Алиса вызывала у нее противоречивые чувства. С одной стороны — доверие, с другой — опаску. Может быть, потому, что она то вдруг казалась совершенно нормальной, то вдруг безнадежно сумасшедшей?
— Там... сказали, что я... подарок... — решилась произнести Айя.
Собеседница плюхнулась обратно на спальник:
— Подарок? Кому?
Девушка опустилась на соседнюю лежку и сказала, показывая глазами на дверной проем:
— Ему...
У Алисы во взгляде мелькнуло что-то похожее на гнев.
— Ты вещь? Или шлюха? — спросила она с внезапной злостью.
Айя растерялась от столь резкой смены настроения:
— Нет... — тихо ответила она, боясь неосторожным словом или движением раздуть злость в ярость.
— Значит, хочешь быть подарком? — уточнила странная девушка.
— Тоже нет.
— Ну, так и не будь, — легко заключила Алиса и брыкнулась на спину. — Ты хоть раз видела бармаглота?
Айя ответила с опаской, не пытаясь даже предугадать, какой может быть реакция:
— Нет...
Алиса перекатилась на живот, подперла подбородок ладонями и уставилась на собеседницу:
— А мюмзика?
— Тоже.
Ноги в полосатых чулках болтались туда-сюда:
— Я тебе так скажу. Некоторые вещи лучше не видеть. Совсем. И не знать про них ничего. Потому что с некоторыми знаниями крайне непросто жить. Но бывают и другие знания. Неприятные тоже. Однако знать их надо. Понимаешь?
— Да, — кивнула Айя.
— Так вот, тебе надо знать одну неприятную вещь. Если ты сюда попала — тебе повезло. Но если ты нужна ему, — она указала глазами на дверь, — тебе совсем не повезло. Однако с ним можно договориться. Если включить мозги. Вряд ли это будет просто. Но выбора у тебя все равно ведь нет. Такие дела. А чего ты его, кстати, так боишься? — она вдруг перестала болтать ногами и засмеялась. — Неужто в деле увидеть успела?
Айя замялась, но Алиса угадала ответ и продолжила:
— Для неженки из белого сектора — да, зрелище, наверное. Только запомни: в этом мире очень мало того, что именно такое, каким кажется на первый взгляд. Не знаю, зачем ты ему, но, уверяю, сюрпризов тебя ждет масса.
— Спасибо, — ответила девушка.
— Не за что. А! О неприятной-то вещи я не сказала, — спохватилась Алиса. — А неприятная вещь вот в чем: не хочешь быть подарком — свободу свою выбивай сама. Если сможешь, конечно. Потому как, если не сможешь — это значит, что свобода тебе без надобности. Что ж это за свобода, если ее кто угодно может отобрать?
— Сколько тебе лет? — спросила вдруг Айя.
Собеседница села и посмотрела остановившимся взглядом в стену. При этом лицо у нее вдруг стало... У Айи к горлу подступил ком — смесь жалости и тоски.
— Четырнадцать. Двадцать. Тридцать. Иногда даже и сто. Время — величина относительная.
Она резко поднялась и, не сказав больше ни слова, вышла.
Айя несколько секунд сидела в тишине, глядя в опустевший дверной проем, а потом поднялась и скользнула к окну. Осторожно открепила угол пленки, стараясь не порвать. Выглянула наружу.
Первый этаж!
Первый!
Она уже собралась сорвать полиэтилен и влезть на подоконник, когда от двери спокойно сказали:
— Не советую. Во-первых, ребята обидятся — у них не так много пленки, а, во-вторых, под окном мины.
Айя рывком обернулась. Напротив стоял давешний знакомый. Девушка лишь сейчас разглядела его толком. Здоровый. Выше нее аж на полголовы. А ведь Айя в своей интернатской группе была не только самой тощей, но еще и самой высокой — парни в подмышку дышали.
Мужчина молчал. И девушка молчала тоже. Не знала, что ему сказать. Только разглядывала, запоминая и отмечая не замеченное раньше. Острижен коротко, темные волосы торчат ежиком и растут так, как нечасто встретишь у мужчин: от середины лба углом расходятся вверх. На лице щетина. Сколько ему? Тридцать? Сорок? Взгляд тяжелый. И морщины, вон, есть. Неглубокие, правда, но весьма характерные — такие обычно у тех, кто редко улыбается, но часто хмурится.
