Н-да, оказывается Вова додельный, разносторонне одарённый мужик, а не серая плесень, каким он казался раньше. Вот чего я раньше не разглядела в нём настоящего мужика, — корила себя Галя. Молодой, холостой, приятной внешности, не страдает комплексом неполноценности — чего ещё нам бабам надо? Именно с таким самцом надо создавать счастливую ячейку общества. Мечты цвета спелого персика вскружили девушке голову, поселив в ней надежду на сексуальное утомление.

Решено, надо после работы подойти в общаге к Вове с какой-нибудь небольшой просьбой, например, розетку отремонтировать. Слово за слово, базар-вокзал, из благодарности накормить его калорийным ужином, да под винцо, а там ... может статься и в койку его к себе затащить получится, где обучить самца в процессе совокупления всему самому занятненькому и интересному из нестандартного списка. Тогда он разглядит во мне лик матери своих будущих детей. Сама не затащу Вовочку — его какая-нибудь ловкая девчонка, типа моей подружки Таньки к себе в койку затащит. В большой семье клювом не надо щёлкать.

Желание Галины заполучить себе тело Вовочки столь же очевидно, как мечта плутовки лисы поймать серенького зайчика. Это простые истины нашей цивилизации. Наукой доказано — свойство всех желаний — это их несвоевременная реализация. Желания если и сбываются, то не тогда, когда они необходимы, а в другое время.

Наблюдаем. Машка вращается — скоро выдаст порцию раствора. Подниму бадью с раствором каменщикам, закину им стопки кирпича, а что потом? Обслуживать всего одно звено работяг — это совсем не сложно. Меня после обеда или отпустят домой или переведут на другой объект. Этот объект проклятый: всё на нём не так. От вида ограды вокруг объекта плакать хочется, от вида сортира — удавиться, кругом ямы, рытвины, канавы и кучи мусора. Более-менее красиво выглядит моя площадка, где складированы железобетонные изделия. Но до установки очередной порции плит перекрытия и лестничных маршей ещё далеко: каменщики никак четвёртый этаж не выгонят. Пока лето желательно успеть сделать пятый этаж и техэтаж. Мой кран ещё потребуется для работ по устройству кровли, а потом всё — можно разбирать кран и перетаскивать его на другой объект. Как только работяги "закроют контур", так можно загонять на объект штукатуров. Вот у штукатуров труд суровый — по документам относится к особо тяжёлой работе. При этом большинство штукатуров бабы, прикольно. Для доставки раствора придётся сооружать подъёмник или таскать материалы на своём горбу. Галя к тому времени должна батрачить на своём башенном кране на другом объекте — Барнаул быстро строится. Жаль — Вовочку там не увижу, придётся "ловить" его вечерами в общаге, а там конкуренция.

А вот и Вовочка! О! Интересно, а что это он тащит в стрёмной сумке так, словно это и не грязная сумка, а дипломат с компроматом. Вытащил её с объекта и несёт в прорабскую. Подозрительная сумка: такое впечатление — там что-то стеклянно-окаянное. Сдаюсь, ноль мыслей по этому поводу.

С высоты своего положения Галя надзирала над ситуацией: Вова идёт к прорабу; тот кормит Мушку и что-то втирает собачонку. Отсюда его бубнежа не слышно.

Со стороны прораб смотрелся как философ, в поисках истины изучающий природу в образе собачки Мушки. Именно в природе философы пытаются найти вдохновение, а истину они, как известно, ищут в вине. Картина кормления Мушки просто идиллическая. Довольно пожилой человек, давно потерявший волосы, но набравший вес, своими мозолистыми пальцами трепал Мушку за ухом и глухим голосом говорил мелкой животине всякую ерунду. Может и не ерунду говорил прораб, а изрекал мудрейшие откровения.

— Молодые считают меня окаменевшим говном мамонта. Супруга Настенька постоянно пилит за зарплату — якобы в доме ничего нет и даже жрать нечего. С чего тогда она так разъелась? Класть мне на её мнение в присядку. Правильно говорю, Мушка? Не жили богато и во здравии, нечего, как говорится, начинать. Жизнь прекрасна сама по себе, но сурова к большинству организмов. Работяге приходится наступать на горло собственной песне ради кусочка ливерной колбаски.

