Обещай мне вернуться

— Лерка-то, Лерка со смены пришла, спать легла, а тут налетели...

? Что ж это творится, господи! Все Гитлер проклятый...

Парнишка круто повернулся и зашагал в соседний двор. Жильцы разбомбленного дома из рук в руки по цепочке передавали обломки битого кирпича, досок и оконных рам. Чувствуя внезапно навалившуюся тяжелую усталость, он молча включился в работу. Острые осколки кирпича раздирали ладони в кровь, но Женька даже радовался: это была простая и понятная боль, от которой можно избавиться.

Спустились синие сумерки, но работа еще продолжалась. Хмурая пожилая управдомша, знакомая еще по мирному времени, когда разгоняла футбольные матчи во дворе, стала выпроваживать его.

— Иди-ка ты домой, мальчик. Глянь — темнеет уже.

— Женька, мотри, опять от Фроськи нагорит! — подхватила соседка.

— Да какая тут Фроська — не видите, горе у человека...

Женя повернулся и, переступая через битое стекло и кирпичную крошку, пошел прочь. В луже у края воронки на глаза ему попалась искореженная жестянка, в которой с трудом можно было узнать коробку от монпансье. Рядом валялось что-то светлое. Он наклонился и поднял катушку желтых ниток. "Лерка всегда держит нитки в жестянках из-под леденцов. Шить любит. Любила..."

Женька вышел со двора и побрел куда глаза глядят. Обернувшись в последний раз, он увидел, как от развалин несут носилки, покрытые рогожей.

Стиснув катушку в кулаке, мальчишка, не разбирая дороги, промчался по улице, вылетел в переулок, уткнулся лбом в мокрый занозистый забор и расплакался, задыхаясь и захлебываясь слезами. В голове билась одна мысль: "Как же я теперь об этом Валерке напишу?! Как же напишу..."

Домой он вернулся, когда совсем стемнело, боль не ушла, не притупилась, просто сам Женька вдруг точно окаменел и сам не понимал, почему ещё переставляет ноги. В большой комнате тетка с Машкой разбирали узел с одеждой. На диване и на стульях были разложены и развешаны поношенные платья, чулки и кофточки. Женя поморщился: "Опять наменяла чего-то, спекулянтка проклятая!"

Завидев в дверях племянника, Ефросинья смерила его недовольным взглядом.

— Яви-и-ился, не запылился! Весь перемазанный, как свинья! Сам стирать будешь, ирод. Дров не наколол, — она начала загибать пальцы, перечисляя Женькины прегрешения. — Воды не принес. Керосина не купил. Вон Машку посылать пришлось!

— Так бомбили же, ма-амка-а! — робко заступилась Машка.

— Ну и што ж с того, што бомбили?- тетку было не переспорить.-Первый раз, што ль? Бомбили-то когда? А он когда явился? Где шлялся до ночи, дармоед?

-Не. Твое. Собачье. Дело, - раздельно произнес Женька, глядя мимо тетки, будто ее и не было в комнате.

Та онемела от изумления. Машка уставилась на двоюродного брата расширившимися глазами, округлив рот: он никогда раньше так не огрызался.

Ефросинья беззвучно пошлепала губами, потом оправилась от потрясения и решила поставить племянника на место.

— Ах ты, сопляк! Вырастила ирода на свою голову! Я тебя, дармоеда, пятый год на горбу тяну, от своих девок кусок отрываю, а ты что?! Это куда так дальше пойдет?! Скоро с топором на нас будешь кидаться, так?

Женька сузил глаза.

— В Гражданскую, — почти по слогам проговорил он, — на спекулянтов — и с топором! — он повысил голос. — И с наганом! И с маузером ходили!! Спекулянт — хуже врага на войне! Тряпичница! — мальчишка яростно пнул узел, схватил со стола кружку с недопитым чаем и с размаху запустил в комод. Посыпались на пол фарфоровые слоники, со звоном брызнули осколки зеркала.

