Судьба в наследство

Колокола в храмах созывали на вечернюю молитву, негромкий перезвон плыл над Звеничем. И хотя многими жителями, он воспринимался как шум, на который не стоило обращать внимания, в городе все же были истовые верующие, которые в этот час спешили к алтарям молелен и часовен. А вот все священнослужители, несмотря на ревностное и не очень следование церковным канонам вынуждены были присутствовать на молебне обязательно. Именно на это и рассчитывал брат Боклерк, предлагая его преосвященству назначить встречу на это время. Вероятность, что кто-то из них станет ненужным свидетелем пребывания епископа Констанса в ратуше, была намного меньше.

Вечером задолго до молебна два боевых брата под видом посетителей сначала задержали нужного писца в скриптории, а потом когда все остальные скрипторы разошлись, уже силой заставили находиться его на месте до прихода его преосвященства.

Констанс натянув поглубже капюшон неприметного коричневого плаща, в сопровождении секретаря и всего лишь четверых братьев направлялся на встречу. Оказалось, что епископу непривычно и ужасно неуютно под видом горожанина средней руки идти пешком по городу. Но все же ему пришлось смириться с неудобством, ведь карруса была слишком заметна и своим появлением перед ратушей наделала бы много шума. А огласки его преосвященство по-прежнему не хотел.

Через боковой вход Констанс и неотстающие от него ни на шаг братья попали в здание. А поднявшись по винтовой лестнице, очутились в одном из коридоров ратуши. Впереди всех шел брат Боклерк, во-первых, чтобы осветить путь, а во-вторых, у него имелись дубликаты ключей, которые чудом под вечер удалось достать Карфаксу. Ими он открыл сначала боковой вход в здание, затем дверь, ведущую на винтовую лестницу и, наконец, потайной коридор, из которого прямиком можно было попасть в скрипторий.

К этому времени в ратуше уже не было ни души, и тяжелая поступь братьев, как и легкий шелест шагов епископа гулко разносилась по коридору. Но вот, последняя преграда — низкая дубовая дверь с врезным замком преодолена, и епископ наконец-то оказался в мастерской писцов, где у дальней стены, в страхе сжавшись на скамье, его ждал скриптор Аусилий.

Епископ неспешно с видом человека, которому принадлежал весь мир, подошел к мужчине, одетому в обычную коричневую рясу самого низкого ранга священнослужителя. Тот с затаенным ужасом поднял глаза на Констанса и, пытаясь справиться с трясущимися губами, прошептал:

— Ва-ваше преосвященство... За-за что? Я-я... — на большее сил у него явно не хватило. Скриптор не выдержал и, упав на колени, низко склонил голову.

— Как давно ты служишь епископу Сисварию? — голос Констанса был сух и холоден, он решил без предисловий сразу приступить к делу.

— Двенадцать лет, — он даже не стал отпираться. Видимо все силы уже покинули его, и страх за свое будущее лишил последней воли. — Благодаря его ходатайству меня перевели сюда. Я был братом прислужником в монастыре близ Ноциля.

— Каким образом ты отправляешь ему деньги? — епископ задавал четкие вопросы, даже не глядя на скриптора. Весь его внешний вид выражал презрение к писцу, скрючившемуся на полу.

— Каждые два месяца ко мне приезжает один и тот же человек, я передаю ему все принесенное, — голос Аусилия становился все тише, создавалось впечатление, что мужчину душили рыдания. — Я больше не знаю, совсем ничего не знаю... — неприкрытая мольба плескалась в его голосе. — Пощадите! У меня не было выхода!..

Констанс брезгливо дернул рукой, а брат Дезидерий, что стоял в стороне успел лишь сделать шаг по направлению к писцу, как его стенания оборвались. Мужчина сжался в комок и затравленными глазами смотрел то на брата, то на епископа.

— Когда последний раз тот приезжал? — его преосвященство, спрятав руки под полы плаща, принялся расхаживать перед допрашиваемым.