У меня от всего этого бардака душа болит и тянет на лирику. Приходят, понимаешь, светлые мысли о вечном. Работал бы я поэтом, то обязательно сочинил бы нечто возвышенное на тему стройки многим круче, чем карело-финский эпос. А так приходят на ум только частушки, причём матерные. Вот внимай блохастик, щас тебе сбацаю нетленку: "Стал я с лошадкой поле пахать — ей пое

* * *

, ну и мне пое

* * *

. Лошадка пошла поперёк борозды — ей до пи

* * *

, ну и мне до пи

* * *

. Так вот и пашем земельку свою — ей пох**, да и мне пох**". Что говоришь, Мушка? Тяв-тяв. Это правильно, чтоб тебя поперек перекрутило. Как считаешь, Мушка — заначенную чекушку мне лучше употребить до обеда, или после обеда. Или дотерпеть до конца работы? Да не тявкай ты, блоховоз, так громко. Вот есть у нас мастер Вовочка — тоже слишком гавкучий товарищ. Прикинь, Мушка — может ему, всё-таки, прилетело кирпичиком по темечку? Раз он такой борзый вдруг стал. В стране много умников, а Машку починить некому. Хотя... Чего это там тарахтит. Ого, это громыхает наша Машка, значит, Вовочка всё-таки её починил. Хотя, скорее всего, там просто контактик отошёл, вот Вова его чуть и прикрутил, Машка заработала, большого ума не надо. Вову мы с тобой хвалить не станем — зелёный он ещё, как сопля. У меня на стройке заведено так — отсутствие замечаний — самая главная похвала. Вспомни о чёрте — он и явится. Смотри Мушка, к нам чешет Вова с какой-то сумкой в руке.

Мушка, заметив приближающего мастера, включил коричневый уровень опасности. Одновременно он перестал слушать прораба, рассыпавшего перед ним крупицы мудрости. Собачонок бросил в пыль очередной объедок и дал стрекача, поджимая при этом хвостик и жалобно поскуливая. Почему-то Мушка стал самым натуральным образом побздёхивать мастера, проявляя анальную тревожность. Будто Вова готовит мелкой собачке какую-то злую пакость — именно пакость, а не пару вкусных котлет.

Внутреннюю сущность Николая Павловича Вовочка давно раскусил. Прораб далеко не дурак, он больше прикидывается деревенским простачком, хамом и отчаянным матершинником. Он простодушен, чист душою и имеет доброе сердце, скрывающееся за щитом напускного равнодушия. Лицо прораба открытое, но в глазах светится ум. Вот только свою смышленость ему уже не требуется показывать, ибо бесполезно — всё прошло, и года уже не те, и седина — стыдно молвить где.

— Смотри Николай Павлович, какую гангрену на стройке нашёл, — Вова поставил у ног прораба запылённую сумку, сделанную, по всей видимости, из кожи прокажённого дерматина.

Прораб из любопытства заглянул в сумку. Его глаза отказывались видеть, мозг отказывался понимать: внутри находились три бутылки водки и бутылка коньяка, судя по этикетке — армянского. На лице прораба отразилась вселенская мука. Если вот это нечто Вова нашёл на нашей стройке, то, делаем логический вывод — кто-то это спрятал. Кто мог спрятать? Прораб не прятал, Вова не прятал. Следовательно, спрятали работяги чтобы злоупотребить.

— Сначала хотел содержимое вылить, — признался Вова. — Потом решил отнести вам.

— Правильно сделал, — пробормотал прораб. — Где это добро нашёл?

— Так в строительном мусоре в подвале, — Вова, честными глазами глядя на начальника, втирал ему ложь — густую ложь, как расплавленный битум. Вралось легко и непринужденно. Вова эту водку с коньяком наколдовал, потратив незначительное количество единиц. Такой водкой и таким коньяком угощали строительное начальство на торжественных заседаниях. Не на самих заседаниях, конечно, а чуть позже.

— Спрячу в сейфе во избежание, — строго сказал прораб, при этом сглотнув слюну. Ругать нехорошего Вову Николаю Павловичу резко расхотелось: он сдержался от высказывания вслух на тему некоторых личностных недостатков Вовика. Зато ещё резче потянуло злоупотребить. Здравый смысл подсказывал прорабу, что с этой водкой что-то неправильное ... но, раз представилась возможность, надо её использовать.

— Пойду Палыч разомнусь на стройке, — услышал прораб Вовины слова. В каком смысле он собрался разминаться? — Возьму кельму и тряхну стариной, уложу штук триста кирпичей, подсоблю нашим каменщикам.

— Умеешь класть? — с сомнением уточнил прораб.

— А то, — гордо заявил мастер. — Кладу на совесть.

Вот даёт молодой, — удивился прораб, — всё чудесатей и чудесатей: то водка находится в мусоре, то Вова Машку ремонтирует, теперь вот он заявляет, что умеет класть кладку. Брешет поди, но пусть себе идёт, а не торчит в прорабской. Так-то Шмаков полностью спихнул на Вову всю документацию, но именно сейчас ему хотелось избавиться от Вовочки, чтобы остаться наедине с заветной.

— Ишь ты, на совесть он кладёт ...Все вы молодые такие: хрена ж вам совесть. Что-то хорошее сделать — у вас кишкa тoнкa. Сплошные мутные понты.

Вова развернулся и двинулся к недостроенному зданию: ну, и попутного тебе ветра. Прораб же, заскочил в вагончик и озадачился выбором — открыть коньяк, или вскрыть бутылку с заветной. Остановил свой выбор на водке. Родимая привычнее, а коньяк и всякие виски — изобретение дьявола для смущения правильных людей. Нехороший Вова своею находкой таки склонил меня к переходу на тёмную сторону в этот понедельник. Святые помидоры, горе-то какое...Эх, житие мое...Кажется, сегодня я уже всё, что мог, сделал на работе. Следовательно: "Чувства сожми в кулак, волю — в узду, сделав дела, посылай всех в ..."

Скрутив голову бутылке виртуозным движением руки, прораб, как обладатель чёрного пояса по алкоголизму, ловко набулькал грамм сто жидкости в свою верную алюминиевую кружку. Не стал греть напиток в руке — выпил одним глотком, громко занюхав рукавом дар небес заблудшей душе. Качественная сволочь — хорошо зашла — словно узрел сияние истины во тьме ночной.

Совесть прораба не мучила — ну, выпил он чужую водку, так нехер устраивать тайники на моей стройке. Кто это тут такой смелый, прямо-таки нарывающийся на сексуальные страдания?

Как только Вова ушёл "класть на совесть", так к прорабу вернулся Мушка — живой и глядящий на прораба с подозрительной преданностью. И было бы кому так преданно смотреть на начальника: все собаки — как собаки, а вот это — мелкое помоечное недоразумение.

— Вот чего ты, шерсти пучок, страдаешь энурезом от нашего Вовы; трясёшься, как монашка перед матросом? — помотал прораб пальцем перед носом собачки. — Он у меня вот где сидит, — Шмаков показал Мушке кулак, где, по его мнению, находился Вова. Мушка радостно лизнул кулак, а затем стал гоняться за жирной мухой, залетевшей в прорабскую.

— Слушай блохастый, как поэт Бальмонт про муху написал. Я тоже когда-то мечтал стать поэтом, но не стал, — произнёс Шмаков, скручивая из какого-то порыжевшего от солнечного света бланка рулончик, коим он собрался отоварить мерзкое насекомое, — "...отвратительно знакомое щекотание у рта. Это муха — насекомое — я их пища, их мечта..."

С этими словами прораб "нейтрализовал" настырное насекомое, прибил, проще говоря. Вот так: первый удар у меня коронный, а второй похоронный.

— Все там будем, — проговорил прораб, глядя с философской отрешённостью на трупик убиенной им мухи взглядом старой, умудренной жизнью коровы. — Помянем, — прораб набулькал в кружку ещё пятьдесят грамм водки. — А знаешь ли ты Мушка, что мы все — и ты, и я, и вот эта муха — мы все суть одно живое существо, устроившееся жить на планете Земля миллиарды лет тому назад? Такой вот запендык. Мы едим друг друга, нас миллиарды особей, но, при этом — мы единый организм, слепленный из одного и того же праха. Если ты, Мушка, думаешь — откину когда-то хвост, отдохну от всего этого бардака, то фигвам. Ты продолжишь существовать в составе единого организма, задача которого изучать мир, страдать и строить. Не только здания строить, но и приборы, изучающие Вселенную. Усёк Мушка? Пожалуй, налью третью, ибо Бог любит Троицу. Вкурил, блохастик, что жизнь наполнена смыслом и её стоит жить дальше? Слушай меня Мушка, мотай на уши, ибо гениальные философские обобщения мой конёк.

Эк прораба понесло по кочкам, а ведь время ещё только приближается к обеду.

После третьей порции прораб достиг состояния, когда реально перевернуть бренный мир вверх тормашками, но зачем нам заниматься всякой ерундой, когда дел по горло. Все дела не переделать, и это печально, но у нас есть водка, умеющая разгонять печаль и эмоциональное напряжение.

Проявим снисхождение к прорабу, ведь у каждого свои недостатки.

Максим Максимович — звеньевой каменщиков, человек рациональный до мозга костей, никогда не считал себя набожным, но ему вдруг сильно захотелось поставить свечку в ближайшем храме. Виной такого стремления Максима Максимовича стал мастер Купцов, точнее не сам мастер, а его умение класть кладку.

С какого-то перепуга мастер лично взял в руку кельму, выбрал себе захватку и стал работать. Максимыч сначала не понял — что это там творит мастер? Во время работы не до рассматривания всяких мастеров, мающихся блажью. Каменщик Никанорыч — так вообще, покрутил пальцем у виска, намекая на дурость мастера. Каменщик Петрович криво усмехнулся и выматерился: "А переделывать за ним кому придётся?"

Наконец Максимыч отвлёкся от работы и решил прореагировать. Надо же как-то сказать этому дебилу, что он только усложняет им жизнь: кладка это дело ответственное. Действительно, ты накосячишь, а нам переделывай. Лишняя морока.

Подойдя к Вовику, спокойно работающему на захватке, Максимыч присмотрелся и ... обмер. Такого мастерства он давно не видел: лично он, со своим огромным опытом не достиг совершенства. Вовочка работал виртуозно — ни одного нерационального движения, всё чётко и гладко. Казалось, кирпичи сами прыгают куда надо и укладываются на нужное место. С чем сравнить работу этого мастера? С музыкантом-виртуозом, извлекающим своим смычком божественную музыку и увлекающего зрителей потрясающей, проникновенной игрой. Как у музыканта взлетает смычок, так у Вовика перемещалась в воздухе кельма, будто она живая. Порхающая кельма и мелькание кирпичей завораживала Максимыча своими волшебными пируэтами. Это не Вова работал — это ангел спустилась с горних высей, взял кельму в руки и стал трудиться, показывая смертным, как надо работать с камнем.

Слёзы умиления текли по небритым морщинистым щекам пожилого каменщика, увидевшего работу настоящего Мастера. Именно Мастера с большой буквы. Непонятно где Вову научили так работать, но без искры Божьей здесь не обошлось. Так овладеть Великим Сакральным Мастерством мог только настоящий гений.

Максимыч слегка очнулся от толкавшего его в бок Петровича.

— Смотри, бугор, какая у него кельма, — с завистью зашептал работяга. — Нержавейка. И отвес у него фирменный, и уровень ништяковый. С таким инструментом приятственно работать.

Максимыч отмахнулся от исходящего завистью работяги. Великий Мастер и с обыкновенным инструментом управился бы, но ему надо соответствовать. У такого Мастера всё должно иметь максимальное качество, иначе урон облику.

Как пришибленный, Максимыч увёл своих работяг на их место работы. Несколько часов, до обеда, все работали молча, изредка, с благоговейным ужасом, поглядывая на Великого Мастера.