Непобедимая и легендарная (Балтийский фактор 2)

После позднего ужина (полночь давно уже миновала) я предложил рабочим не возвращаться в город, оцепленный солдатами дивизии генерал-майора Тыниссона, а дождаться утра и посмотреть, для чего именно они ударными темпами смонтировали две железнодорожные ветки. И нисколько не удивился тому, что все согласились. Жизнь в последнее время бедна на развлечения, поэтому полюбоваться на стрельбу тяжёлых орудий по кораблям английских оккупантов, а в том, что немецкая оккупация сменилась английской, сомнений ни у кого не возникало, захотелось всем без исключений.

Англичане, разумеется, никуда не ушли. Что может угрожать двенадцати военным кораблям главной морской державы? Краснопузые наверняка блефовали. Им абсолютно нечего противопоставить шестидюймовкам новейших крейсеров, стоящих на рейде Ревельского порта.

Именно на эти крейсера, стоящие на якорях чуть меньше, чем в шести километрах от артиллерийской позиции, я сейчас и наводил орудия Тяжёлой морской десятидюймовой батареи.

О какой-либо светомаскировке англичане даже не задумывались, поэтому огней на кораблях хватало. Сложность была в другом. Эти орудия, в отличие от башенных шестидюймовок на бронепоездах моего корпуса, нельзя было поворачивать вбок более чем на два градуса. Поэтому горизонтальное наведение на цель нужно было осуществлять движением по криволинейному железнодорожному пути всего батарейного поезда. При этом одно из орудий наводилось на первый крейсер, а другое на второй. Для этого их транспортёры вместе с "передками", с которых производилась подача снарядов, требовалось установить в разных точках дуги.

Потом следовало вывесить транспортёр на аутригерах, произвести вертикальное наведение и убедиться, что крейсер находится точно на прицельной линии. Одно орудие идеально встало с первой попытки, а со вторым пришлось повозиться.

Закончив, я направился на вторую Тяжёлую морскую батарею, восьмидюймовые орудия которой были нацелены на эсминцы и тральщики, стоящие у причалов. Тут дистанция была побольше и составляла около семи километров. Но и задача оказалась проще, так как стрельба будет производиться практически вдоль линии причального фронта. Убедившись, что наведение проведено правильно, я дал команду зарядить орудия. Это тоже было не самой простой задачей, так как конструкция станков не предусматривала механической подачи снарядов, и всё приходилось делать вручную. И если вес полубронебойного восьмидюймового снаряда образца 1915 года составлял сто двенадцать килограммов, то десятидюймовый бронебойный весил уже двести двадцать пять килограммов. И это без учёта пороховых зарядов.

За два часа до рассвета я отправил бывшему мичману Генриху Генриховичу Таубе радиограмму следующего содержания: "Выводите дивизион на исходную позицию. К выполнению основного задания разрешаю приступить после полного завершения стрельбы тяжёлых артиллерийских систем. Свечников.".

Всё. Больше от меня уже ничего не зависит. Какая-либо отмашка для начала стрельбы не требуется. Артиллеристы первой из Тяжёлых морских батарей откроют огонь на рассвете, когда силуэты крейсеров чётко обрисуются в прицелах. После первого залпа в боевую работу включится вторая тяжёлая морская батарея. А мне нужно выбрать под наблюдательный пункт какую-нибудь возвышенную точку, откуда будет хорошо просматриваться акватория Ревельского залива.

Как нельзя лучше для этой цели подходила водопроводная башня, которая возвышалась на северном берегу озера Юлемисте. На её крыше имелась обзорная площадка, огороженная по периметру заборчиком из кованных металлических стержней. Вооружившись мощным морским биноклем, я поднялся на эту площадку за час до рассвета, но оказался на ней далеко не первым. Там, уже, образно выражаясь, яблоку было негде упасть. И это несмотря на пронизывающий, хотя и не очень сильный ветер, гнавший под низко нависшим небом тяжёлые, беременные дождём тучи.

Рассветало медленно, неохотно. Ночная тьма постепенно бледнела, уступая место сумрачному декабрьскому утру. Отсюда, с верхотуры, силуэты крейсеров просматривались уже вполне отчётливо, но артиллеристы внизу пока ещё медлили. Наконец, один за другим громыхнули два выстрела орудий десятидюймовой батареи.

Стоя в непосредственной близости от орудия, практически невозможно отследить глазами полёт собственного снаряда. Но я, находясь сбоку и на довольно значительном удалении, успел зафиксировать взглядом обе ярко-оранжевые горошины, стремительно промелькнувшие на фоне тёмной, почти чёрной поверхности Ревельского залива. Первая из них чиркнула над самой палубой того крейсера, который стоял мористее, и понеслась дальше, истончаясь, пока не пропала где-то у самого горизонта. Полёт второй оказался на несколько секунд короче, прервавшись яркой вспышкой, блеснувшей на корме второго крейсера.

