Горячее лето 42-го

Вернувшись, без приключений, в расположение части, командир разведгруппы проинформировал Шульца о результатах ночной вылазки. Оберлейтенант, прикинув все "за" и "против", решил не испытывать больше судьбу и не тянуть с переправой, наметив ее на следующую же ночь. Согласовал свои действия с начальством и получил "добро" на проведение операции. И вот, наконец, наступила ночь.

Все шло без помех, даже чересчур гладко и это тревожило Шульца больше всего. Он не мог понять — в чем дело? Ощущение тревоги, никак не хотело отпускать его. Да еще, где-то справа, эта стрельба среди ночи. Выяснять, в чем дело, не было времени. И группа Шульца, уже одетая в форму бойцов НКВД, полностью снаряженная, вооруженная русским оружием, отчалила от западного берега, как и было запланировано, во второй половине ночи.

Переправились нормально, без лишнего шума, попрощались с гребцами, которым предстояло проделать обратный путь уже вдвоем. Постояли немного и пошли. Осторожно вглядываясь в темноту и внимательно прислушиваясь к окружающему их спящему лесу. Шли тихо, след в след как учили, хотя, встречи с русскими они особо не опасались. Она даже, в некотором роде, была необходима. Но конечно, было бы не плохо, если это произойдет чуть позже, когда группа проникнет вглубь территории, занятой противником.

Переживать было практически не о чем — документы в полном порядке, оружие и груз, полностью соответствовали легенде. Все немцы, члены группы, включая и самого Шульца, в совершенстве владели русским языком. Еще двое — один перебежчик, сам сдавшийся в плен, другой — завербованный в лагере военнопленных, под Харьковом, прошли курс обучения диверсионно-подрывному делу и инструкторами разведшколы характеризовались положительно. В характеристике на них, также отмечалось, что курсанты Березин и Долгачев, готовы выполнить любое задание Абвера.

Пока было спокойно. Группа все дальше и дальше удалялась от берега. Успокоившийся было Шульц, внезапно остановился. Сзади, со стороны немецких позиций, вдруг заработал пулемет, расположенный на вершине высокого холма, возвышающегося над рекой. Если смотреть со стороны пулемета, светящиеся трассы уходили куда-то вправо.

"Советы решились на вылазку? Или это окруженцы, стремятся под покровом ночи, переправиться на восточный берег? — промелькнуло в голове у Шульца. — Проклятый пулеметчик! Вот шума нам только не хватало". Он, тут же, взял себя в руки и скомандовал, в полголоса по-русски:

— Вперед! Быстро! Уходим подальше от берега!

Группа, подчиняясь команде старшего, скорым шагом двинулась вперед. Пулемет на несколько минут замолчал. Видимо, была задержка или ленту меняли. Потом, откуда-то справа, раздался одиночный выстрел из винтовки, затем еще один. Тут же, снова начал бить вправо длинными очередями пулемет с немецкой стороны.

И совершенно внезапно, где-то совсем недалеко, ожил русский пулемет. Видимо, решил поддержать своих. Он, четкими очередями, пытался заставить замолчать немецкого "коллегу".

" — Нужно уйти как можно дальше от берега. Возможно, успеем проскочить "под шумок"", — подумал Шульц. Группа довольно быстро двигалась вперед, невзирая на темноту, незнакомую местность и тяжесть груза, в вещмешках за плечами. И тут, случилось неожиданное происшествие, которое серьезно повлияло на всю дальнейшую судьбу группы Шульца.

Немецкий пулеметчик, видимо, решил в свою очередь, подавить русский пулемет, и перенес огонь с правого фланга на левый. Патронов он не жалел, поливая свинцовым дождем предполагаемое место расположения противника. Старался на совесть, особо не заботясь и не думая о том, что русские уже не стреляют и скорее всего, просто сменили позицию или спрятались в укрытие. Шульцу казалось, что все складывается как нельзя лучше, что еще чуть-чуть и им удастся ускользнуть, но на этом, удача от них отвернулась. За спиной кто-то вскрикнул, Шульц мгновенно обернулся и увидел, что Фриц Харт рухнул как подкошенный.

" — Оступился?" — подумал Шульц, но в действительности, все было гораздо хуже. Скорее всего, шальной пулей, выпущенной из немецкого же пулемета, радист Харт был тяжело ранен.

Двое русских попытались, подхватив под руки, приподнять его с земли, но это им не удалось. Радист просто не держался на ногах.

— Что случилось? — почти одновременно спросили, быстро вернувшиеся назад Шульц и Кляйн, — В чем дело?

— Он ранен, герр оберлейтенант! — доложил один из русских.

— Никогда больше не называй меня так! — зло прервал его Шульц. — Для вас я — лейтенант НКВД Иван Дубинин. Ясно?

— Ясно, товарищ лейтенант! — негромко, но дружно ответили русские.

— Идти сможешь? — спросил Кляйн радиста.

— Да, да! — испуганно зашептал Фриц, — я смогу...

— Куда тебя? — перебил его Шульц.

— Я не знаю, но очень болит плечо. И нога...

— Сейчас смотреть некогда, мы должны как можно дальше уйти от берега. Пока русские не зашевелились, после такого шума. Отойдем, сделаем привал и осмотрим тебя как следует. Так что? Идти сможешь?

— Да! Да! — Харт попытался вырваться из рук поддерживающих его и сделать шаг вперед, но тут же застонал и едва вновь не свалился.

Русские подхватили его под руки и стояли, ожидая команды. Шульц поморщился, как от зубной боли и покачал головой. "Как это все не вовремя!"

Но раздумывать было некогда — несколько шальных пуль, пролетели где-то рядом, сбивая ветки и кору с деревьев. Шульц был просто вне себя от злости.

" — Черт бы побрал, этого проклятого пулеметчика! Когда же он, наконец, заткнется!" — но вслух сказал совсем другое:

— Так! Вы двое, помогите ему. И вперед, вперед! Как можно быстрее, пока нас всех здесь не уложили! Ясно вам?

— Ясно, герр... Ясно, товарищ лейтенант!

— Вперед! Живее!

И группа двинулась дальше, хотя и не так быстро как в начале. Пересекли лесную тропинку, затем метров через триста — просеку или лесную дорогу и продвигаясь все дальше, через полчаса, вышли на довольно большую поляну, почти со всех сторон закрытую густыми зарослями молодой ольхи.

Семен Березин и Петр Долгачев тянули раненого немца из последних сил. Тот все больше слабел от потери крови и видимо, когда от боли отключался, еще сильнее наваливался на своих помощников. Шульц и Кляйн посмотрели друг на друга. Оберлейтенант кивнул головой и сказал:

— Привал! Отдохнем немного и осмотримся здесь.

Березин и Долгачев осторожно уложили бесчувственного радиста на траву и обессиленные, рухнули рядом, с трудом переводя дыхание.

Кляйн подошел к ним и довольно грубо пнул сапогом одного и другого. Березину досталось по ребрам, Долгачеву — по ноге.

— Чего разлеглись! А кто за вас будет охранять стоянку и вести наблюдение? Или вы хотите, что бы нас здесь взяли голыми руками и перебили как перепелок? Живо ступайте в охранение. И не расслабляйтесь, проверю лично и если найду кого-то спящим, то сон этот, превратится в вечный. Задушу собственными руками. Ясно?

Русские промолчали, но живо поднялись и подхватив оружие разошлись по краям поляны.

Кляйн посмотрел им вслед, покачал головой и подумал, что зря они связались с этими русскими. Надежды на них мало, одни хлопоты, а вот проблем можно получить изрядное количество.

Он знал, что когда группа прибудет на место, с русскими, скорее всего, придется распрощаться навсегда. Несмотря ни на какие характеристики, ни Шульц, ни Кляйн, не доверяли "свежеиспеченным коллегам". Да и незачем их беречь. В лагерях военнопленных найдется достаточно желающих послужить на благо Великой Германии. А пока, смотреть за ними нужно внимательно, не нравится мне что-то, как Семен этот на меня смотрел. Так смотрит рассерженная собака, перед тем как броситься на того кто ее рассердил.

* * *

" — Вот сука! Морда фашистская! Погоди, и на тебя пуля найдется!" — зло подумал Семен. Залег в кустах, на краю поляны и не столько наблюдал, сколько прислушивался к тому, что творилось вокруг. Он не знал, на кого сейчас злился больше, на немцев или на самого себя.

Пулеметная трескотня над рекой давно смолкла, стояла чуткая, предрассветная тишина. Небо на востоке постепенно светлело, гасли звезды. Семен передернул плечами, несмотря на вчерашнюю жару, утром в лесу было довольно прохладно.

На душе было паршиво, как никогда. На своей родной земле он, бывший старший сержант Красной Армии, бывший артиллерист — командир 45мм орудия, бывший комсомолец, должен прятаться от своих бывших соотечественников, хорониться по кустам в лесу, как вор в чужом доме. Да. После того, что ему пришлось пережить и на что, он вынужден был пойти ради спасения своей жизни — он всем тут чужой.

Почему он остался в живых? Почему погибли такие хорошие, молодые ребята из его расчета, а именно ему, Семену Березину, выпало жить и каждый день мучительно искать ответы на все эти "почему"?

Ему не хватило, буквально, какой-то секунды, чтобы рвануть противотанковой гранатой и себя и единственное уцелевшее на батарее орудие. Одной секунды. И эта проклятая секунда, разделила его жизнь ровно напополам, на до— и после— взрыва. Последнее, что запомнил Семен — ослепляющий огонь и черная стена земли, внезапно выросшая перед глазами.

Вернула его в действительность боль от удара по ребрам. Острая боль пронзила все тело и отозвалась колокольным набатом в голове и звоном в ушах. Когда он открыл глаза, то увидел стоящих над ним немцев, их улыбающиеся рожи, он запомнил на всю оставшуюся жизнь.

Пинками и ударами прикладов заставили подняться с земли и погнали к кучке израненных, полу оглохших от разрывов бомб и снарядов, бывших бойцов и командиров Красной Армии. Еще недавно, владевших грозным оружием, а теперь ставших простыми военнопленными. Чужеземные конвоиры, оглашая русскую степь своими гортанными выкриками и командами, повели Семена и его товарищей по несчастью прямой дорогой на запад.

По пути добавлялись пленные красноармейцы, согнанные с других участков фронта, колонна разрасталась и становилась все больше и больше. Раненых и обессиленных, тех, кто не мог подняться после коротких привалов, конвоиры расстреливали прямо на обочине дороги. Тела этих несчастных, оставались лежать там, где настигла их жестокая смерть. Тех же, кто пытался бежать, настигали автоматные очереди и лишь очень немногим, все же удалось бежать.

Когда их колонну, растянувшуюся чуть ли не на километр, пригнали на место временного лагеря и Семен увидел собственными глазами количество пленных, тут только до него стало доходить, какого огромного масштаба случилась катастрофа.

Думал, сразу расстреляют, ан нет, враги почему-то решили оставить его в живых. В его состоянии было уже все равно — жить или умереть, к гибели он был готов каждую секунду. Но жизнь в плену, оказалась хуже самой страшной смерти. И тогда

Петя, этот, мутный какой-то тип. Вроде бы сам в плен сдался, а немцев тоже, почему-то недолюбливает. Перед отправкой сюда, еще в разведшколе, частенько подходил, закуривал, разговоры непонятные заводил — мол, как Семен относится к Советской власти, а не махнуть ли им вместе обратно к своим, к русским. И все в таком же духе. Подумал тогда еще — провокатор, начальством школы подосланный, что бы выявлять неблагонадежных. Но разговоры эти, сам Семен, старался не поддерживать, все больше помалкивал да соображал — здесь ни с кем нельзя быть полностью откровенным. За это можно было поплатиться жизнью. Хотя мысль, после переброски через линию фронта, прийти с повинной, к своим, сидела в голове крепко. На это он собственно и рассчитывал, когда в лагерь прибыли вербовщики из разведшколы. И мысль эту подсказал ему, может и сам того не ведая, один летчик, который раненым попал в плен, но тем не менее три раза уже пытавшийся бежать. Три раза его ловили, избивали до полусмерти, места живого на нем не было, а силу духа русского человека, сломить фашистам не удавалось никак. Так вот он и сказал, как-то Семену:

— Обидно умирать, не взяв с собой хотя бы одного врага напоследок. Умереть зазря — большого ума не надо, а вот принести пользу своей стране, уничтожить врага и самому живым остаться, что бы бить эту нечисть до полного искоренения — вот где ум-то нужен!

