— Вера никак не связана с Богом ! Да, можно верить и в Бога. И кому это помогает — Бога ради ! но можно верить и в себя, в своих товарищей, в свои силы, в нашу победу. И это тоже будет вера ! Которая поможет справиться с трудностями. Не зря Революция освободила нас от оков мракобесия ! Теперь человек сам может выбрать — во что он будет верить ! Главное, чтобы: во-первых — эта вера была и, во-вторых — чтобы она помогала преодолевать трудности. Все. Вот два единственных критерия, которые помогут нам победить фашистов. И нам надо разработать приемы, чтобы разбудить и поддерживать веру. В себе и других. Вот задача, которую сейчас ставят перед вами, товарищи психологи, партия, народ и правительство !

И мы действовали, исходя из таких постулатов, которые я или кто-то из сподвижников выдавали на многочисленных совещаниях, в статьях и на митингах:

— Солдата надо встряхивать. На поле боя командиры групп должны следить за состоянием бойцов — бойцы должны стать оружием в руках командира. Ни в коем случае нельзя потворствовать трусости, паникерству — это временные явления, но если позволить затрусившему бойцу отсидеться за спинами, многие тоже начнут проявлять трусость — ведь это позволит не лезть под пули — жить-то хочется всем. Поэтому все мысли бойца должны быть направлены на то, чтобы как можно быстрее уничтожить источник опасности, а не отсидеться за спинами товарищей. Каждый боец должен быть уверен, что ему не удастся профилонить. Командирам — всячески избегать грузить на тех, кто и так везет. Нагрузка боевыми заданиями должна быть равномерной. Допускается новичкам поначалу выдавать более простые задания и страховать опытными бойцами. Но. Работать. Должны. Все. Это потребует от командира больше сил и внимания. Подключайте к руководству опытных бойцов. Цель командира — не только выполнить задачу и сберечь подчиненных, но и вырастить других командиров — себе на смену. Поэтому. Если видите, что солдат не готов к заданию — проведите с ним беседу, другую — сколько надо. Поставьте над ним персонального куратора на время выполнения задания. Но заставьте его сделать дело. А еще лучше — заставьте его найти в себе силы сделать дело. — Такие краткие речи я готовил для наших занятий — продумывал тезисы и потом мы разбирали их — как решить, что поправить или дополнить — у нас вовсю шло коллективное творчество.

И командиры все чаще при разработке операций учитывали условия, в которых будет происходить операция — динамика предыдущих действий, погода, степень подготовленности личного состава. Исходя из этих условий психологи составляли план психологической подготовки, командиры — потребности в боевом обеспечении, подготовке — покормить, сводить в баню, потренировать в определенных действиях, которым недостаточно обучены бойцы, но которые потребуются в предстоящей операции. И уже перед и во время проведения операции командиры мотались по окопам и встряхивали бойцов — соберись ! твои товарищи сражаются ! не бросай их !!! убей фашистов !!! — и боец начинает трясти головой, его взгляд становился жестким, рука сжималась на цевье, и вот он уже осознанно выцеливает ненавистные серые фигурки и жмет спусковой крючок своего оружия.

Дополнительно, из наиболее устойчивых бойцов мы формировали группы активности, которые направляли действия остального коллектива — формировали стадный инстинкт. В атаку выгоняли не пинками, а тихими быстрыми словами давай-давай, пошли, быстрее, все наверх — и так далее — часть актива шла первыми, подавая пример, часть — следила чтобы вышли все. Выход в атаку выполнялся группами — 'на миру и смерть красна' — так легче решиться, чем если решение будет принимать каждый индивидуально. Выход в атаку тренировали многократно, так что он становился естественным для человека, поэтому в реальную атаку боец выходил уже не задумываясь, действуя только подкоркой — после сотни учебных выходов этот выход становился всего лишь сто первым. Тем более что перед выходом проводились ритуалы — переклички, проверки оружия, рассказ анекдотов, пение песен и так далее — было разработано более десятка ритуалов, которые внешне выглядели целесообразными или полезными, но единственное назначение которых — не дать солдату задуматься — а что же он здесь делает. Не нужны уже эти мысли — под градом снарядов до добра они точно не доведут. Все, что надо — было сказано ранее, теперь остается только пойти и убить врага. Люди-то не дураки — многие догадывались, для чего все это делается, благо что обучались на курсах психологии боя — именно поэтому-то они и поддерживали все эти действия, активно участвовали в обсуждениях, шутках, перекличках — от знания принципов действия таких приемов возникал кумулятивный эффект, который многократно усиливал эти самые приемы.