Поняв, что Айя не собирается поддерживать беседу, мужчина вздохнул и сказал:
— Роджер часто ляпает, не подумав. Ты хоть знаешь, что за тебя дают сто тысяч? Тебе крепко повезло попасть к тем, для кого эта сумма ничего не значит.
Девушка не спешила отходить от окна, вместо этого спросила:
— А для тебя значит?
— Неинтересные деньги. Такие и тратить-то противно.
— Почему? — Айя незаметно покосилась на бочку-печь, гадая: если вот этот вдруг бросится — получится ли выдернуть из стены трубу и его встретить?
— Слишком легкие. И, собственно, не особо нужные, — пожал он плечами.
— То есть, я могу уйти? — практично уточнила собеседница. — Я тебе не нужна, верно?
— Можешь. И куда пойдешь? Откуда ты вообще? — спросил мужчина.
Айя все еще боялась отходить от печки. Да и тепло возле нее было.
— А тебе зачем это знать? — насторожилась девушка.
— Любопытно, откуда берутся люди, способные оставить пять шайб "сияния", — ответил он.
— Пять шайб чего? — не поняла Айя.
— Что ж, теперь мне интересно, где обитают люди, не знающие, что такое "сияние".
Девушка переступила с ноги на ногу:
— Так я пойду? Да?
Керро медленно вытащил из-под куртки игольник, достал магазин и выщелкнул верхний патрон-иглу.
— Если бы я хотел взять эти сто штук, ты бы уже лежала в параличе, а я бы договаривался с Роджером о машине, — он защелкнул магазин и спрятал игольник. — Иди. Не уколись только, — и бросил иглу Айе.
Девчонка испуганно вздрогнула, словно в нее запустили камнем, и сказала:
— Нет, ты иди первым, а я пойду следом.
Керро пожал плечами и развернулся.
— Стой! — Айя вдруг отмерла, и мысли понеслись в голове с такой скоростью, словно их подхватил ураганный ветер. — Погоди!
Страх куда-то вдруг исчез, видимо, потому, что мужчина говорил спокойно, ровно и в конечном итоге действительно сделал так, как она просила — просто развернулся. Правда, говорил он неясные вещи, а зачем иголку кинул, девушка вообще не поняла, но сейчас все это казалось неважным, по сравнению с услышанным.
— Погоди! — Айя даже сделала несколько шагов от окна. — Кто дает за меня сто тысяч? Что за ерунда?
Керро развернулся обратно:
— Посредник. А кто стоит за ним, можно только гадать. Откуда ты, что не знаешь даже этого?
Девушка смотрела на него ошеломленно и повторенный вопрос не услышала, вместо этого сказала:
— Это ошибка. Я... вообще умерла. Катрин Миосс сказала. И на Стене Памяти... До пропускных пунктов тут далеко. А браслета нет. Те его срезали. А если идти, то от площади Карлоса около сотни километров. Я звонила в интернат, но там сказали, что погибла... И...
Стало понятно — в ближайшие пять минут она будет говорить одними лишь обрывками фраз и междометиями. Однако Керро терпеливо выслушал бредовый поток слов, даже глазом не моргнул.
Таки корпоратка. Из нижайших. Кому только взбрело в голову красть?
— Придешь в себя — выходи, продолжим разговор. А награду назначили не твои. Твои тебя списали. Когда про похищенного говорят, что он погиб, это значит "выкупа не будет".
Когда он ушел, Айя еще несколько минут стояла посреди комнаты, растерянно собирая в горсть разбредшиеся мысли. "Не твои" — что это значит? А чьи?
Стоп, стоп, стоп! Ее украли из интерната, верно? И этот человек прав, ее похитители — не те, кто живет в чистой зоне. В конце концов, "своим" не было никакого смысла ее воровать, так ведь? Так. Но даже и чужим — зачем она сдалась? Что в ней ценного?
