Миша-Мишутка Романов

А мне ихние легионы тут не нужны. Придумал план, далеко не идеальный, но в случае успеха окупающийся сторицей.

Собрал вместе пленного монгольского витязя, китайца-учённого, выделил под это дело лимон рублей, взрывчатки. Вариант действия один, но монголу дал спецзадание, о котором не знает напарник.

Цель одна — дестабилизация обстановки. В идеале смерть главных фигур и гражданская война.

Выстрелил и забыл, как говориться. Контролировать исполнение всё равно не смогу, а мёртвому деньги не нужны, хоть рубль, хоть лимон.

Всё же начать жизнь заново — интересная штука. Я в последние годы жизни там, будем говорить откровенно, спивался. В этом теле от водки меня рвет, да и позывов не ощущаю.

Но пьянство не запретил. Поэтому в субботу — после полигона все сразу в магазины — и такое начинается. Ну что — сильнее стараться будут. Лучшие группы отпускаю первыми.

Золота рабочим и военным не жалко — хорошие солдаты с хорошим оружие всегда вернут вложенное с процентами.

Вот бегут минуты, дни, недели. Пять ракет, ешё пять, ешё пять.

Когда их стало двести восемьдесят, долгожданное свершилось.

Они вышли, вышли по маршруту определённому мной.

Вышли на давно определённое место. Река была превращена в линию обороны.

Но не простую, а якобы стихийную. На небольших торосах закрепились три десятка казаков. Это были смертники. Они заняли круговую оборону.

В паре километра, за ближайшей горкой, расположились катюши.

Задача тридцатки — стянуть к себе как можно больше сил. У нападающих было три пулемёта и шесть лёгких пушек. На каждом из берегов в землянках скрывались подрывники.

От них медные провода тянулись к шести фугасам. Мощностью по триста килограмм чёрного пороха каждый.

Сигнал для подрывников — свист снарядов катюш. Кончно свист моих поделок далёк от легендарных органов дядюшки Иосифа, но звук всё равно наводит страх.

Затаились, ждём. Ночью прибыл лазутчик с подтверждением — завтра будут здесь.

Подтвердилось, что приказа на мой арест у них нет. Меня объявили пленником, а все стрелки переводятся на Усача.

а, папа ещё приуменьшает опасность ситуации. А зря.

Утром подвезли ещё пятнадцать снарядов.

Велел в последний раз проверить направляющие, амуницию, снаряды.

Многие из ракетчиков сами со сборочных конвейеров, сейчас там трудиться их жёны.

Казаки видевшие, что могут делать эти снаряды, не чурались рыть окопы вместе с бомбардирами — я доходчиво объяснил, что часть ракет может попасть не туда.

Мне немного не по себе. Такая разборка у меня впервые. Да маловато нас, но приходится признать, что лучшее враг хорошего.

При мне сейчас пять сотен казаков и тысяча ополчения — мои мастеровые и местные охотники. Всем за участие в кампании по 50 рублей и охотникам оставляем новые винтовки — премия.

Обидно, что на мой западный фронт я выделил всего двадцать автоматов — остальные на южном — там они нужнее. Туда же отправил двести лучших стрелков и Белоснежку, вариант в Пекине удался — они там будут нужнее.

Батый наш всё же перевыполнил план. Разброд там полный. Три южных провинции и Тибет уже заявили о выходе.

Но вот про присягнувших мне, то бишь РСС, монголов — Карательная экспедиция маньчжурских частей — около двадцати тысяч Вэйнов.

Хотя это сборная солянка, которую выделили временщики в Пекине — мол, мы сначала север вернем, потом до юга доберёмся.

Против них готовится подобная ловушка. Лагерь — якобы не сильно укреплённый — 1500 человек. Когда войска пойдут на приступ — тогда заговорят автоматы.

После — раздача слонов — т.е. выборочные казни — это поручил Белоснежке.

Часть ослепить часть оскопить — и пусть обязательно сами кидают кости — как они лягут, так и поступать.