Одним из основных способов снятия мандража было проговаривание командирами предстоящих действий — сначала общих, потом — конкретно по людям — кто куда движется, где останавливается и стреляет — вплоть до рисования на дне окопа. И все это — словно действия уже произошли — 'так, вышел — и сразу вправо наискосок к бугру — залег там и ждешь', в разных вариациях, по кругу, раз за разом, пока не прозвучит сигнал к атаке. И тогда — 'Пошли-пошли-пошли ! Смирнов — не зевать, Кондратьев — прими вправо, Желябов — подтяни сумку чтобы не порвать' — загрузить мозг мелочами, чтобы не думали о глобальном. А до выхода между отделениями мечется комвзвода и руководит процессом, напоминает комодам что делать, подбадривает — 'Сейчас, еще положит арта три десятка — и пойдем на зачистку'.

Как результат — все больше бойцов начинало проявлять осознанные акты мужества, когда подвиги совершались не под действием внезапного фактора, так удачно подействовавшего на бойца, а когда боец постоянно находился в состоянии эмоционального подъема. Именно для этого мы и разрабатывали все эти методики и приемы — чтобы каждого научить вызывать это состояние — каждый должен под руководством психолога осознать это состояние — как оно отзывается в теле конкретного человека — и затем научиться осознанно, по своей воле, нащупывать эти ощущения и таким образом приходить в это состояние.

Дополнительным фактором, который способствовал психической устойчивости бойцов и командиров, было то, что мы с февраля начали обучать их знаниям следующей ступени. Каждый солдат должен знать свой маневр — не только что делать, но и почему именно это надо делать. Поэтому, пропустив новобранца через КМБ, его тут же отправляли на двухнедельные сержантские курсы, где ему кратко давались знания о руководстве отделением во время боя. Конечно, после таких курсов новобранец был еще неспособен взять на себя руководство отделением, но он начинал понимать, почему ему отдаются именно такие приказы. А это придавало ему уверенности как в правильности понимания им своей задачи, так и в самой поставленной задаче. А, зная, что и на более высоких уровнях практикуется такая же методика, он спокойнее относился и к общей обстановке на поле боя — лейтенант не подставит по-глупому сержанта — ведь сержант знает что к чему, капитан — лейтенанта, ну и так далее, глядишь — и сам боец выживет и вернется с победой.

Медики также были включены в разработку методик по морально-психологическому воспитанию и восстановлению бойцов. Они изучали воздействие нагрузок на организм и способы их устранения, методы ускоренного отдыха — как продуктами питания, так и самовнушением, массажем, иглоукалыванием, растяжкой, специальными упражнениями — и все — на разные случаи жизни. Это потом пригодилось нам и в профессиональном спорте, пока он не стал работать в других странах на препаратах. Но к тому моменту мы уже нащупали способы максимизации физических сил без применения медикаментозных препаратов, то есть практически без последствий — ну или как раз применяли препараты для реабилитации после чрезмерных нагрузок — это-то было не запрещено.

Все это отражалось и на гражданском обществе. Мы постоянно проводили мысль, что если человек не видит за собой прегрешений, а его без объяснений пытаются арестовать, то норма поведения в такой ситуации — это оказать максимальное сопротивление — попытка ареста означает, что человеку хотят навредить враги — и неважно, что они пытаются выдать себя за своих — это еще хуже. Так я пытался сделать обществу прививку от произвольных арестов — те, кто арестовывает, должны знать, что наши люди окажут сопротивление — таким сопротивлением они если и не помогут себе, то помогут другим — и примером для них, и примером для арестующих — те будут понимать, что тезисы о сопротивлении — это не слова, а руководство к действию. Тут, конечно, мы подкладывали свинью и себе — человек ведь будет сопротивляться и нам. Но тут остается уповать на то, что мы не ошиблись и арестуемый действительно виноват, поэтому его возможная гибель при сопротивлении окажется законно обоснованной.

Вообще, норма — если кто-то наезжает на человека — тот вправе отвечать максимально неадекватно. А не надо было наезжать, а уж наехал — будь готов получить по полной. Именно такой принцип мы исповедовали в отношении к фашистам. Конечно, в мирной жизни степень ответки можно наращивать и постепенно. Сначала, после начала наезда, если нет непосредственной опасности, можно сказать, что это не нравится, и попросить прекратить так делать — и уже если он не прислушался — тут уж не взыщи. Все чаще суды оправдывали человека в случаях, если в ответ на оскорбления он избил того, кто оскорблял. А оскорблявшего приговаривал к штрафу — за агрессивное действие путем оскорбления или распространения заведомо порочащих слухов. Непорочащие слухи — это подкрепленные — это уже сопротивление неправильным действиям, и то — если человек после предупреждения их прекратил, то его не надо за это преследовать, если не был нанесен материальный или моральный урон — например, если он оболгал и ложь распространилась, то урон уже нанесен — и можно врезать — акт словесной агрессии уже непоправимо состоялся. Ведь оценка морального ущерба субъективна — разные люди по-разному реагируют, для них разные уровни оценки ущерба — один спокойно относится к тому, что его обзовут дураком, а другой — болезненно. И только пострадавший может оценить адекватность ответного наказания.