Отвлёкшись на вынимание бинокля из футляра, я прозевал нестройный залп второй батареи. Но, поднеся его к глазам, успел зафиксировать высокие всплески около самого борта ближайшего из стоящих у причалов эсминцев. Классическое накрытие. Ничего страшного, следующие выстрелы будут точнее.

Я перевёл бинокль на крейсера. Второй выстрел передней десятидюймовки оказался более точным. Снаряд легко проломил броневой пояс и взорвался уже внутри, разнося там всё вдребезги и напополам. Через проломы во вздыбленной палубе повалил чёрный дым — в чреве корабля что-то загорелось. Через пару минут в борт крейсера воткнулся ещё один бронебойный снаряд. На этот раз у самой ватерлинии. Третье попадание десятидюймового снаряда поставило жирную точку — крейсер начал заметно крениться на левый борт. Команда прекратила борьбу за живучесть и лихорадочно спускала шлюпки. Но время было упущено. Крен с каждой минутой увеличивался. Это продолжалось до тех пор, пока крейсер не лёг мачтами на воду, придавив несколько шлюпок и десятки ссыпавшихся со вставшей на дыбы палубы матросов. Так, лёжа на боку, крейсер и ушёл под воду.

Второй погружался с дифферентом в корму. Потом, видимо, упёршись в дно (глубины в Ревельском заливе невелики), стал выравниваться. Некоторое время казалось, что воздушный пузырь, скопившийся в носовой части корабля, удержит его на плаву, но внутри что-то треснуло, и крейсер ушёл под воду целиком.

Первая батарея больше не стреляла, а вторая, наоборот, вела беглый огонь, домолачивая уже третий эсминец. На остальных кораблях эскадры разводили пары, стремясь как можно быстрее уйти из зоны губительного обстрела. Одному из минных заградителей и трём тральщикам это удалось. И теперь они на всех парах улепётывали к выходу из залива, даже не задумавшись о том, чтобы выловить из воды хоть кого-нибудь из экипажей ушедших на дно крейсеров.

— Уйдут? — спросил меня один из стоящих рядом рабочих.

— Это вряд ли, — не согласился с ним я. — Ничего ещё не закончилось.

Вскоре со стороны острова Нарген донёсся звук мощного взрыва. Потом с небольшими интервалами ещё трёх.

— Вот теперь всё, — заявил я рабочим, пробираясь к лестнице.

— Они подорвались на минах? — спросил меня тот же рабочий, когда мы спускались вниз.

— Можно сказать и так, — ответил я, не став уточнять, что торпеды раньше называли самодвижущимися минами. Я вообще тут никому не собирался рассказывать о том, что нашу работу доделали четыре подводные лодки типа "Американский Готланд", принадлежавшие к Военно-морским силам Финляндской советской народной республики, и наша "Рысь", находящаяся там в длительной командировке. А привёл их сюда командир "Рыси", бывший мичман Генрих Генрихович Таубе. Но об этом знать сейчас никому не следовало. Лишний козырь в рукаве в виде дивизиона подводных лодок нам ещё не раз пригодится. Поэтому после выполнения задачи все пять лодок ушли к противоположному берегу Финского залива без захода в порт Ревеля.

А эсминцы "Спартак" и "Автроил", поставленные эстонцами на отстой в другой части порта, при обстреле не пострадали.

Штурмовать Ревель, как я и предсказывал, нам не потребовалось. Символический ключ от города товарищу Йеа принёс лично Константин Пяст. Больно уж сильное впечатление произвёл на него молниеносный разгром британской эскадры.

В городе мы задержались на двое суток. Дел там было много. Начиная с разоружения дивизии генерал-майора Александра Тыниссона и заканчивая перевозкой на остров Нарген трёх с половиной сотен пленных англичан. Предварительно освободив тамошние бараки от экипажей советских эсминцев и политических заключённых из числа ревелских партийцев. Мы с Корком посчитали, что такая замена контингента концлагеря будет справедливой. В качестве временной меры, разумеется. А потом можно будет, действуя по уже проверенной схеме, обменять англичан, например, на признание де факто Эстонской советской республики. Но этим уже будет заниматься правительство Яана Хансовича Сихвера.

С установлением в Ревеле советской власти у Александра Йеа больших трудностей не возникло. Численность фабричных и строительных рабочих в городе составляла более трети от сташестидесятитысячного населения, а если считать с членами семей, то получалось, что на рабочий класс приходилось существенно более двух третей его жителей. И это был очень хорошо организованный рабочий класс, обладающий большим опытом революционной борьбы.

При этом русских и эстонцев среди них было примерно поровну. Это если по паспорту. А вот если считать по именам и отчествам, то тут сам чёрт мог бы легко поломать себе обе ноги. В частности, Август Иванович Корк и Эдуард Юрьевич Тейтер оба по паспорту были эстонцами. А теперь выяснилось, что наш с Августом знакомый по академии Генерального Штаба совсем не Андрей Иванович Ларко, а вовсе даже Андрес Яанович Ларка. Звучит почти одинаково, а смысл получается совсем разный.

