Раб. Книга 1. Чужая боль

Антер до боли стискивает меня, замочив пеньюар, какое-то время не отаёт себе отчёта, после останавливается — резко, видимо, приложив массу усилий и не удивлюсь, если снова прокусив губу.

— Простите меня, госпожа, — отстраняется, отпуская.

— Мне на "ты" больше понравилось, — улыбаюсь.

— Простите, — вспыхивает.

Лежащий в кармане пеньюара коммуникатор — привычка всегда держать его рядом — впивается в ногу и я протягиваю руку чуть поправить. Антер вдруг взвивается, в мгновение оказавшись на полу у моих ног, сжимая колени:

— Не надо, пожалуйста, я никогда больше...

— Ты чего? — удивояюсь, но тут же доходит: видимо, решил, что без пульта я бы к нему не отправилась. — Это комм, смотри, — достаю, демонстрирую. — Твой пульт в сейфе. Он мне не нужен, я бы выкинула его, если бы...

— Что если бы? — хрипло. Отпускает руки, что это у него за "можно касаться — нельзя касаться"? Не подаю виду, что заметила.

— Всё сложно, — вздыхаю. — Возвращайся в кровать.

— Когда будете продавать?

— Никогда. Клянусь.

Да когда же ты уже научишься хотя бы подниматься сразу же, а не стоять ещё полчаса на коленях, выясняя, что тебе грозит?

— Только не Амире, умоляю, не к ней, я всё сделаю, приказывай... Только не к ней... Что угодно... Лучше обратно на опыты... С колен не встану, любую прихоть исполню, только не возвращай меня...

Кажется, меня тоже затрясло, обхватываю его голову.

— Ты что... — шепчу, — никогда, не думай даже, никогда, клянусь тебе, я тебя ей не отдам, всё сделаю, чтобы ты даже случайно к ней не попал...

— Что такое клятвы господ...

— Для тебя пустой звук, понимаю...

Вскидывает глаза, в них будто что переключается. Ну слава богам, хотя бы не решает вновь вымаливать прощение.

— Какое будет наказание? — глухо спрашивает, покусывая губу.

— Не будет никакого наказания, — говорю. — Спать ложись.

— Но я же такого наговорил...

— Я ничего не слышала, — усмехаюсь. — Тебе приснилось. Спи.

Аккуратно поднимаюсь, обхожу его, чтобы не задеть случайно. Так и стоит на коленях, провожая меня взглядом. Горе моё. Надеюсь, всю ночь стоять не будешь?

Хочется вернуться, обнять, приласкать. Только, боюсь, снова передёргиваться начнёт...

Дура я. Всё сделала не так.

С утра, едва успели позавтракать, заявляется Олинка, дочка дорогого Корнеля. Есть же мужики, которые на исключительно женской планете умудряются занимать такое высокое положение и отхватывать себе горы деньжищ!

Попросив Антера сидеть у себя и не высовываться, встречаю её с самой счастливой улыбкой, которую только могу изобразить. Подружка, как-никак, чтоб ей в аду гореть тысячелетиями...

Молоденькая восемнадцатилетняя дрянь... До шестнадцати за девочками плотно следят, при всех вольностях, царящих здесь, всё же не позволяют слишком уж рано заводить рабов-мужчин.

Увы, не могу её послать: они с папашкой находятся у меня в разработке, так как должны вывести к Трём Главам. Надеюсь.

— Ну как он тебе, дорогая? — с порога защебетало это нечто, которое ни женщиной, ни девушкой я бы не назвала. Смазливая, ухоженная, в бриллиантах и дорогущем платье гнилая дрянь. Боже, какая отвратительная... — Я сама выбирала тебе раба, понравился?

Хм... как на это отреагировать, интересно? Специально мне "отвратительного любовника" подсунула? Не верю, что не осматривала.

— Ты же знаешь, это мой первый раб, спасибо тебе, это так мило! — говорю.

— А пульт уже попробовала, все кнопки? — глаза горят, боги, как бы сдержаться и не вмазать ей в рожу... Садюга поганая!

— Конечно, он так прикольно орёт! — улыбаюсь. — Только потом лечить нужно, а то валяется бревном...