Несмотря на все эти успехи, к моему сожалению, мы очень отставали в разработке методик от реалий жизни. Так, только к маю сорок второго нами были более-менее проработаны вопросы индивидуальной подготовки бойцов и командиров, и только сейчас приступили к разработкам для малых групп — то же понятие сплоченности воинского коллектива было для нас сплошным туманом. Так-то, на обывательском уровне, оно было понятно. Но как измерить уровень сплоченности, как ее повысить, как отслеживать динамику — этими вопросами еще предстояло заниматься. Когда займемся большими — уровня батальона и выше — коллективами, сказать было пока трудно — все шло гораздо медленнее, чем я бы хотел. И ускорить работы уже не получалось — слишком много было взаимосвязей, и тупое наращивание количества работников психологической службы ни к чему не приведет — просто возрастут накладные расходы на координацию — это мы уже проходили и пока от такой практики отказались — просто не нашли пока способа, как уменьшить эти расходы. Но все-равно, в этом направлении мы были впереди всех остальных соперников и союзников.

Как бы то ни было, в результате всех этих мероприятий за первые три месяца дезертирство рядовых снизилось с восьми до двух человек на сотню в неделю, а за первый год — до двух, но уже на тысячу.

ГЛАВА 8.

За заботами об армии я не забывал и о себе. Моя личная СБ выросла к этому времени до тридцати человек. Два руководителя, технический отдел из пяти человек, десять топтунов, семь аналитиков и шесть боевиков, они же — личная охрана. Людей я подбирал тщательно, выискивал по крупицам самородков и вместе с тем старался подбирать их так, чтобы не снюхались. Так, руководителями были бывший офицер охранки и опальный НКВДшник, вытащенный мною чуть ли не из расстрельной камеры. Топтунами были и милиционеры, и карманники, и просто наблюдательные крестьяне. Аналитиками работали и бывшие корреспонденты, специалисты разогнанной Сталиным СВР, секретарь обкома, а боевиками были краснофлотец, два казака и кое-кто из спецназеров новой волны. Все эти люди были в неладах со властью — по их или ее вине, так что они были моими глазами и руками в щекотливых вопросах личной безопасности, а я — их крышей от властей. Все эти самородки постоянно тренировали свои навыки — я объяснил им элементы паркура, чтобы могли преодолевать непреодолимые для нормального человека препятствия городской среды, они между собой делились своими знаниями — карманника, медвежатника, актера — для перевоплощения личности и маскировки, наблюдения, экстремального вождения, метания ножей, стрельбы с двух рук и так далее. Эти люди работали в непосредственном моем окружении, так сказать — последний рубеж. Кроме этого республиканская СБ работала на более далеких рубежах и более обширно, хотя структура была примерно такой же, только больше народа.

Под это дело, еще на этапе становления республики, я выбил закрытую статью в расходах республиканского бюджета — средства и ресурсы поступали исключительно в мое распоряжение — в виде оговоренных позиций или же, как я их называл, открытых кредитных линий — комнатку там выделить, получить строительных материалов и рабочих под новый полигон и так далее — я старался не зарываться и как правило мы с нашими комфином и компланом находили общий язык — у каждого была возможность немного подвинуться в своих требованиях и возможностях. Естественно, я их не тратил непосредственно на собственное потребление, а только на такие вот цели — личная безопасность, обеспечение каких-то прорывных работ на начальном этапе, поддержка талантов, которые мне попадались в поле зрения.

Глядя на меня, остальные члены республиканского правительства также стали заводить личные гвардии. Хоть и малочисленнее, и с меньшим опытом и навыками, они были дополнительной страховкой моих коллег-соратников. И это меня радовало — зная, что твоя тушка хоть как-то прикрыта, легче отдавать приказания и действовать решительнее. А уж чтобы человек не зарвался — это мы друг за другом проследим.

Я не старался влезть на самую вершину, стать самым главным — слишком много это место отнимет на представительские обязанности, слишком многих придется обойти. А так — у нас был формально главный — секретарь советов республики, но все понимали, что он один из равных. А так у нас сложился своеобразный красный олигархат, ограниченный социалистической идеологией. У каждого — своя поляна, и если уж кому-то приспичило влезть на чужую — все сначала обсуждалось кулуарно. Мне так вообще не надо было светиться — я предпочитал свои мысли передавать другим, а уже те оформляли их как свои и так и продолжали пиарить. Мне хватало пиара и в своих областях — промышленности, частично — в военном деле, пропаганде (ну тут мы все пиарились, согласовывая свои статьи), культуре.