Времена надежды: Наместник

— ...Обе навались!...

— Я никак не мог. Договориться с ней. А ведь она... — Игнат запнулся. Девушка познакомила его с клубом. С Иркой, в конце концов. Подарила компакт со Щербаковым и позже — с Медведевым. Изменила его — и ушла. Так же непонятно, на полуслове, как тогда исчезла с глаз госпожа Висенна.

Майс сделал вид, что понял недосказанность.

— Тебя сменить? — попробовал перевести разговор.

— Потом позову. Ты слушай. Скоро год... как мы плаваем... Но посвящение... Никак забыть... Не могу. Висенна... Не сказала. Зачем я ей. Здесь нужен.

Викинг задумался. Поднял загорелое лицо к синему небу. Спарк усердно потянул весло, следя, чтобы не лезло в воду глубже необходимого. Здешние корабли походили на драккары, но полного совпадения не было. У Висенны знали, как рисовать эллипс, дуги, тела вращения. Корабли строили по теоретическим чертежам. Доски, правда, гнули над паром, но скрепляли между собой вовсе не еловыми корешками, а обычными заклепками: так нахлест выходил меньше. А к шпангоутам прибивали гвоздями или нагелями. Носы земных драккаров вырастали из килевого бруса. Здешние корабелы выпускали киль на несколько шагов вперед, и во время войны привешивали к нему таран. А форштевень понимали как отдельную деталь, надставленную на килевой брус. В остальном все оказалось похожим. Даже обычай держать на каждом корабле певца — задавать ритм.

— Может, ты уже все совершил... — тихо ответил Майс. — Может, ты нужен был только Скаршу из петли вынуть.

— И что... теперь? Я год... не помню. Раньше запоминал. Люди. События. Походы. Теперь год... все мимо... меня. Не смотрю. Не слушаю. Мысли грызут. Что — теперь?

— А не забыл, как мы у Лотана по вечерам сказки рассказывали?

— Нет.

— Так вспомни, про парня, которому отец оставил клад в огороде, и не сказал, где зарыт. И тот искал, все перекопал. И урожай был огромный. И все у него было. А как понял, что клада нету, то все забросил. И только, как почувствовал нехватку, сообразил: ведь имел и зерно, и вино, и мясо! В том и состоял клад.

Теперь замолчал Спарк. Точеный утес скрылся за высокой кормой, а береговые скалы спускались все ниже. Проводник знал по прошлому походу, что Красные Ворота — самое красивое место в округе — откроется уже скоро. И так здорово было ждать известного свершения, вовсе ни о чем не думая: ты себе греби, знай. А кормщик доправит до места...

Проводник выдохнул:

— Еще... новости? Кроме... свадьбы?

Викинг нарочито простецким движением почесал затылок. Подмигнул:

— В ХадХорде недовольны, что Тракт пустует.

* * *

— ...И Великий Князь тем сильно обеспокоен, и по братской любви и соседскому дружеству предлагает помощь в обуздании свирепого зверья, которое оный Тракт жестоко примучило и торговлю на нем всю пресекло, от чего произошло великое вздорожание железа, а с ним и иных товаров как в ГадГороде, так и во владениях...

Корней Тиреннолл украдкой зевнул в рукав. Посол Великого Князя внятно и размерено читал грамоту, суть которой посадник мог выразить одним предложением: "Если вы не можете справиться со зверьем, отдайте Тракт нам." Только что за город торговый без дорог и трактов? Богатство пахаря растет в земле; богатство купца ездит по дорогам и плавает по водам. Нечего и думать — отдать Тракт. Князь понимает это как бы не лучше Корнея. Следовательно, за речью северянина война... Хлопотно! Опять выбивать из четвертей стремянные деньги; снова загонять городскую голь в ополчение, учить и школить, и кормить задарма, и ведь самому потеть в железе. Не говоря уж — убить могут.

... — И с теми благолюбивыми словами к лучшему брату своему, посаднику, обращается... — посол облегченно убрал руку со свитка; тот скоренько свернулся. Тиреннолл мигом отбросил сон: ни один чиновный муж Княжества не посмеет свернуть бумагу, не дочитав титул. Стало быть, послан вовсе не чиновник, и грамота — так, для вида!