— Да зачем лечить, само пройдёт, так интереснее. Правда, — заносчиво скривилась, — я не подумала, он же у тебя один, пока заживать будет, скучно, а так от болевого шока раньше времени подохнет. Слушай, а там правда на твоём пульте есть кнопочка "возбуждение"? Вроде я слышала, обновлённый образец?

А чёрт его знает... Мне вспомнился рассказ про "таблетки", значит, наверное, никакой такой кнопочки нет? Или Амира добавила подобную функцию под конец, с неё станется?

— Дай посмотреть! — прямо руку тянет, чуть не слюни изо рта бегут.

— Знаешь, — лихорадочно соображаю, как быть, — прости, но это мой первый раб, и мне хочется сначала самой наиграться. А то вчера встретили предыдущую хозяйку, так она сразу же к нему в штаны полезла, я лучше потом тебе дам, когда надоест... или ещё себе другого куплю... Только ж их прокормить нужно, — добавляю, чтобы не вздумала дарить мне дубль два. — Много денег забирают, а я же не так богата, как ты...

— Хочешь, поменяемся? — аж руки дрожат, да что же вам всем так мой Антер нужен?! Чёрта с два я его кому отдам!

— Не хочу! — улыбаюсь.

— Первая игрушка самая любимая? — прячет недовольство за фальшивым пониманием. Милый, как же тебе повезло, что она тебя для меня выбирала. И как не повезло всем остальным, кто попал к ней...

— Слушай, — снова начинает, — а как он на колени становится? Сам? Или заставляешь?

— Сам, конечно, — пожимаю плечами.

— Я читала его историю...

Коза мелкая, лучше бы что полезное почитала, какое удовольствие можно получить, читая истории рабов? Да ещё и чужих. Что ж он тебе так дался, не было заботы! Не отдам!

— Он же раньше вольным был! Представляешь?! Это же такой кайф... Его долго приучали на колени становиться, некоторые, знаешь, сами готовы, но это же не то, а вот когда он не хочет, когда ему противно, неприятно... Когда ещё помнит вкус свободы...

Щёки раскраснелись, глаза горят... Боже, и это — девушка? Мать, любимая, целительница? Исконно женские призвания... Интересно, а если бы тебя в рабство, дорогая? Долго бы ты вкус свободы помнила?

Её взгляд падает на своего собственного раба, тихо стоящего у двери.

— Эй, а ты что в непотребной позе? — гневно. — А ну на колени, забыл, как в моём присутствии стоять нужно?

— Хозяйка не приказывала... — говорит, пытаясь исполнить, но кольцо от поводка, надетое на крючок, не позволяет.

— На колени!

— Олинка, его кольцо не пускает, — говорю.

— Его проблемы, что мне, вставать, что ли? — злится.

— Давай я поправлю, мне не сложно, — поднимаюсь, стараюсь не спешить, снимаю кольцо с крючка, еле удерживаюсь, чтобы не погладить волосы. Ещё один несчастный. Сам боится даже руку протянуть, чтобы это кольцо убрать...

Успокойся. Ты не спасёшь всех. Пока. Зато если успешно выполнишь задание... может, хоть что-то изменится.

Парень опускается на пол, но Олинка уже забыла, что ей лениво было вставать, подхватилась, в руках хлыст — длинный, с зазубринами.

— Из-за тебя госпожа Ямалита вынуждена была подниматься! — кричит, ударяя, парень вскрикивает, принимается извиняться. Чем бы отвлечь?

— Да ладно, — говорю, — тебе ещё домой с ним идти, не перестарайся.

— Доползёт, — цедит сквозь зубы, снимая пульт с пояса. — Хочешь побаловаться?

Парень бледнеет, вцепляется пальцами в ковёр.

— Выдерешь нитки — убью, — говорит "подруженька", нажимая на кнопку острой боли, парень падает, изгибается, кричит...

— Дай посмотреть! — выдираю чуть не силком грёбаный пульт, начинаю рассматривать кнопочки, судорожно соображая, что сделать. Не могу, не могу! Говорили же мне, что эмоционально я не готова работать под прикрытием, моё место — в кабинете с бумагами!

— Да, у меня такой же, — сообщаю разочарованно, — ничего интересного.

Откладываю на стол, она хищно следит за мной, но пока не отбирает. Тянет руку к поясу. Что, непривычно без пульта?