У кого две шестёрки — отпускать, но чтобы всё видели до конца.

Гранат казакам выдал по десять, по паре выделил монголам.

об это всё не здесь и не сейчас. А сейчас показался передовой дозор условного противника.

Разведка уточнила их — 7500 человек, сабель из них 2500.

Я вместе с сотней эскорта сижу чуть в стороне на возвышенности. На верней части кедра устроил командный пункт, меня сюда подняли на чем-то вроде люльки.

Прекрасный обзор. А главное Дружественный огонь не страшен. Своих катюш я пока опасаюсь больше противника.

Вот дозор наткнулся на брикаду. Слышатся выстрелы, падают и дико ржут кони, кричат люди.

Из двух десятков к основным силам ноги унесли только двое.

Через полчаса показался авангард, по словам разведчиков, обоз ещё в получасе.

Получается задача обороняющихся продержаться час. Их смяли на пятьдесят первой минуте.

Но потеряли три сотни, они остановились позаботиться об убитых и раненых.

К тому же специальный человек среди моей тридцатки камикадзе стрелял из оптики по командирам.

Вот и обоз — пушки, пулеметы — чудесно. Дергаю за верёвку — внизу орут что поняли. Лаврентий возится с ракетницей. Вот и пошла родимая — красная раскрасавица.

Всё моё внимание на катюшах. Выстрел. Свист. Море огня. На позицию противника из почти сотни снарядов падает двадцать — остальные или недолёт или перелёт.

Одна направляющая стоящая отдельно — взрывается. Полминуты. Второй выстрел.

Результат был подобен прежнему, но катюши все целы. Еще выстрел — тридцать ракет, но двое саней и на них шесть направляющих и пара ракетчиков потеряны.

Взрыв фугасов — только три, ну и бог с ними. Многие валятся под расколотый лед. Дергаю сингалку два раза — зелёная ракета.

Пошли лавой казаки. Впереди автоматчики. Но это лишнее. Крики напуганных людей — сдаемся, слышны отовсюду.

А казакам незазорно и сдаваться — форма та же — свои как никак.

Три тысячи пленных — в основном казаки и обозники.

Влез на сани — приказал Усачу самому со всеми разобраться, как оговорено.

А сам заснул, и снилось мне лето, я с любимой женой двумя детьми и двумя руками и синее море.

Глава 21

Территория Российской Империи

Земля. Красноярск. Иркутск.

17.11.1881-02.1882

Вот с шумом студиозусы покидают кафедру, спеша с последней пары, я, неспеша, складываю принадлежности в кожаный портфель.

Поймите меня правильно, писать автобиографию можно и дома, но он сейчас превратился в вертеп.

Старшая дочка с мужем приехали из Царьграда — он там замначальника ракетных батарей европейского берега, а дочь привезла непоседу-внука, тот будет будить все окрестности радостным визгом.

Нет, императорские приказы не терпят суеты. Их лучше исполнять в знакомой крепости знаний.

Я поудобнее придвигаю к себе стул из красного дерева и вновь улыбаюсь. Вспоминаю шутку студентов — сзади на спинке сидения красиво вырезаны буквы ВИКСАНЫЧ в обрамлении короны.

Да корона. Бабушка во всём виновата. Точнее прабабушка. Умерла она при родах, а бабушке такую вот фамилию байстрюковскую дали — Князева.

Бабушку я любил. Воспитала она меня, образование неплохое дала. Потом был этот хмырь, вскружил ей голову и удрал с её деньгами, она закручинилась и угасла.

Мне в ту пору был двадцать один. Женат был, дочка первая родилась. И вдруг соседи бабушки написали о её горе — сама она ни слова, ни полслова. Гордая. Сорвался я из Москвы в деревню — с женой и дочкой, работу хлебную пришлось бросить.

Приехал и три месяца перед смертью за ней ухаживал. Но с этого беды только начались.

Оказалось, что, и дом её заложен и сады — этот проходимец всё оформил — не придерёшься.

В соседней деревне ей ещё хата небольшая принадлежала — перебрались туда и опять ненастье.

Попалась моя жена на глаза помещику местному — изводить стал.

Кончилось всё плохо — устроил я подлянку его лошади — шип под седло.

А он возьми да шею сверни при падении. И оказалось, что меня заметили, когда в конюшню пробирался.

Обсудил я побыстрому это с женой — решил бежать. Дом на неё ещё в начале переписал.

Деньги все оставил, на которые кредиторы лапу неуспели наложить. Поцеловал на прощание малышку.

Успел удрать — не схватили. В Москву подался, да и напился там с горя в первый же вечер.

Проснулся — а я уже не я и в солдатах, не помню, что вчера было, но бучу поднимать не стал.

Год звался Петром Прокопьевым и тянул солдатскую лямку сначала в Подмосковье, а потом в Красноярске.

Вот там до нас с востока стали слухи доходить, что царевич наш малой — Михаил дюже зверствует в Иркутске.

Полгода отец его терпел самоуправство, а потом в Красноярск стянули гвардию, казаков и нас до кучи и послали вразумлять дитя малое.

Официально была бумага арестовать казачьего атамана, — который, мол, правит от его имени, дитя спеленать и доставить под родительские очи.

Я уже тогда писарем у нашего штабс-капитана был — грамотные люди везде нужны.

Ну и обращение помягче. Так что, когда это случилось, я в обозе на санях дрых, ехали неспешно по льду Ангары близ правого берега.

Впереди раздались выстрелы, мы замедлились. Потом слух пошёл — впереди пара десятков казаков на льду крепость устроили.

Засели крепко — немного их вроде, а стреляют метко — да знамёна над ними развиваются — русский триколор и стяг с буквами РСС.

Через час крепостцу мы взяли, но положили под ней человек двести.

Начальство решило отдых устроить, да и место на берегу было удобно. О раненых опять же позаботится надо.

И тут послышался этот свист и вой. Дальше пришёл ужас, так как рядом раздались десятки взрывов. Минута и опять страх, минута и опять ужас.

Последним залпом меня пытавшегося втиснутся в лёд, одним осколком в ногу и ранило. Потом пришла боль.

Люди царевича обращались с нами, оставшимися в живых, мягко.

В госпитале Иркутской рабочей слободы я лежал в одной палате с ранеными казаками из отрядов Михаила.

Была ещё пара монголов — тоже вроде казаков, но по-нашему лопочущих слабо.

Оказывается в Китае сейчас смута пошла, и большинство монголов перешло под руку царевича — это мне тот из них, что по-нашему получше понимал, рассказал — где словом, где жестом.

Битва была с маньчжурами, и была она похлеще нашей, там верные царевичу монголы и казаки тоже, как у нас, ловушку устроили.

Многие из маньчжур в Пекин устремились — порядок наводить, а когда монголы присягу Михаилу принесли, наскребли с десяток тысяч и кинули их на укреплённый лагерь, где старейшины монголов заседали, обмывали кумысом присоединение.

Оказалось, прежняя императрица захотела у них отнять. Вот старейшин и тысячу охраны и захотели посечь вороги.

Тысяча эта состояла из сотни русских и девяти сотен монголов — назвал их царевич монгольским казачьим войском.

Многие были вооружены страшным оружием. Мне тогда о нём только байки рассказывали. Увидел я его позже, ручной пулемёт, по-новомодному автомат, производства Мосина. И переколошматили из них маньчжур видимо невидимо. Пару тысяч в плен захватили.

В общем, не только мы в снег кровь пролили, посягнув на владения царевича.

Рассказали мне казаки, что раньше людишки, в основном купцы, часто бежали с занятых им территорий или каверзы строили.

Теперь, когда близ города стоит трёхтысячный монголоказачий гарнизон, когда разбиты посланные Петербургом гвардейцы, бегство прекратилось.

Царевича восприняли всерьез, уже не как деспота, а как надёжного и грамотного царя у которого под ружьё могут встать до ста тысяч конников.