— Две недели назад курьер забрал последнюю сумму. Он велел передать человеку приносящему деньги, что договор возвращается к прежней сумме. А я еще не передал... Я... Я ни при чем! Прошу!.. — скриптор на коленях пополз к его преосвященству, пытаясь поймать рукой подол плаща. Констанс отошел в сторону, а Дезидерий ухватив беднягу за шиворот, волоком оттащил на место.

— Он приедет снова через полтора месяца? — уточнил епископ.

— Да, да! Только тогда. Я не знаю откуда он приезжает, и куда все увозит... Не знаю его имени. Я даже не знаю сколько там! Я ни разу не интересовался! Пожалуйста!.. — писец вновь попытался подползти к Констансу, но был остановлен братом. Тот просто перегородил ему дорогу ногой, и Аусилий упершись коленями в его сапог, с надеждой пополам смешенной с отчаянием смотрел, как прохаживается его преосвященство.

— Здесь кто-нибудь еще служит епископу Сисварию? — Констанс резко остановился и в упор посмотрел на скриптора. — От твоего правдивого ответа зависит твоя жизнь.

— Да... Нет... Я не знаю... — его глаза заметались, словно на стенах он надеялся увидеть правильный ответ. — Нет.

— Не ври! — окрик Убино заставил писца вздрогнуть; именно он был тем вторым братом, что задержали сегодня Аусилия.

— Я не зна-аю! — едва не завыл тот. — Действительно не знаю! Может кто-то служит. А может быть, и нет! Мне не известно!..

— Кто-то еще передает деньги?!

— Нет. Только я. Умоляю вас...

Легкий пинок заставил его замолчать, лишь тихие всхлипы раздавались в тишине скриптория. Мужчина рыдал у ног старшего брата Дезидерия, уткнувшись лицом в каменный пол. Епископ, явно удовлетворенный его ответами, накинул на голову капюшон и собрался выходить, как был остановлен вопросительным:

— Ваше преосвященство, а с этим что? — брат указывал на скриптора.

Констанс постоял в раздумье, а потом пространно изрек:

— Возможно при даче показаний об этом деле, мне придется клясться на Святом Писании, а я бы не желал стать клятвопреступником. Поэтому я не хочу знать, что же именно здесь случится, — боевые братья переглянулись. — Однако я вам заранее отпускаю все прегрешения вольные и невольные. Amen.

Раздался шелест стали, вынимаемой из ножен, скриптор сдавлено зарыдал... Все звуки перекрыл властный голос епископа:

— Не сейчас! Когда мы уйдем. Боклерк, следуй за мной. Возможно, тебе тоже придется клясться, а мне бы не хотелось из-за непредусмотрительности потерять своего лучшего секретаря.

— — — — — — — —

1 Скрипторий — мастерская переписчиков, где в массовом порядке переписывались тексты книг и прочие документы.

2 Скриптор — писец, переписчик текстов.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

Глава 4.

За месяц до описываемых событий, декабрь 505 года от основания Церковного Союза.

В кабинете царил полный разгром — словно ураган прошелся. Дверцы шкафов были распахнуты, ящики стола вывернуты; книги и бумаги, что находились в комнате — разбросаны по полу. Среди этого беспорядка высокая худая женщина в коричневой рясе, белом горжете1 под коричневым же покровом2 стоя на коленях, собирала рассыпавшиеся листы и складывала их в отдельные аккуратные стопки. За столом, что стоял посредине комнаты, уперев локти в столешницу и обхватив руками голову, в точно таком же одеянии сидела грузная женщина. По ее лицу было видно, что она находилась в полной растерянности.

— Матушка... — обратилась было к ней собиравшая документы — старшая сестра Иеофилия — ее секретарь, но, так и не закончив фразы, продолжила свой труд.

В кабинете на некоторое время воцарилась тишина, прерываемая шорохом расправляемого пергамента и бумаги.

— Иеофилия, я одного не могу понять, почему сестры не подали вестей? — растерянно произнесла настоятельница. Ее голос был тих, и в нем сквозило отчаяние, словно она повторяла один и тот же вопрос бесконечное число раз, но так и не нашла ответа. Та, которой адресовались эти слова, оторвалась от своего занятия и, усевшись на пятки, посмотрела на мать.

— Я не знаю, что могло случиться, — с безграничным терпением обреченного вынужденного говорить одно и тоже, начала Иеофилия. — Но одно установлено точно: сестры переночевали в госпитале Витрии, а дальше их следы теряются. Настоятель обители Святого Августина клялся, что к нему никто не приезжал, а госпиталях расположенных вдоль Битунского тракта и до самых Горличей женщины похожие по описаниям не останавливались. С расследованием мною лично были отправлены Аделаида и Монсерат, а вы знаете, насколько старшая сестра Монсерат въедлива и исполнительна. Но они так никого и не нашли. С одной стороны все произошедшее ужасно, но с другой — так намного лучше для вас. Вы смело можете клясться на Писании, что не знаете, где сейчас скрывается Ирена.

— Да, Иеофилия, да, — покивала головой матушка. — Но у меня сердце разрывается от дурных предчувствий. А если ее уже схватили?

— Боже милостивый! — всплеснула руками та. — Вы опять?! Не стали бы Слушающие в четвертый раз переворачивать с ног на голову ваш кабинет и всю обитель заодно, в поисках малейшей зацепки. Первым бы признаком, что девочку нашли, стал бы их скорый отъезд, а то и ваш арест заодно.

— Да, ты права, — потеряно произнесла матушка. — Как всегда права, но это не успокаивает сердце. А наоборот еще больше тревожит. Я много думала, но так и не смогла понять: почему настолько крупная фигура во власти заинтересована в устранении моей племянницы? Ведь на ее поиски были посланы не только Ищущие, но и сам епископ-суффраган из ближайшего к нам диоцеза Слушающих! Отец Ирены — герцог Мильтон Амт был казнен ужасающим способом, моя дорогая сестра Амарис вместе с ним. Большинство земель отошли по конфискации3 в пользу короны, титул я думаю тоже. Нет никакого смысла искать девочку. Однако на деле все происходит совсем по-другому! — тут настоятельница не то застонала, не то зарычала от бессилия, а потом со всей силы стукнула кулаком по столу, отчего тот содрогнулся. — Мало им смерти Амарис, так они единственное дитя, последний росточек в роду хотят забрать?! Не позволю! Богом клянусь — не позволю!

Секретарь поднялась с колен и с намерением утешить подошла к настоятельнице. Положив ей руки на плечи, женщина чуть сжала их, словно говоря, что все понимает и сочувствует горю, однако нужно быть мужественной и со смирением принимать удары судьбы. Ее высокопреподобие с благодарностью посмотрела на сестру.

— Ах Иеофилия, ты мой самый верный и надежный друг...

Но их прервали: в дверь постучали, а потом в кабинет заглянула одна из сестер.

— Ваше высокопреподобие, к вам в очередной раз его преосвященство епископ-суффраган Себастиан, — сообщила она и исчезла, а в помещение вошел мужчина в темно-бордовой сутане инквизитора.

На вид ему было далеко за пятьдесят лет, невысокого роста и плотного телосложения, которое явно принадлежало человеку, любившему вкусно поесть, но знающего в этом меру. На полуседой голове, словно бы прикрывая солидную плешь, плотно сидела епископская шапочка. Неожиданно ярко-синие глаза смотрели спокойно и чуть-чуть насмешливо, словно бы с ехидцей вопрошая: 'Ну, у вас есть еще что-нибудь мне рассказать?'.

— Ваше преосвященство, — холодно кивнула мать, тяжело поднимаясь из-за стола.

— Ваше высокопреподобие, — в ответ чуть склонил голову епископ.

Иеофилия, напряженно замерев рядом с креслом настоятельницы, с враждебностью смотрела на вошедшего. Однако инквизитор не удостоил ее вниманием.