— Ой, мамочки, убьет! Убьет! — заверещала Машка, вскочила и, опрокинув табуретку, бегом бросилась в их с Нюркой спальню. Скрипнул засов.

Тетка, пятясь от стола, задом толкнула дверь в сени и, бормоча: "Бандит! Убивец! Я на тебя найду управу! Вот в милицию-то заявлю!", убралась жаловаться соседкам. Женя, тяжело дыша, стоял один на поле боя. Неожиданная победа над теткой не принесла ему радости.

Немного остыв, он прошел к себе в каморку, вытащил из-под лежанки старый, еще отцовский вещмешок и стал собираться. Поглубже запихнул в куртку метрику, летную книжку, свидетельство об окончании аэроклуба. В мешок отправились мыло, полотенце, смена белья, компас (Валеркин подарок), Леркина катушка и, конечно же, "Ваши крылья" с дарственной надписью.

Машка в соседней комнате сидела тихо, как мышь.

"Нужна ты мне, дуреха бестолковая!" — Женя, не таясь, прошлепал босиком на кухню.

"Ого, а со жратвой-то дома знатно! Видно, тетка на базар сегодня ходила".

Мальчишка отхватил складным ножом (тоже Валеркин подарок) изрядный кусок хлеба, отрезал шмат сала, завернул в газету холодную вареную картошку и аккуратно отсыпал в чистую тряпицу соли. Сгреб с буфета деньги, отложенные на хозяйство. Пригодятся. Мало ли, сколько ехать придется. "Ничего, не обеднеет, небось! Наторгует — разживется".

Наверняка у тетки еще где-нибудь кубышка припрятана, но искать было противно.

Сменив штаны и рубашку, чтобы не казаться оборванцем, парень подхватил вещмешок и проходными дворами зашагал прочь, решив любой ценой пробиваться на фронт. К тетке он больше ни за что не вернется.

Он заночевал у школьного приятеля и рано утром уже стоял у дверей военкомата.

— Доброволец, значит? — поднял усталые глаза от бумаг военком. - Восемнадцать есть?

— Есть! — лихо соврал Женька.

— Точно есть? А если домой отправлю?

Свою метрику он давно уже подправил и боялся только, что военком его вспомнит. Городишко-то маленький, все друг друга знают.

— Права такого не имеете, — хмуро огрызнулся Женька. — Возраст призывной. Стране летчики нужны, а я аэроклуб кончил. Вот.

— Ладно, не петушись. На твою долю германца хватит. Самохвалов, - обратился он к помощнику ,— подпиши этому направление. Ну, герой, топай на вокзал. В Тамбов твое училище эвакуировалось.

...Майор вскрыл складным ножом банку сгущенки и пододвинул ее к Жене.

— Лопай давай. При нашей работе никаким пайком сыт не будешь.

— Да что я вас объедать буду! Вы вон тоже сало берите! А то нечестно!

— Ничего-ничего, рубай. Меня ребята в дорогу хорошо снарядили.

— Спасибо.

— Ну, давай знакомиться, соколенок. Ты, значит, Женя? А я — майор Самойлов. Андрей Осипович.

И всё. Теперь командира нет. Совсем нет. И никогда уже он не встретит после боя, не спросит: "Как дела, соколенок?", не отругает за беззаботность... ни-ког-да...

"Мятников! Соколенок! Открой глаза! Женя, Женька, слышишь, ты слышишь меня хоть?! Да где же врач, черт вас всех..." — майор первым оказался рядом. Раньше техника. Верно, он всё понял, когда увидел, как Женька садился поперек полосы.

А через месяц после этого погиб...

Когда поезд подошел к станции, майор на прощание пожал Женьке руку, как равному.

— Ну что ж, бывай, соколенок. Может, свидимся еще.

В следующий раз они увиделись уже в полку.