— Покажи свой, — переключается.

— Да такой же, — сообщаю, — в сейфе, лениво доставать. Ничего особенного.

— А раба? Покажешь?

— Наказан, — говорю, — приказала лежать и не шевелиться.

— А за что?

— Так, обозвал меня.

— Обозвал?! — глаза огромные, чёрт, зря я... — За это шкуру содрать нужно! Можно я накажу?

— Ну может не меня, не знаю, — выкручиваюсь. — Услышала как он ругается, не знал, что я слушаю, но я предпочла решить, что на меня.

— Понимаю, — гадко так, — хороший повод наказать... Слушай, а он правда отвратительный любовник?

Мне вдруг стало обидно за Антера. Да какого чёрта!

— Глупости! — говорю. — Это просто хозяйка у него фригидная была, такого мужчину не оценила! Лучший из всех, что у меня были!

Куда меня несёт... Глаза снова горят, чёрт, хотела как лучше...

— Ну ты же у нас на реабилитации, после группового изнасилования?

Тактичная ты моя, а если бы это была правда?

Опускаю глаза:

— Покорный раб хорошо помогает справиться, — говорю смущённо. — И как это я сама не подумала, чтобы прикупить?

— Ну, на их фоне любой хорошим покажется, — глумливо.

— Знаешь, у меня и до этого мужчины были, так что есть, с чем сравнить...

Вот зачем, идиотка! Снова глаза разгорелись:

— Дашь попробовать?

— Не дам! — говорю.

— Почему? — искренне изумляется. — Хочешь, я своего тебе дам? Он тоже много чего умеет и ласковый, если вдруг резкое движение — у меня всегда пульт под рукой...

Классный секс, ничего не скажешь. Похоже, мысленное управление Олинке не в кайф — нравится своими пальчиками тыкать.

— Не хочу, — качаю головой. — Еле этого подпустила, привыкнуть надо...

— Понимаю, — разочарованно и без грамма понимания. — Ну позови его, а? Так хочется посмотреть... Что тебе, жалко?

— Не хочу отменять наказание.

— На сколько ты его наказала? Я позже зайду, ты будь добра не наказывай его снова. Если вдруг провинится, я помогу, хорошо?

С тоской понимаю, что не отстанет.

— Конечно, — говорю, — заходи как-нибудь, развлечемся...

Пристраивает пульт на пояс, уходит, заставляя раба тащиться на коленях. Сука.

Не успеваю проводить и вернуться в кресло, Антер тут как тут. На полу у ног, уткнул голову в мои колени...

— Спасибо... — тихо, еле слышно. Провожу рукой по мягким тёмным волосам, молчу.

— Она вернётся, — говорит. Поднимает на меня глаза, кажется, несколько посветлевшие.

— Вернётся, — вздыхаю. — Надеюсь, не сегодня и не завтра.

— Сегодня, — говорит уверенно.

Я не могу с ней порвать, я не могу её не подпустить... чёрт, у меня конспирация!

— Тебе хозяйка досталась ненормальная, — усмехаюсь. — Не любит боль причинять.

— Это как раз нормальная... — тихо шепчет. Ну да, и не возразишь.

— Тебя насиловали? — спрашивает, кажется, даже сопереживает. Чёрт, не вздумай меня жалеть! По сравнению с тем, через что ты прошёл, даже если бы это было правдой, всё равно бы ерундой показалось...

— Не хочу об этом говорить.

— Простите...

— Что мне делать? — спрашиваю.

— Вы не сможете прятать меня вечно. Пусть посмотрит и успокоится.

— Если бы только "посмотрит", — вздыхаю. — И если успокоится... Пульт я ей не дам ни за что, кнут спрятан, но у неё свой.

— Выдержу, не впервой.

— Прости... — шепчу. Смотрит удивлённо, склоняется, целует колено — нежно так, по-настоящему.

— Перестань, — говорю.

— Простите! — пугается. Да я же не к тому, чтоб не касался... Горе моё издёрганное.

Поднимается, надо же, сам.

Прав он был, не прошло и трёх часов, вернулась. С другим рабом. Кажется, тот, который Дэн. Даже думать не хочу, что сделала с предыдущим беднягой, попавшимся под похотливую неудовлетворённую ручку.