Девушка опустилась обратно на спальник и вцепилась руками в волосы. В голове зарождалась глухая боль, она давила на глаза, отдавалась в виски, перекатывалась ото лба к затылку... Что происходит? Кому она понадобилась? Сто тысяч? За нее?! Ошибка. Точно ошибка. Человек, который ее осматривал первым, ведь сказал, что не те образцы... То есть ее перепутали. С кем? Какая теперь разница! Ищут не ее. Ищут кого-то другого, а она — Айя — пустышка... Просто Доков убийца этого еще не знает. Но даже он удивился, не понял, что в ней такого ценного. А ничего. Совсем ничего. Твою мать!!! И как теперь быть? Что делать?
Айя несколько минут смотрела перед собой. Потом поднялась, поправила одежду, проверила шнуровку ботинок, обшарила карманы. Они, кончено, были пусты. Зато вещи не воняли больше мужским потом и пришлись почти впору. Хоть что-то хорошее. Еще бы помыться... И разобраться, собственно, в происходящем.
Одно было ясно: домой вот так просто не попасть. Да и, скорее всего, вообще никак не попасть — браслета нет, денег нет, оружие забрали, а блокпосты слишком далеко... Ну, предположим, придет она на блокпост — и что? Кому она там нужна без подтверждения личности? Айя Геллан официально мертва, если Катрин Миосс, конечно, не наврала. Что вряд ли.
Пришлось на миг закрыть руками лицо, попытаться хоть как-то унять панику. Пускай всё это будет лишь сон. Просто сон! И похищение, и Док, и умалишенные люди, и этот мужик. ВСЁ!
После этого девушка сделала глубокий вдох и отправилась в зал, где отдыхали ряженые сумасшедшие в компании кровавого маньяка. Если уж ее жизнь стала похожа на абсурд, ничего не поделаешь. Можно либо принять правила игры и погрузиться в бред, либо оказаться слабым звеном и из игры выбыть. Выбыть означало умереть. А жить хотелось. Очень хотелось. А есть — так вообще хотелось еще сильнее, чем жить. Это она поняла, уловив запах еды. Пахло так вкусно, что хотелось облизывать воздух языком. Что может так пахнуть?
* * *
Айя нерешительно замерла в дверном проеме, рассматривая сидящих за столом людей. Они разговаривали, смеялись и не обращали на нее внимания. К слову говоря, казались при этом почти нормальными, если не считать странных одежд. Эсмеральда, Покахонтас, Доктор Куин, мальчишка в зеленом, парень в сутане, мужик в ярко-красном комбинезоне с желтыми пуговицами и голубой в желтый же горох бабочке на голую шею и еще люди, люди, люди. Каждый новый чуднее предыдущего. Был даже один здоровый, как пикап, со шрамом через все лицо, изредка бивший себя кулаком в грудь. Лучше не думать, кто это может быть. Лучше не думать, а то рехнешься.
Ближе всех к вошедшей сидела на краю длинной скамьи индианка. Увидев Айю, она подвинулась и кивнула равнодушно на освободившееся место. Лицо у нее при этом было каменное. Девушка нерешительно села на краешек. Соседка по-прежнему молча подвинула ей пластиковую тарелку, на которую шлепнула что-то странное, коричневого цвета, пахнущее умопомрачительно...
Вкус у этого "чего-то" оказался еще прекраснее запаха. Нежное, сочное... Айя ела, стараясь не заглатывать целиком, вынимала из незнакомой еды странные жесткие палочки, складывала на край. Индианка подвинула гостье стакан сублимата. Горячий... Жизнь стала казаться не такой уж и поганой.
Исподлобья девушка следила за другими участниками застолья. Ее недавний собеседник устроился рядом с мужиком в бабочке и комбинезоне, что-то пил, что-то говорил, а на шее у него болталась Алиса. Айя старалась не смотреть в их сторону. Она не понимала, как можно столь доверчиво, по-подростковому, виснуть на таком человеке. Но девчонка висла, то отпивала из его стакана, то заглядывала в глаза, то через него наклонялась к кому-то из других участников посиделки... Дурдом. Какой же дурдом! Но еда вкусная.