Из всего училища отобрали человек восемь. Новички попали в гвардейский истребительный авиаполк. Женя подошел к землянке на распределение, встретил выходящих оттуда летчиков и остолбенел. "Мать честна! Куда ж это я попал?! Один выходит — вся грудь в орденах, второй выходит — медалями звенит, третий выходит — Герой! Куда мне до них! Налета-то с гулькин хрен. Подумают еще — вон, дурака какого прислали". Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, и боялся войти, пока наконец какой-то техник со смехом не втолкнул его в землянку. Женя огляделся и просиял от радости, увидев знакомого майора, сидевшего за грубо сколоченным столом. Тот тоже узнал попутчика.

— А, здорово, соколенок! Ну что, оперился? В бой рвешься? Смотри у меня! Последний экзамен в небе будешь сдавать, фрицам. Переэкзаменовка на том свете.

И тут же распорядился:

— Ко мне его, во вторую.

— Пилотский рай

-

Небо здесь не для войны — для полета.

Как мальчишки, мы кружимся-летаем.

И встречаем мы погибших пилотов,

И с почетом их к себе провожаем...

Вика Скайнова (Volnaya )

Сменившись рано утром и немного поспав, Майка успела сбегать на толкучку и выменять у спекулянтки большое крепкое яблоко — для Жени. Чай теперь придется пить без сахара. Ну и пускай.

Сегодня она дежурила в ночную смену. До отбоя дел было не меньше, чем днем — кому-то морфий на ночь уколоть, кого-то переложить поудобнее, кого-то отругать за самовольные прогулки, у кого-то из-под матраса вытащить флягу самогона и взять клятвенное обещание больше ни-ко-гда...

В восьмой палате стояло шестнадцать коек. Когда эшелоны с ранеными прибывали в город постоянно, и госпиталь, как и другие, был заполнен до предела, там помещалось ровно двадцать две. Майка уже знала точно, сколько коек входит в палату, сколько — в коридор. Но сейчас всё было в норме: два ряда по восемь.

К десяти вечера сестре полагалось пожелать всем спокойной ночи, сменить дневную лампочку на слабую синюю, зажечь ночник на столике и уйти на пост, но раненые еще долго не спали. Кому-то было жарко, кому-то душно, кто-то требовал пить, кто-то просил снотворное. Пахло кровью, спиртом, йодом и карболкой.

— Сестрица, не берет меня что-то ваше лекарство, — жаловался пожилой майор-танкист.

— Погодите, Иван Семенович, — спокойно отвечала Майка, — морфин сразу не действует. После укола еще немножко времени должно пройти.

— Майечка, попить дайте!

— Сейчас принесу.

— Майечка, мне так неудобно.

— Давай-ка переложу.

— Майечка...

— Сестренка...

Наконец, после полуночи палата начала затихать. Майка еще раз обошла раненых, проверяя, всё ли в порядке. Кто-то бормотал во сне, кто-то ворочался, слышалось тяжелое дыхание, шорох простыней, скрип пружин. Когда все угомонились, Майка сбегала на пост за яблоком и подошла к Жене.

Он лежал, отвернувшись к окну и прикрыв рукой глаза от мягкого синего света.

— Как ты сегодня? Бок уже меньше болит? Да?

— Меньше, — Женя явно не хотел разговаривать.

— А что я тебе принесла!

Она вынула из кармана халата яблоко и гордо положила его на тумбочку.

— Вот! Ешь. Вкусное.

Женя взглянул без особого интереса.

— Спасибо.

Майка забеспокоилась.

— Жень, что случилось?

— Ничего, — он отвернулся. — Будет меня караулить. Не помру небось.

— Жень, что не так? Где болит? Ты не терпи, ты сразу говори! А то высадят микробы десант — а следом целая армия прибежит!

— Да нормально всё, иди уже!

Майка присела на краешек постели (что строго запрещалось) и всплеснула руками.

— Господи! Да от тебя спиртным разит! Что стряслось, что?!

"Только этого мне не хватало! Мало нам вчерашнего Хохлова — теперь и Женька туда же! Хорошо хоть, не кололи ему сегодня ничего! Узнаю, кто ему выпить дал, ей-богу, уши оборву. Только-только человек из осложнений выкарабкался!"