— Не цепляй, — говорю, предотвращая её движение снова зацепить кольцо за крюк. — А то опять неправильно стоять будет.

Раб смотрит на меня с ненавистью. Прости, дорогой, видел бы ты, что тут было... Лучше уж постой.

Олинка пожимает плечами:

— Этот мне надоел, видеть его не хочу.

— Пусть тогда в кухне посидит, — говорю, указывая рабу на соответствующую дверь. Стоит, не двигается, ждёт распоряжений.

— Нет, — сообщает эта чудесная девочка. — Я плохо себя чувствую, если кто-нибудь из них не стоит на коленях...

Да ты больна, дорогая, у тебя зависимость уже.

— Ну пусть стоит, — пожимаю плечами, про себя сожалея, что не выторговала бедняге немного отдыха.

— У тебя соль есть?

Лихорадочно соображаю, зачем ей может понадобиться соль, мотаю головой:

— Нет, закончилась.

— Перец? Крупа какая-нибудь?

— Неа, комбайн как раз отдала заправить, а запасов не держу.

Только на кухню не сунься...

— Ладно, — говорит раздражённо, потом лицо озаряется улыбкой и она достаёт из сумочки кошель с острыми колючками. — Забыла, что как раз купила.

Высыпает перед рабом, показывая, куда именно ему встать. Тот вздыхает, опускается на колени.

— Ты что, недоволен? — спрашивает.

— Доволен, госпожа, — спешит уверить раб.

— Оставь его, — говорю, — пусть думает о своём поведении.

Лучше бы крупу дала, честное слово.

— Ну что, — переключается, хватаясь и начиная поглаживать кнут. — Прошло уже наказание? Покажешь?

— Ладно, — говорю, словно бы балансируя на грани недовольства и желания похвастаться. Нет, через полгода ты у меня тут не останешься, тварь. Такие, как ты, жить не должны...

— Антер! — зову. Выходит, в новой одежде, плечи расправлены. Вот таким ты мне ужасно нравишься!

Бросаю взгляд на Олинку. Глаза горят, язык обводит губы. Хорош, хорош, вижу... нравится.

— Ох, и почему я его себе не оставила? — говорит. — Раздевайся!

Антер не двигается.

— Олинка, — говорю, — я его хозяйка, он меня слушается.

— Правильно, конечно, — с долей обиды. — Но и меня тоже должен. Ты что, против, чтобы он разделся?

— Он мой! — говорю.

— Не жадничай, всё равно я его уже видела. Ну покажи, хотя бы надпись!

Руки тянутся к пульту, сейчас ведь ни в чём не повинного парня мучить будет, если желанную игрушку не дают.

— Ладно, — говорю, желая убить сразу двух зайцев, — твой тогда пусть тоже разденется.

— Хорошо, — радуется.

— Вставай, — говорю её рабу, — раздевайся.

— Ты тоже, — добавляет Антеру. Оба дожидаются подтверждающего кивка от своих хозяек. Меня тошнит от собственной роли. У Олинкиного раба все колени кровоточат, но уж лучше подняться и раздеться, чем продолжать стоять на этих шипах.

— Давай я его полечу, чтоб тебе меньше забот было, — говорю, идя за медиком.

— Да ладно, ну его, — тянет, жадно следя за тем, как Антер раздевается.

Достаю походного медика, парень отшатывается, но перечить боится. Надеюсь, хуже не сделаю... Вручаю ему, пусть сам залечивает, так как похотливые ручки уже тянутся к чёрной надписи, и нужно спасать моё драгоценное имущество.

Олинка приседает, упираясь на колено, с вожделением рассматривает чёрные буквы. Сведу гадость поскорее! Сегодня же перепроверю, делают ли это где-нибудь ещё на чёртовом Тарине.

Ощупывает пальцами, прикасается языком. Антера ощутимо передёргивает. Олинка вскакивает:

— Он посмел выразить неприязнь!

Выхватывает кнут.

— Это мой раб! — говорю холодно. — Если бы он не выказывал неприязнь к кому-либо, кроме меня, получил бы уже от меня.

— На, — протягивает кнут. — Накажи сама.

— Не хочу, — отказываюсь. — Он правильно сделал. Это МОЙ раб! — подбавляю истеричных ноток. Олинка предпочитает не настаивать.