Слова эти, Семен хорошо запомнил и хранил их глубоко в сердце, надеясь все же, что все еще можно исправить.

С Петром все было иначе. Советскую власть он недолюбливал, да и она, власть эта, сказать по-чести, не проявляла в отношении него каких-то особых, материнских чувств. Семья его была раскулачена в коллективизацию и сослана туда, куда Макар телят не гонял. Отец, мать, два брата и младшая сестра — умерли от тифа. Сам чудом уцелел. Спасла его, одна женщина сердобольная, вдова, потерявшая супруга еще в Первую мировую, бывшая сестра милосердия Евдокия Долгачева. Выходила она его, дала свою фамилию, надоумила представиться ее племянником, своих-то детей у них с мужем не было. Вот и воспитала она его, можно сказать, как родного сына. И когда призывали Петра в армию, голосила по нему, как по мертвому. Видно смерть мужа, крепко на нее повлияла.

Вот и получается, что проливать свою кровь за власть, которая отняла у него семью, Петр Долгачев не очень-то и стремился. Но и немцы, ему не очень понравились. Особенно после того, что он видел в плену, как немцы обращаются с захваченными бойцами РККА. Вот он теперь и соображал усердно, как бы ему выйти сухим из воды.

Лежа на своем посту, он думал о том, что было бы неплохо, потихоньку смыться от этой гоп-компании и этот немец, специалист-подрывник, тоже мне — шишка нашлась, еще свое получит! Но идти, к своим, он очень опасался, мало ли чего взбредет в головы настоящим НКВД-шникам. Вот если бы знать, конечную точку и цель группы, тогда можно было и поторговаться с Советской властью. Ведь на кону стояла его собственная жизнь.

Глава 5

"Спортсмен-разрядник" бежал так, как никогда в своей жизни еще не бегал. То, что сообщил Николай, всерьез обеспокоило Витьку. А записка, написанная химическим карандашом на клочке бумаги, быстро разобравшимся в обстановке сержантом, добавляла энергии и весьма существенно влияла на скорость. Чувство ответственности за судьбу товарищей, все сильнее начинало давить ему на плечи.

Поэтому мчался Витька изо всех сил и чтобы хоть немного отвлечься от тревожных мыслей он начал вспоминать то, о чем давно уже не задумывался всерьез.

Бегать он любил с детства. С Андреем Калмыковым они были ровесниками и дружили давно, сколько помнил Витька, столько и дружили. Но с тех пор, как трагически погиб Витькин отец, разбившись на мотоцикле, дождливой осенней ночью, они сошлись еще тесней и стали, друг для друга, просто как родные братья.

Николай Калмыков, по возрасту был на два года младше, но во всех играх и затеях, старался не отставать от старших товарищей и принимал во всем самое деятельное участие. Будь то — футбол летом или хоккей зимой, постройка настоящей землянки в ближайшем лесу или сплав по местной реке на баллоне от "Кировца".

И вообще, в то благодатное время, их жизнь была до предела насыщена всякими интересными вещами. Турпоходы летом, с обязательной ночевкой в лесу, традиционные уха и чай, сваренные в котелке над костром, причем, самое главное — без всякой посторонней помощи. И от того, что делалось все своими собственными руками, эта простая еда казалась им, мальчишкам, намного вкуснее домашней. С дымком от костра, на свежем воздухе пища эта немудреная, уплеталась мгновенно. А как же — романтика! Потом, посиделки у костра, бесконечные разговоры обо всем на свете, обыкновенные мальчишеские "великие" мечты и красивые фантазии. Какими они будут, когда станут взрослыми. И не знали они тогда, балбесы, что самое лучшее время, что у них было и будет, это как раз эти самые, беззаботные, светлые, тихой радостью освещенные дни и звездно рассыпчатые ночи. Эх, только теперь, спустя годы, начинали они понимать, какими наивными были!