Беглецы. Новая реальность

Попаданцы складывали в катер последние остатки имущества, когда к берегу причалила верткая лодка-долбленка Бажены и ее дружинников.

Катер и лодка, словно две птицы, отплыли от берега. Под бдительными взглядами варягов ятвяги, пробужденные Баженой от странного оцепенения, тяжело ворочали веслами. Вода с глухим шлепком расступалась под ударами весел — ветер, наполненный запахами сырости и осени, был встречным и парусом воспользоваться было нельзя.

Пристали к берегу вечером, когда клонящееся к закату солнце уже окрашивало воду в золото и багрянец. Пообедали на ходу хлебом с овощами и копченым мясом.

Костер с подвешенным котелком весело трещал, отбрасывая пляшущие тени на серьезные лица воинов. Привели пленников. О них знали только то, что они ятвяги — выдавал характерный акцент и вооружение. Пленники угрюмо молчали, и Ушаков уже подумывал о допросе с применением спецсредств. Не то, чтобы брезговал или боялся применить. В мире Древней Руси границы допустимого расширились до немыслимых пределов. Нет контролирующих органов и допустимо все, или почти все, лишь бы был результат.

Неслышно подошла Бажена и попросила дать попытаться ей. Приблизилась к угрюмым пленникам. Ведунья не произносила заклинаний, а лишь смотрела им в глаза, и взгляд ее был глубоким, бездонным, словно ночное небо. Спустя несколько мгновений пленники вошли в состояние некоего транса.

Она уступила место Ушакову и тот начал задавать вопросы. Ятвяги рассказывали монотонно и отрешенно. Они — воины лесного князя Скирмонта. Он послал их разузнать о силе и слабостях Мастерграда. А уж сам ли он до этого додумался, или кто иной надоумил, — простым воинам, ведомо не было. Но видели они незадолго до похода в лагере князя людей новгородских с цепкими, все подмечающими глазами.

Глава 6

На ночлег встали на крохотном песчаном островке с горсткой дубов-патриархов, затерянном в серебристой глади спящего Днепра. К вечеру ветер стих. Солнце опускалось за горизонт, и тьма растворяла в себе осенний багрянец и позолоту береговых лесов.

Поздний вечерний жук плыл в вышине, гудел, сея тишину, успокоение и сумерки. Высоко над Днепром блестел в прозрачной небесной пустоте крутой и острый серпок только что родившегося месяца, отражалось блестящей серебряной дорожкой в воде. Егор мимолетно удивился: осень, а жуки. Хотя... Осень необычайно теплая — так что ничего удивительного.

Дубы что-то шептали в подступающей таинственной полутьме. И всюду, где они стояли пореже, лежали на земле белые холсты лунного света. И казалось, что из-за стволов дубов осторожно выглядывают чьи-то глаза, но только не голодные, а недоумевающие. Что здесь, в обители водяных и хозяев леса: зеленоволосых леших, сказочных говорящих зверей и могучих волшебниц, делают обыкновенные люди? Хотя разве могут они считаться обыкновенными с их самодвижущимися повозками и громовыми палками?

Тихо потрескивали угли, свет костра выхватывал из темноты узкий круг. Раскрасневшиеся лица: уставшие, отрешенные — колдовское очарование этого места действовало на всех. Дальше все терялось во тьме.

Егор отлучился к катеру, а когда вернулся в руке его серебристо сверкнула лаком старая, потертая подружка — гитара, с ней он отыграл пять долгих лет в музыкальной школе. Положил рядом и присел.

Пламя играло тенями на задумчивом девичьем лице. Бажена не поднимала взгляд от костра, и она, вдруг, чем-то неуловимым напомнила мертвую русинку. Провел пальцами по гладковыбритой щеке. Только на острове он понял, почему на него так странно смотрели спутники: когда брился, то увидел в зеркальце узкую, почти невидимую полоску на щеке — будто след от давнего ожога, мастерски обработанного опытным врачом. Странно. Или... это Бажена залечила? Выходит — она.

Первые же звуки перебора нарушили гипнотический шепот реки.

— Гусли ваши? — тихо спросила Бажена и незаметно вздохнула, — Лепо! Слушати сладко!

Егор молча кивнул, не отрывая взгляд потемневших глаз от не отрывавшейся от костра Бажены.