— ... Господин Северной и Южной равнин, Великий Князь ТопТаунский! — выговорился, наконец, посол.

Посадник вежливо встал с места. Теперь он рассматривал гостя внимательно. Глаза — колючие, жесткие. Тиреннолл сразу вспомнил охоту: взгляд человека перед ударом или спуском тетивы. Лицо — нестарое, резкое, обветренное; совсем не придворное. Руки — железные клещи с характерным мозолистым бугром поперек ладони. От весла такое бывает. Только не греб же посол всю дорогу! Да и никто из них не греб: посольство прибыло конно. Значит, мечник.

Тиреннолл указал на скатерть — слуги тотчас понесли мед в высоких кувшинах, черное пиво в широких ковшах; соленую рыбку, мелких рачков. Посол сдержанно поклонился и быстрым движением вложил грамоту в руки подскочившему печатнику.

Михал, из Макбетов. Не ошиблись дознатчики. Как ни хотел Тиреннолл отсрочить страшную новость, а сомневаться далее причины не видел. Воевода — он и в собольей шубе волк. Впрочем, не сильно Михал и прятался. Видно, готов к войне Великий Князь. Воеводу прислал посмотреть... и в железа не забьешь: посол! Если войны все равно не миновать, так и взять бы воеводу. Пустька князюшка его выкупает за мир и дружбу... Только — обидишь посла, госпожа Висенна не простит. Выгодно, да бесчестно.

Корней оставил посадничье кресло, спустился на три ступени, уселся к накрытом столу на лавку. Гость не замедил, поместился напротив. Кравчие налили обоим одновременно и поровну. Соперники отхлебнули, уставились глаза в глаза: серые северные против степных желтых.

... А может, девкой опутать? Застрянет в городе, и...

И что? Век за юбкой не просидишь!

Посадник вздохнул. Наклонился совсем близко к Макбету. Слуги понятливо разошлись по дальним углам, привычно позабыв дышать. Корней оправил свой серый плащ, ставший уже легендой. Вытащил знак посадника. Улыбнулся криво, а спросил прямо:

— Когда с полками ждать, воевода?

Михал глаза не опустил:

— Думаешь, сейчас убивать, или на обратный путь подсыпать чего?

Корней против воли засмеялся. О чем тут говорить, ясно и так! Быть войне. Не сегодня. Еще и не завтра. Но — не миновать. Посадник почувствовал, что дышится легче: решение принято.

— Грамоту в ответ писать, или на словах передашь?

Воевода осклабился:

— Да уж не трудись, посадник.

Тиреннолл легонько поднял верхнюю губу:

— Ну, тогда нечего жевать сопли... — крикнул кравчему:

— Неси весь бочонок! — сжал серебрянную чарку нестарыми еще пальцами, вдавил в толстую скатерть. — Наливай, воевода!

* * *

Воевода ушел далеко заполдень. Ушел — громко сказано. Увели его под руки. Корней споил противника вчерную. Песни пели, расколотили пару кувшинов. И не мог посадник сказать, что хоть один притворяется. Оба и смеялись и плакали искренне. Ковш выпьют, глазами столкнутся: дзынь! Вспомнят, что драться нельзя... нельзя даже пьяному... нет, совсем нельзя! И за новый ковш. И снова, где взгляды пересекутся, клинковый лязг. И еще ковш, и еще, и еще: поровну. Только воевода гулял от радости, а Тиреннолл заливал горе. И потому Макбета, пьяного и счастливого, унесли на постоялый двор, где расторопные девки с Веселой улицы сняли с него сперва сапоги и шубу, а потом пояс, штаны и рубаху... обтерли крепкое тело свежими полотенцами... тут Михал сгреб сразу обеих и принялся за то, чего посаднику долго еще не пришлось попробовать.

А посадник, хотя и пил с воеводой наравне, остался злющий и трезвый, как стеклышко. И в малом покое с бумагами ждали его не ласковые девичьи руки, а обтрепанный малый в зеленом некогда кафтанчике, ветхих штанах да дырявых сапогах.

Корней посмотрел в упор на охранника:

— Кто?