— Чем на сей раз обязана? — едко поинтересовалась Серафима. В прозвучавших словах тяжело ворочался сдавленный гнев.

— Ни чем, ни чем, — мягко улыбнулся епископ, однако его пронзительный взгляд по-прежнему остался холодным. — Разве что... Удостойте меня разговором.

— Как в прошлый раз или позапрошлый?! — язвительно заметила настоятельница, намекая на обыски кабинета, последовавшие после беседы с инквизитором.

— Что вы! — махнул рукой тот, деланно изумляясь. — Разве стоит вспоминать об этом. В данный момент у меня к вам весьма дружеский разговор.

— Дружеский? Вот как? — в словах матери сквозило неверие. Было очевидно, что она не хочет с ним говорить, однако выхода у нее не существовало: малейшее препятствие святой инквизиции в свершении правосудия каралось самым жесточайшим образом. — Сегодняшний разгром, мне тоже следует рассматривать как дружеский жест?

Епископ Себастиан укоризненно покачал головой:

— Полноте, достопочтимая настоятельница. Неужели вы думаете, что мне самому доставляет удовольствие причинять вам столько неудобств?! Отнюдь. Однако это мой долг, а он требует безукоснительного исполнения обязанностей, какие бы при этом чувства я не испытывал.

Ее высокопреподобие Серафима исподлобья посмотрела на инквизитора, что-то решая для себя, и заодно боролась с обуревавшими ее чувствами. Наконец кое-как подавив гнев, она тяжело опустилась в кресло.

— Хорошо, — нехотя согласилась она. — Давайте побеседуем.

Однако епископ недовольно махнул рукой и, словно только что заметив беспорядок, сказал:

— Здесь немного не прибрано. Поэтому, я думаю, нам следует прогуляться. У вас в обители замечательная галерея, с которой открывается вид на заснеженный монастырский сад. Для середины декабря на дворе стоит чудесная погода, и нам с вами непременно следует этим воспользоваться. Я буду ждать вас, через пол часа.

С этими словами инквизитор, аккуратно перешагивая через стопки бумаги, вышел.

— Что на сей раз нужно бордовому скорпиону? — недовольно фыркнула сестра-секретарь, едва тот закрыл за собой дверь. — Мало горя он вам принес?! Все так и норовит исподтишка ужалить! Весь кабинет разгромили, сестер допросили, вас измучили! А все неймется ему! Теперь еще на допрос на холод тянет...

— Иеофилия, — оборвала ее настоятельница. — Я понятия не имею, что нужно епископу, но от меня он ничего не добьется. Что бы он не предпринимал, хоть весь день и ночь на морозе в одной рубахе стоять заставил, мне все равно. Я не выдам ему Ирену. Ради нее я готова пожертвовать всем. Никого и ничего не пожалею, лишь бы девочка осталась жива и невредима. Только одного я не знаю — где она сейчас и что с ней. А вдруг инквизитор как-либо мне даст понять, что знает о ее местонахождении?

— Вы думаете такие как он, могут хоть раз проболтаться? — сомнение крупными буквами было написано у сестры на лице.

— Я сейчас готова уповать на что угодно, верить всем, лишь бы получить сведения о племяннице, — отмахнулась от ее слов Серафима, и резко оборвав разговор, приказала: — Позовешь пару сестер понадежнее, и пусть к моему возвращению все здесь будет прибрано.

— Как скажите матушка, — кивнула Иеофилия, а настоятельница, поднявшись из кресла, ушла к себе в спальню.

Погода на улице действительно была чудо как хороша. Свежевыпавший снег искрился на солнце, а легкий морозец срывал с губ облачка пара, что тут же растворить их в хрустальной прозрачности воздуха. Вид с открытой галереи на пригнутые на зиму яблони, что причудливыми холмиками искажали пейзаж, особо не радовал глаз, однако инквизитору зачем-то потребовалось поговорить с настоятельницей без свидетелей, а значит, она должна была непременно пойти.