'И все же наша встреча не случайна...' Он попытался вызвать в памяти другой образ: синие, как летнее небо, глаза, длинная коса цвета спелой пшеницы, алебастровая кожа... Но не мог. Девушка перед ним затмевала все. Она нравилась ему — даже очень. Даже ее колдовская сила не пугала. Но мысль о том, что это чувство может быть наведено чарами, не отпускала. Хотел бы он знать ответ! Однако какое-то чутье подсказывало: власть над ним мертвой русинки исчезла. И он выбирал теперь не призрачные видения, тающие в памяти, а явь — эту ночь, этот остров, ее.

Последние звуки сорвались со струн и замерли в ночной дали.

— Сыграй еще, — просто сказала она и незаметно вздохнула.

Егор бегло посмотрел девушке в лицо, улыбнулся. И вдруг обратил внимание на ее руки, сложенные на коленях. Длинные, изящные пальцы, освещенные снизу дрожащим светом. Красивые. Как и все в ней — очертания губ, изгиб бровей, спокойная сила в плечах.

Снова кивнул — не хотелось нарушать прозаическими звуками колдовское очарование ночи. Запел тихо, хрипловато, не отрывая неподвижного взгляда от лица девушки.

Поле, русское поле...

Светит луна или падает снег —

Счастьем и болью вместе с тобою,

Нет, не забыть тебя сердцу вовек.

Русское поле, русское поле...

Сколько дорог прошагать мне пришлось!

Ты — моя юность, ты — моя воля.

То, что сбылось, то, что в жизни сбылось!..

Ушаков смотрел на них — на Егора и Бажену — и едва заметно улыбался уголком рта. Эх, молодость! Но, пожалуй, он не ошибся, разрешив этой колдунье — или как она там себя величает, ведунье — присоединиться к экспедиции. Такой союзник лишним не будет.

Девушка, словно случайно, поправила кольцо на пальце, кончиками провела по ресницам, упорно глядя куда-то в сторону.

— Лепо, — сказала она тихо, и это прозвучало как заклинание.

Они сидели у костра и говорили. О чем? Обо всем и ни о чем — ведь разговор двух влюбленных сердец и есть сама вселенная. Но к утру от тех слов не осталось ничего, кроме смутных обрывков.

Целовались в кустах, подальше от костра с двумя часовыми.

Нет, в своем мире он целовался с Любой, по-взрослому так, взасос. Но сейчас его будто прострелило ударом электричества, так что аж ноги на секунду отнялись. Бажена, судя по всему, испытывала схожие ощущения, по девичьему телу пробежала легкая дрожь. Из головы все вылетело начистую, и Егор наслаждался каждым мигом.

* * *

Отчалили затемно, берега тонули в беспросветной тьме и присмиревший Днепр был торжественно-тих.

От широкой речной воды струилась сырая, до костей студеная мгла, пахнущая тиной, гнилым тростником и холодной рыбой. Ночной ветер был леденисто колок. На востоке еще горели звезды — ярче всех Венера, — когда на горизонте вспыхнули лиловым и перламутровым светом зажженные зарей тонкие, прозрачные облака. Но до рассвета оставалось еще полчаса.

Катер, с глухим, утробным плеском весел о черную, маслянистую воду, медленно и упрямо полз вверх по течению. Весла, под присмотром братьев-варягов, ворочали закованные в колодки ятвяги.

Егор, с задумчивым видом, стоял у кормы, у тускло мерцавшего фонаря. Время от времени он бросал взгляд в черную пустоту за кормой, где, растворившись во тьме, скользила лодка-однодревка Бажены.

Он изнывал от тоски по ней. По девушке из сна, по рыжей медведице, по Бажене. Ее запах сводил с ума, отравлял сознание. Этот голос — почему в нем столько намеков и не данных обещаний? Сплошное наваждение. И эти глаза, видящие насквозь... Он отчетливо понимал: в этой игре не выиграть. Здесь можно пропасть без следа.

А что, если он уже пропал?

Тем временем восход разгорался. Вот уже по берегам начали угадываться в темной, все слившейся в одно массе первые рощицы, а вода из черной стала свинцово-серой.

Наконец вспыхнул свет и мир переменился. Первые косые лучи солнца превратили реку в ослепительную, сверкающую дорогу. По воде заиграла рябь от проснувшегося ветерка, а на берегах пламень осенней листвы сменялся редкими пожнями и пустошами. Рассвет вышел изумительным. Все было мирно, почти идиллично.

— Ну ты и ловок, Егор, — раздался рядом знакомый хрипловатый басок. — весь в отца!

Он повернулся. Ушаков, неслышно шагая по доскам, подошел вплотную, на губах его играла грустная и, одновременно слегка ироничная улыбка. Командир ткнул подбородком в темноту, где была Бажена, и беззлобно подмигнул:

— В момент такую девчонку отхватил! Молодец. Теперь держись. Нда... когда-то и мы. Были годы боевые.

Егор хмыкнул в ответ, смущенно потирая ладонью подбородок. Новость облетела всех еще до отплытия — от часовых влюбленные не сумели укрыться.

К обеду они проплыли против течения километров пятнадцать.

Глухой, долгий стон, будто рвут живую плоть, разбил тишину вдребезги.

Катер дернулся, будто споткнулся, накренился на левый борт и замер. Егор, не удержавшись, упал на мокрые доски. Он почувствовал, как внутренности сжалась в комок.

'Мать честная...' — мелькнул обрывок мысли.

В паре метров от него раздался глухой, влажный удар, и бортовой насад с треском расщепился. Сквозь щель в деревянном днище тут же хлынула ледяная вода. 'Камни. Подводная гряда. 'Камень. Подводный гребень. Черт!'

Мгновение повисшей тишины сменилось вспышкой хаоса. Среди ятвягов прокатился подавленный ропот, дружинники на лодке Бажены вскинулись в напряжении, ухватившись за борта.

Панику, накрывшую было катер, прорезал железный голос Ушакова:

— Пробоина! К днищу! Забивать всем, что под руку попадет! Черпать воду, живо!

Егор вскочил, ноги сами несли к левому борту. Вода уже хлюпала под ногами. В нос шибало запахом сырого дерева, тины и страха.

Под крики и тяжелое дыхание закипела работа: кто забивал в щель промасленную паклю и кожу, кто черпал ведром, кто просто ладонями ледяную воду.

Кренясь, будто раненый зверь, катер пополз к отмели, сопровождаемый лодкой Бажены. Каждый метр давался с трудом. Наконец — глухой удар килем в песок, скрежет по гальке, и катер замер.

'Спасены! — мелькнуло в голове.

Попаданцы спрыгнули с борта на отмель, помогая ятвягам выбираться из катера.

Дружными усилиями вытащили катер наполовину на берег.

Егор облокотился на борт, глядя, как вода в трюме медленно убывает. Руки дрожали от напряжения. Река показала клыки.

Братья-варяги осмотрели катер и вынесли вердикт — работы как минимум до следующего утра. Не меньше! Спустя полчаса берег огласился дробным стуком топоров, а чуть поодаль, у самой кромки леса, заструился в вечерний воздух тонкий, обещающий дымок костерка. Это Балу — он же Максим Плотников — взялся за свое негласное поварское дело. Сам вид его, невозмутимо снимающего пену с котла, вселял в попаданцев тихую радость. Сухомятка успела осточертеть до чертиков.

А уж какой запах исходил от варева! Запах лука и мяса, тушеных в котле, смешивался с ароматом дымка и речной сырости, создавая почти что уют.

— Щи варю! — коротко бросил Балу страждущим, — с салом. Чтобы кости не скрипели!

И немедля прогнал всех прочь, дабы не толклись под ногами.

В этой суматохе Егор Петелин оказался не у дел. Его не задействовали ни в ремонте, ни в охране периметра. Предоставленный самому себе, он невольно отошел в сторону — и так уж вышло, что оказался рядом с той самой красавицей-ведуньей.

Они неспешно брели по едва заметной тропке, среди осеннего багрянца и позолоты осеннего леса, и разговор лился сам собой — легко, без умолку. Спроси кто потом, о чем же они говорили, оба, наверное, лишь разведут руками. Слова были не важны. Важно было тихое шелестение листвы в лесной полутьме и то странное, зыбкое понимание, что появилось между ними.

— Ты правда волшебница? — он бегло глянул в лицо девушки и еще раз с внутренним восторгом отметил — красавица.

— Волшба? Нет, аз есмь ведунья, — она упорно не смотрела на спутника, будто не она вчера страстно целовала его.

— Это ты меня вылечила? — рука Егора непроизвольно потянулась к узкой полоске шрама на щеке, коже под пальцами уже гладкой.

Девушка лишь кивнула, и тень от капюшона скользнула по ее лицу.

— Здорово, — с совершенно детским, открытым выражением на лице сказал парень. — А покажи какой-нибудь фокус.

— Фокус? — впервые повернула к нему голову девушка, и в ее глазах мелькнуло легкое недоумение. — Что сие?