На голос из боковой дверцы вынырнул начальник городской стражи: рослый, крепкий, усатый... В броне и с оружием на боку, только что без шлема. Стриженный в скобку, отчего смотрелся моложе своих шестидесяти восьми. Глаза фиалковые — южанин. Имя тоже нездешнее, длинное. Корней не выговорил бы его и трезвым. Но горожане давно придумали выход: дали тысяцкому кличку. Ее посадник мог вспомнить даже сейчас:

— Тигр? Важное что?

— Это вот Шеффер Дальт... — Тигр хлопнул мужичонку по плечу, отчего лавка под ним заметно прогнулась.

— Легче, Тигр! Здесь я пьяный, а не ты. Мне и ломать, ежели чего... — сумрачный Корней рухнул на любимый стул.

— Он показывает, что в корчме "Шесть тарелок" разговор слыхал. Про Волчий Ручей. Нашего города купец писал к тамошним колдунам, и у своего человека спрашивал, доставлено ли письмо. А еще и про Транаса, сотника погибшего, разговор был. И не они ли Транаса предали?

Корней почернел и выдохнул. Тигр виду не подал, а Шеффер аж прослезился от перегара.

— Имя?

— Берт Этаван.

— Не оговор?

Тысячник повернул доносчика спиной, сдвинул повязку. Клеймо уже смазали жиром и перевязали. Тиреннолл укоризненно покачал пальцем:

— А если блевану?

Тигр поднял мужичонку за воротник, выставил в двери.

— Вот.

— Чего — "вот"?! — заревел Корней не хуже медведя:

— Мне теперь Берта на правеж поставить?! От-т-того, что сук-кин к-кот! Из ахтвы городской! Не побоялся! На каленое железо лечь?!

Посадник встал, без усилия выдернул из пола светильник, голой рукой затушил в нем свечу, и крутанул железку перед собой, как копье. Со свистом. Потом резко вогнал в доски: на ладонь от потертого сапога тысячника.

— Купцы, их-х м-мать! Один без печати торгует, другой с южанами дружбу завел... Неслав тоже все на юг тянул. Пока не ек...нул... Умный был, хитрый, смелый... Все одно сгинул. Теперь еще и Князь на юг щемится!

Посмотрел на тысячника:

— Если б у тебя глаза серые, как у того северянина, тут и убил бы!

Тигр ответил без улыбки:

— Верю. Что с купцом?

— Хвост повесь. Вон пусть этот меченый и доносит. Стой!

Тысячник обернулся.

— Посла узнал?

Тигр кивнул.

— Зайди, повидайся, вежества ради... Да стой же!

— Да?

— Вели там, пусть вина принесут. Или меда. Только не вареного... Берт, собачий вылупок! Другом называл... Прав Михал: у князей нет друзей!

Посадник махнул рукой. Плащ распахнулся. Золотое "солнышко" качнулось перед единственным окном, вспыхнуло в лучах настоящего солнца. Корней поймал вещицу левой ладонью. И мгновенно остыл, а лицом изменился так, что стражник у входа захотел поправить ремешок шлема. Или сглотнуть.

От страха.

* * *

Страшнее всего — спиной вперед. Что там, впереди, не видно. Видно кормщика, и в ужасе путаешься, какую он поднял руку: правую или левую. Впрочем, как называется поднятая рука, неважно. Та, что с твоего борта, ладонь вперед, словно кормщик отталкивает — значит, пятки до упора в скользкую гребенку, выдавливая фонтаны из сапог; сплюнуть, откинуться, весло на себя — рраз!

Спарк на весле, и это великая честь. Потому что буря нешуточная. Восемь лучших гребцов даже не пытаются двигать корабль — они только помогают рулевому держать поперек волны и против ветра, чтобы не так сносило.

Прочие три восьмерки все с ведрами, черпаками и шапками. Вощеная кожа противно скребет по корабельным ребрам, емкость тяжелеет мгновенно; спина уже болит, а отдыха нет. И не будет! Разогнуться, вытянуть руки, хоть на миг расправить спину — рраз! За борт вылетает жалкий плевок; а море отвечает полной мерой, от души. И снова в трюме по щиколотку воды. Добро еще, мачту успели снять. Вот, если бы вывернуло ее... Нет, лучше о таком не думать.