К сожалению, лакомство на тарелке быстро закончилось, осталась лишь горка палочек. Айя грустила, не осмеливаясь попросить еще, но в это время к ней повернулся священник, сидящий с другой стороны от Покахонтас, и спросил дружелюбно, откидывая с плеч длинные русые волосы:
— Еще?
Девушка с готовностью кивнула и протянула тарелку, на которую тут же плюхнули новую порцию неповторимо вкусной еды. А Тереза сказал:
— Крысы вкусные, сам люблю.
— Крысы? — Айя с удивлением посмотрела в тарелку.
— Ага. Не нравится?
Она покачала головой, взяла мясо и откусила:
— Нравится.
— Щелкунчик не любит крыс, — Тереза перегнулся через царственно-равнодушную индианку и кивнул в сторону сидящего напротив парня в сине-красном мундире. — Поэтому мясо у нас есть всегда.
Тут "священник" отвлекся и повернулся к Алисе, которая устроилась на лавке, фривольно забросив ноги в полосатых чулочках на колени Айкиному кошмару:
-... так вот, иду я, значит, от девчонок, — продолжил Тереза прерванный рассказ, перебирая пальцами деревянные четки. — И как подтолкнуло чего! Гляжу — дом. Стоит. Черный такой. А внутри что-то смутное пестреет. Знаменье! — он размашисто осенил себя крестом. — Ну, я заглядываю, а там вот она лежит, — палец указал в сторону Айи, старательно жующей крысиное мясо, — дщерь божия. А два шакаленка лет двенадцати ее обирают.
Парень широко взмахнул стаканом, разбрызгал питье, утерся рукавом черного облачения, после чего продолжил прежним высокопарным тоном:
— Ну, я им говорю, мол, покайтесь, грешники! Господь заповедал жить в смирении и кротости, возлюбить ближнего своего, не украсть у него даже малости, ибо даже за малость можно огрести поперек хребта. Так что, не обидь малого, ибо много ты с него все равно не возьмешь. Но не вняли они. Тут я арматуриной и махнул. Так, шугануть слегка. А нечестивцы эти ножи вытащили и на меня — слугу господнего. Ну не охерели ли? Присмотрелся, а у них зрачки во весь глаз. Таких словом божьим не усовестить, здесь аргументы посильнее Святого Писания нужны. Подпустил поближе. Правому руку перебил, он даже дернуться не успел, только нож звякнул. Второй сунулся было, да я ему под колено засветил, а как завалился, вдогон в затылок — оглушил слегка. Он и лег кротко. А первый опять на меня идет, сила бесовская. Уж только когда я ему по почкам с оттяжкой выписал, проняло, наконец. Согнулся, значит, я его и вырубил, чтоб не дрыгался. Арматурину бросил, дщерь человеческую подобрал и уже, вот вам крест, идти собрался, но чувствую — что-то не так, неправильно что-то! Опустил я ношу свою на землю, сам сел, закурил, смотрю — что же Господь явить мне удумал? И вдруг озарило! Господь наш симметрию любит, ну сами знаете: каждой твари — по паре, всем сестрам — по серьгам, два сапога — пара. А они, грешники эти, лежат рядышком смиренно, но не благообразно. У одного-то рука перебита, а у другого обе целы. Положил я их еще ровнее и второму тоже руку перебил. Смотрю: вот теперь все благолепно, все по-божески, сразу видно — во славу Его. Ну, а потом приволок, значит, девицу к нам, тут и Керро пришел. Так что, Керро, тебе ее сам Господь моими руками вручил. Береги.
— Как получится, Тереза, — ответил тот, поглаживая Алису по колену.
Айя отложила в сторону очередную кость и спросила, поворачиваясь к "священнику":
— А почему ты Мать, а не Отец? — отчего-то ответ сейчас казался ей крайне важным, наверное, абсурдность происходящего достигла пика и девушка всерьез побаивалась, что психика не выдержит.
— Какой еще Отец? — удивился Тереза, поправляя жесткий белый воротничок сутаны. — Где ты отца Терезу видела, а?
Гостья пожала плечами, но собеседник не оскорбился, напротив, обрадовался возможности рассказать то, что знали все, кроме нее:
