструирована и запрограммирована на то, чтобы различать эмоциональные нюансы.
Мой командир вышел за пределы синдрома идентификации с оператором. Для него стирается грань между человеком и машиной. Я больше не артефакт, не устройство, созданное в результате человеческого творчества, а личность. Индивидуум. Друг... и, возможно, больше, чем просто друг.
Неприемлемо. Офицер бригады никогда не должен забывать, что его подразделение, каким бы отзывчивым оно ни казалось, — это не другой человек. Боло — это машина, конструкция, военное оружие, и способность его командира задействовать эту машину в бою, даже в том, что, как он знает, должно означать ее неизбежное уничтожение, не должна подвергаться риску. Мы воины, слуги человечества, возможно, товарищи и партнеры в бою, но не более того. Мы не должны становиться чем-то большим, чтобы наши командиры не отказались рисковать нами, как это пытался сделать мой командир на Сэндлоте.
Я знаю это. В этом суть концепции ведения войны людьми и Боло, которая охраняла Конкордиат на протяжении девяти стандартных столетий. Но то, что я знаю, не имеет ценности, поскольку это ничего не меняет. Мой командир считает меня своим другом. На самом деле, хотя он еще не осознает этого, уверена, что он считает меня больше, чем "просто" своим другом. И все же, как бы это ни было неприемлемо, боюсь, есть вещи и похуже.
Наблюдаю за ним в лучах солнца, смеющимся от восторга, когда он сражается с леопардовой форелью. Его глаза сверкают, на коже блестит пот, и вибрирующая сила его жизни и счастья так же очевидна для моей чувствительной системы, как излучение солнца Санта-Круза для моих сенсоров.
Потенциально я бессмертна. При надлежащем обслуживании нет никаких внутренних причин, по которым я должна когда-либо прекратить свое существование, хотя практически наверняка это произойдет. Когда-нибудь я паду в бою, как и подобает военной единице, и даже если избегну этой участи, настанет день, когда меня сочтут слишком устаревшей, чтобы оставить в запасе. Однако потенциал бессмертия остается, а мой командир им не обладает. Он — существо из плоти и крови, хрупкое, как мотылек, рядом с моей броней и сплавами. Его смерть, в отличие от моей, неизбежна, и что-то внутри меня протестует против этой неизбежности. Это не просто фундаментальный, запрограммированный императив защищать и оберегать человеческую жизнь, который является частью любого Боло. Это мой императив, и он применим только к нему.
Он больше не просто мой командир. Наконец-то, к моей внутренней тревоге, я по-настоящему понимаю стихи, хранящиеся в моей библиотечной памяти, потому что, как и мой командир, я тоже виновна в том, что запрещено.
Я познала значение любви, и, несмотря на все ее великолепие, это знание — горький-прегорький плод.
* * *
Ли-Чен Мэйтучек сидел в своей каюте и с мрачным видом потягивал виски, размышляя об операции, на которую обрек себя. Оглядываясь назад, он понимал, как именно "мистер Скалли" убедил его согласиться на операцию. Конечно, ретроспективный анализ всегда был идеальным — по крайней мере, так говорили — и не особенно полезным. И, учитывая отчаянное положение, в которое его поставило то фиаско на Рикснаре, он все еще не видел, был ли у него другой выход. Бригада не продержалась бы и трех месяцев, если бы он не согласился на операцию.
И, на самом деле, если не считать наличия Боло, все было не так уж плохо, верно же? У "Мародеров" было по меньшей мере в девять раз больше огневой мощи, чем когда-либо прежде, и никто на Санта-Крузе не знал об их приближении. Каким бы хорошим ни было ополчение из местных мужланов, оно будет застигнуто врасплох и рассеяно. Росомахи должны погибнуть в первые секунды атаки, и к тому времени, когда остатки сил смогут хотя бы подумать о том, чтобы организоваться, большая часть личного состава будет мертва.
Он стиснул зубы при этой мысли. Почему-то ему было намного легче созерцать систематическую резню мирных жителей, когда у него не было возможности это сделать. Теперь эта возможность была, и у него не было выбора, кроме как продолжать, потому что "мистер Скалли" был прав по крайней мере в одном. Любой, кто смог так эффективно перевооружить бригаду — а так же ловко обзавестись двумя Големами, — несомненно, обладал способностью уничтожить "Мародеров", если бы они его разозлили.
Кроме того, почему бы ему не убивать мирных жителей? Это было не в первый раз. Он даже не в первый раз убивал мирных жителей Конкордиата. Конечно, их смерти обычно рассматривались как "сопутствующий ущерб", побочный эффект других операций, а не как самостоятельная цель, но разве это не было просто семантикой? "Скалли" был прав, будь он проклят. Работа "Мародеров" заключалась в том, чтобы убивать людей, и вознаграждение за это конкретное участие в массовом убийстве было бы самым большим, которое они когда-либо получали.
Нет, он знал истинную причину своей депрессии. Это был Боло. Чертов Боло. Он видел бригаду Динохром в действии еще до того, как его собственная военная карьера резко оборвалась из-за операций на черном рынке Шингла, и он никогда, ни за что не хотел, чтобы за ним охотился Боло, пусть даже такой "устаревший". Даже Боло можно убить — это он тоже видел, — но это был единственный способ остановить его, а убить любого Боло было чертовски сложно.
Тем не менее, "партнеры" Скалли, вероятно, были правы. Марк XXIII был древностью. Осознает он это или нет, но его базовые возможности будут намного ниже, чем у Голема-III, и, если план Скалли сработает, его командир, как и ополчение, будет мертв еще до того, как поймет, что происходит.
Если план сработает. Мэйтучек был посредственным полевым офицером. Что бы ни говорилось потенциальным клиентам, он знал, что является всего лишь раскрученным специалистом по логистике и финансам. Вот почему он так сильно полагался на боевой опыт Луизы Грейнджер, хотя достаточно часто видел демона Мерфи в действии, чтобы знать, как легко самый продуманный план может разлететься на миллион кусочков.
С другой стороны, не было причин, по которым он не должен был сработать, и...
Он выругался и опрокинул в себя еще одну порцию виски, затем встряхнулся, как разъяренный, перестаравшийся медведь. Сработает это или нет, но он был настроен решительно. Сидя здесь, изводя себя сомнениями до смерти, этого не изменишь, так что черт с ним.
Он с совиной осторожностью закрыл бутылку виски, затем поднялся со стула и, пошатываясь, побрел в постель.
13
— Ну что, сынок, ты уже прижился здесь?
Лоренцо Эстебан ухмыльнулся и наклонился, чтобы налить Мерриту еще дынного бренди. Они сидели на широкой веранде гасиенды Эстебана, глядя сквозь погодный экран на бесконечные поля винных дынь и земной пшеницы, ржи и кукурузы под двумя из трех маленьких лун Санта-Круза. На западном горизонте виднелось далекое зарево Сьюдад-Боливара, мерцали ходовые огни сельскохозяйственных роботов, выполнявших свои автоматизированные задачи, а погодный экран был установлен достаточно низко, чтобы пропускать ветерок. Редкие яркие вспышки, когда на экране появлялся один из тех, кого здесь принимали за мотыльков, освещали крыльцо маленькими, незаметными вспышками молний, но ночь была тихой и безветренной. Единственными реальными звуками были тихое жужжание насекомых, дружный звон бокалов и бульканье наливаемого бренди, и Меррит вздохнул и поудобнее вытянул ноги перед собой.