Палуба толкает в ноги, а желудок — в горло. Сверху. Нос корабля рассек пенный гребень и катится вниз по тугому гладкому склону. В гребке ложишься соседу на колени, а твои ноги, естественно, к корме. Корма же идет вверх; чего там рулевой руками машет? Держался бы лучше... Не ровен час, ремни разорвутся, и полетит с высокой скамьи, точно корабль-скорпион хвостом ударил.

Вот корабль дошел до нижней точки между волнами. Теперь все зависит от высоты носа. Успеть выровняться, прежде, чем ладья зароется скулами в воду. Кормщик тянет руки к себе: табань! Нос туго-туго подается в сторону, и не разобрать: то ли его весла направили, то ли волна шальная играючи...

Удар! Корабль опять пошел на волну. Можно выдохнуть и бросить взгляд через плечо. Волна еще тяжелая, толстая. Чем выше по ней восходит ладья, тем прозрачней становится просвеченная закатом водяная стена. Вот и миг, когда нос корабля проваливается сквозь гребень, по обе стороны от него бирюзовые сверкающие крылья, поверх кружевная бахрома, а над черной — против света — носовой фигурой, в разрезе — рыжее закатное небо.

Спарк отвернулся, ожидая следующей команды рулевого. Корма снова подскочила кверху, а кормщик велел табанить. Спарк изо всей силы напрягся, толкая весло вверх, от груди. Двинул спиной. Тут ремень, державший на скамье его самого, лопнул — неслышно в завывании ветра — скамья ушла изпод тела, а ноги сорвались, поехали по скользкой гребенке. Нос корабля ушел вниз, вниз, вниз — и Спарк вылетел за борт, что твой камень из пращи, получив на прощание веслом в зубы.

* * *

Зубы не стучали. Наверное, даже выбитых не было. Но Спарк о том не думал. Он отчаянно барахтался, стаскивая сапоги. По сторонам не оглядывался; а если бы даже и захотел — волны и волны. Корабль на такой волне не развернешь! Может быть, его будут искать после бури. А, может быть, и нет...

И потому лодкой по затылку он получил совершенно неожиданно. Глотнул воды и пошел вниз. Опамятовался, зашарил руками, все не решаясь открыть глаза. Схватился за что-то — скользкое, нетолстое... рванул на себя. Оно сперва подалось, а потом дернуло вверх, Спарк изо всех сил заработал ногами, вылетел из воды пробкой. Обрадовался: оказывается, схватил канат, а всплыл сбоку от лодки. Мог бы и головой в днище.

А бояться Игнат уже перестал. Слишком мало у него оставалось времени, не до страха. Новая волна поворачивала лодочку бортом. Черпанешь воды... объясняй потом святому Петру...

Хотя он ведь не на Земле!

Спарк перевалился через бортик, осмотрелся в лодке. Съемные лавки унесло. А привязанные весла остались. Сесть и грести с упора было никак; проводник попробовал править поперек волнения, действуя веслом, как на каноэ. Если бы байдарка! Ее волнами не заплескивает; можно сидеть лицом к волне; а и перевернет — пузырь есть пузырь, главное — воду из ушей вылить...

Лодочку болтало куда сильнее, чем корабль. На таком волнении кусок в горло не пойдет. Ладно, поголодаем дня четыре... правда, к исходу третьего грести уже сил не будет. А вот без воды... Спарк дождался, пока скорлупка ухнет вниз и снова пойдет в гору. Протянул руку за спину, отхлопнул крышку, обшарил кормовой рундук. Где же бочонок? Под пальцы снова подвернулся давешний канат; проводник брезгливо двинул рукой — нащупал ровный край. Канат не оторван, а перерезан! Стало быть, лодку отпустили нарочно: вдруг да снесет в ту же сторону, куда и гребца.

И ведь удалось!

Игнат посмотрел в небо. Несло его туда же, куда и корабль: на восток. Только быстрее, по причине большей легкости. Снова спросил себя: "Страшно?" Удивился ответу: радостно! Алеутовбайдарочников с Командорских островов называли "морскими казаками", и теперь он знал, почему. Новая волна подбросила его к небу; сам себе удивляясь, Спарк бестрепетно выпрямился в рост, повернувшись к западу — увидел! За пять или шесть гребней от него молотил воду черный многолапый жук — ладья.