Да и оружие невиданное, что он в своей слободе кует. Многие стали задаваться вопросом, а чем Иркутск не столица.

Казаки по улицам ездят с винтовками и автоматами наперевес. Парад опять же устроили.

Да и я раскинул умом и думаю — а что я прежде хорошего видел — и спрашиваю казаков — когда, мол, нога заживёт можно ли мне к царевичу на службу пойти.

Отчего говорят нельзя — у нас уже с сотню из бывшей гвардии служат. А что умеешь делать?

Отправили меня в мэрию, рассказал я там о себе. И тут случилось неожиданное, определили меня не в войско, а к начальнику шестого отдела РСС, отдела ведавшего образованием.

Звали его Горбунов Аверкий Алексеевич — тридцатилетний полковник — в его ведении все семь вновь открывшихся школ Иркутска.

Армия в обязательном порядке становилась грамотной. Проверил он мои знания, о судьбе расспросил, я ему всё рассказал, ничего не скрыл, он и говорит — напишите жене — будет возможность, доставим и её, если сможем, заберём.

Вы по нашим данным неплохо общались в больнице с нашими казаками из монголов.

Вот и откроите у них в лагере школу. Будете воинов русскому языку учить.

Поехал я туда, казарму мне там выделили для моих занятий. Оборудование, какое никакое дали, бумагу, чернила. Сказали, работай.

Первую неделю мы с моим замом — с ним я балакал в госпитале, думали, как научить полсотни его соотечественников — сидящих за импровизированными партами воинов.

Придумал — нарисовал на доске коня — назвал по-монгольски, затем по-русски снизу написал слово. Загомонили .Кони — дело нужное — от чего бы и не запомнить .

Разобрал слово по буквам. После коня — ружьё. Лук. Стрела. Водка.

Короче к концу месяца я в них обязательный культурный запас война вбил.

Приказали также мне открыть лавку в лагере — торговать от имени РСС с ними.

Платил им царь бумажными деньгами своего банка, но на золото их меняли золото запросто, потому моим ученикам было что тратить.

В конце следующего месяца Аверкий Алексеевич вызвал меня и поздравил с успехами.

Говорит, сам на рынке видел, как торгуются с помощью нехитрого словарного запаса мои ученики.

А в феврале радость — Катюша приехала с дочкой. Обнял я их крепко, расцеловал. Плакала она, о своём житье расказывая, тяжко её было одной.

Красивая, хоть и с дитем, многие сватались, часто житья не давая.

Уже и не надеялась не на что, когда пара непонятных урковатых типов постучались в ворота, и открывать им не хотела.

Да они письмецо под ворота подсунули. Как почерк родной увидела, впустила их и кинулась к ним с расспросами.

Они говорят, прочтите — поймете. Как прочла — дочку в охапку остаток мелкий денег достала и в сани к пришлым.

Без страха села — исчез страх. Полтора месяца они добирались и приехали, несмотря на все трудности пути, с караваном нужных царевичу людей.

С ними в одних санях ехали двое. Один — флотский капитан — в кандалах — его из Стамбула без его согласия царевич пригласил для беседы — фамилия его была Макаров.

Другой ихний спутник, профессор известный, Менделеев. Сейчас они знамениты, оба графы — и Менделеев и Макаров-Констаньтинопольский.

Вот так и добрались дорогие мои девочки.

Вышли мы на берег Ангары близ лагеря, мороз спал — было градусов десять.

А в низу по прибрежному льду ехали сани и шли люди. Шли они на восток, и не было им числа.

На многих санях были огненные стрелы, и громко разносилась песня казаков охраны:

— Расцветали яблоки и Груши

— Поплыли туманы над рекой

— Выходила на берег Катюша

— На высокий берег на крутой....

И смеялась и плакала моя Катюша, смотря на ряды огненных её тёсок, и махали приветственно мы воинам, ибо разлука кончилась, и начиналась другая жизнь, и не было в ней места печали.