— Да иди же наконец! Ты тут ничего не сделаешь, ничем не поможешь! Поспи. Ведь на ногах едва стоишь.

— На дежурстве нельзя. Попадет.

— Если вдруг начальство заявится — я тебя разбужу, — хмуро пообещал Женя. — Всё равно не спится.

— Жень, да что с тобой?

Он вынул из-под подушки сложенную газету, швырнул ее на тумбочку.

— На, читай! Вот здесь...

Майкины глаза привычно выхватывали из текста самое главное.

"Гвардии майор Самойлов... один сбил девять фашистских бомбардировщиков. Погиб.... присвоено звание Героя Советского Союза. Посмертно".

Майка медленно отложила газету.

"Кто такой этот Самойлов? Друг? Командир? А, какая разница! Ясно одно — горе у человека. А как тут утешишь? Не говорить же "успокойся""!

Женя всхлипнул и рванулся с подушки.

— Ну, что ты тут наколдуешь?! Из всей эскадрильи... половины не осталось! Эх, командир! Как же ты?!

"Рано ему пока вскакивать-то, — озабоченно подумала девушка. — Не дай боже швы разойдутся! А, ладно, не до того сейчас!"

— Ну-ка, иди сюда, — обняла парня за плечи, притянула к себе. Тот с неохотой послушался. Некоторое время оба сидели молча.

— Где он теперь?.. Нас учили, что бога нет. Ни бога, ни чёрта, ни духа святого... А что же — ТАМ? Неужели — совсем ничего? Пустота?

Майка тихонько баюкала его. Гладила горячий стриженый затылок. И чувствовала, как намокает от слез рукав халата.

— Бога нет, — прошептала она Жене на ухо. — И чёрта тоже нет. А знаешь что есть? Пилотский рай. Там всегда летная погода, синее небо и никакой войны.

"Кажется, успокоился. Здорово я этот рай выдумала. И откуда только что берется!"

— Чистое небо, — повторил он. — Увидеть бы... Не через прицел, а просто так".

Еще помолчали.

— Май? Ты тут еще?..

— Ага, — девушка осторожно пошевелила затекшей рукой. — Ложись. Поздно уже.

— Чёрт, сорвался, как мальчишка! Прости уж.

Майка промолчала.

— Ладошка прохладная... Хорошо... Спать буду. И ты иди отдохни. Вон глаза какие опухшие. Цыпленок такой...

Через некоторое время Майка неслышно поднялась и заботливо подоткнула Жене одеяло,как маленькому. Как ей самой в детстве бабушка подтыкала.

О синеглазом пулеметчике она больше не вспоминала.

А Жене приснился военный городок. Безоблачное синее небо. Огромный аэродром, он в жизни таких не видел. И много-много самолетов. Приземлялись и взлетали смешные допотопные трипланы с велосипедными колесами вместо шасси, легкие "У-2", новенькие "ЯКи", шустрые "МИГи", тяжелые бронированные "Илы", пузатые "ЛИ-2". Невдалеке -маленький поселок. Красные черепичные крыши, деревянные домики, утопающие в цветущих вишневых садах, посыпанные песком дорожки. Дальше смутно виднелись очертания гор. Женька стоял у КПП и смотрел, как завороженный. "А где же здешние летчики?" — подумалось ему.

И вдруг он увидел: от аэродрома к проходной, весело переговариваясь, направлялись два пилота. В одном из них легко было узнать легендарного Валерия Чкалова, а второй...

— Командир! — вскрикнул парень, рванулся к майору Самойлову... и проснулся.

Он не сразу сообразил, где находится. Слабый свет оставленного сестрой ночника едва разгоняет ночную темноту. Душно. Бок под бинтами печет. Здорово болит, зар-раза. Но терпеть пока еще можно. Щеки мокрые. Выходит, плакал во сне. Ну, ничего. Никто не видел. "Военный городок среди облаков. Командир... И рядом — сам Валерий Палыч Чкалов. Выходит, пилотский рай взаправду есть! Эх, командир, командир! Как тебе там, на небесах? Хорошо?"