Бригаду Тяжёлых морских батарей я после демонтажа усов (они нам ещё пригодятся в другом месте) отправил обратно в Гатчину. И не просто так, а в качестве сопровождения для направляемого в Петроград эшелона с зерном. Дело в том, что немцы не успели вывезти в Германию зерно с Ревельского элеватора, а англичане ещё только планировали этим заняться. Оценив объёмы тамошних запасов, я убедил товарища Йеа поделиться.

А сам на "Заамурце" вместе с Корком, прихватившим с собой один из полков своей дивизии, посетил сначала Балтийский Порт, потом Гапсаль, поспособствовав восстановлению там советской власти.

В Балтийском порту, расположенном у самой западной оконечности Финского залива, в сорока восьми километрах от Ревеля, мы с Августом Ивановичем задержались, чтобы провести рекогносцировку на предмет устройства там, в дальнейшем военно-морской базы. Больно уж удобное было место. Тамошний порт, в отличие от Ревельского, не замерзал и отличался весьма приличными глубинами, а в окружающих его скалах можно было построить практически неубиваемые артиллерийские батареи. Не зря это место в былые времена так приглянулось Петру Первому, что он заявил: "Быть здесь гавани воинских кораблей".

В полной мере это решение пока не было исполнено, но железная дорога к самому маленькому эстонскому городу с населением всего около тысячи человек всё-таки была построена. Изначально этот населённый пункт назывался Рогервик. Он переходил из эстонских рук в шведские, потом в русские, теперь круг замкнулся. Одноименная крепость строилась, разрушалась, потом снова строилась. Тоже самое происходило с молом, защищающим порт от северных ветров. Со всех остальных направлений Рогевикский залив был надёжно прикрыт материком и островом Малый Рогге. Глубины на входе в залив достигали сорока пяти метров, в средней части — около двадцати, а южнее, в проливе Курксисалме между материком и островами Рогге, имелись многочисленные отмели, делая его практически непригодным для судовождения.

Даже мне, хорошо разбирающемуся в сухопутной фортификации, но почти полному профану в вопросах береговой, было ясно, что в данном случае для гарантированной защиты гавани вполне хватило бы всего двух мощных батарей. Или трёх, если расположить ещё одну на северном берегу острова Большой Рогге. Поэтому я вознамерился при первой же возможности привезти сюда Пересвета, чтобы получить по этому поводу заключение профессионального берегового фортификатора. И после этого решать вопрос уже на правительственном уровне.

Гапсаль также представлял для меня определённый интерес, вызванный наличием там Школы авиационных унтер-офицеров, после революции преобразованной в Школу матросских лётчиков. Сейчас она не функционировала, но аэродром там имелся.

Все эти дни я периодически связывался по радио с Александром Седякиным, поэтому имел общее представление о том, что творится на юго-западе Эстляндской губернии. В подробности Саша посвятил меня уже после возвращения в Петроград.

Бои за Юрьев оказались более серьёзными, чем мы предполагали изначально. Дело в том, что Северный добровольческий корпус, который там оборонялся против дивизии Ремезова, почти наполовину состоял из офицеров, в огромном большинстве прошедших Великую войну и, соответственно, имеющих серьёзный боевой опыт и значительно лучшую выучку, чем у его красноармейцев. И терять этим офицерам, по большому счёту, было нечего, поэтому дрались они отчаянно.

Если бы не тёрки среди командования Северного добровольческого корпуса и не удар с тыла полка Седякина, осада Юрьева могла бы затянуться и привести к очень большим потерям. Которые и так оказались немалыми. Полк Седякина потерял три бронеавтомобиля из шести (их подорвали гранатами), сорок шесть красноармейцев убитыми и семьдесят два ранеными. А в латышских полках и дивизии Ремезова счёт потерь вообще шёл на сотни.

О том, как развивался внутренний конфликт между Булак-Балаховичем и фон Нефом, Александр представления не имел. Там была какая-то мутная история, в которой оказалась замешана молодая жена Генриха Генриховича — Ирина Александровна, служившая в корпусе сестрой милосердия. Что именно между ними произошло, история умалчивает, но в результате полковник застрелил самозваного ротмистра, и, судя по тому, что это сошло ему с рук, никого из добровольцев данный факт не возмутил.

Пятнадцатого декабря остатки Северного добровольческого корпуса были перебиты, и в Юрьеве установлена советская власть. После этого группировка Александра Кондратьевича Ремезова продолжила путь на север к поселению Тырва и мызе Хельми, а оттуда на северо-запад до города Пернов, где спустя три дня встретилась с подразделением Восточной группировки Корка. В дальнейшем войска седьмой армии, уже действуя под единым командованием, устанавливали советскую власть во всех остальных населённых пунктах Эстонской советской республики.

Полк Седякина из Юрьева отправился на юго-запад к пограничному городу Валк, уже освобождённому второй Новгородской дивизией Фабрициуса. Красные латышские стрелки Яна Францевича, нигде не встретившие серьёзного сопротивления (большинство населённых пунктов немцы вообще покидали без боя), к этому времени уже занимали Ригу, покинутую марионеточным правительством Карлиса Ульманиса, удравшего из страны на английском крейсере.