Амбиции гайдзина. Часть 1

Девушка нерешительно подняла крышку, и по комнате прокатился сладковатый запах начавшегося гниения. Лучший подарок для господина — голова его врага. Она самурай, так что это в некотором роде оскорбление и подозрение в неспособности собственноручно отомстить за себя, но он варвар. Да и пусть отвыкает от боевого статуса. Мне нужны дети с глазами, видящими смерть, а не лишний боец, пусть и очень хороший.

— Постарайся быть поблагосклоннее к юноше, Кацуи. Не каждый готов отдать ради тебя жизнь. — злость, смятение, непонимание... Тяжело гайцзину с тобой придется.

Но это уже его забота. Со своей стороны я сделала все, что могла. А он мальчик умный, поймет, кто подтолкнул.

Добьется своего — хорошо. Нет — сам виноват.

Глава 5

Привыкнуть к жизни без зрения было тяжело. Мне, как человеку, с постоянно ухудшающимся с раннего детства зрением, было в некотором роде проще, чем могло бы быть, но все равно... Неприятно. Темнота перед глазами, вечное чувство угрозы из нее...

Мозг, лишившийся львиной доли ежесекундно поступающей информации, мучаясь от сенсорного голода стал нагружать оставшиеся органы чувств — обострился слух, усилился вкус, даже тактильные ощущения стали распознаваться гораздо лучше. Никогда не замечал, что у гладкости есть столько оттенков.

Мое посвящение в самураи, если это вообще возможно так назвать, прошло задним числом. Просто в один момент Набуна заявилась в мою комнату, положила на стол длинный и короткий меч в ножнах и заставила принести клятву верности. Ну, ее японское подобие, которое особенно от европейского варианта не отличалось.

Сомневаюсь, что в реальной истории был хоть один гайцзин, ставший самураем, многолетняя самоизоляция этому не способствует, так что я в некотором роде стал первым.

На этом все изменения и кончились. Разве что мне выделили полноценные покои рядом с комнатами самой Набуны, видимо на всякий случай. Ну и одежду из двадцать первого века заставили убрать в ящик, вместо нее вручив местные кимоно, хакама и накидку, не помню как называется. Они были сделаны из мягкого и прохладного материала, так что я не стал отказываться.

Одеваться вслепую, впрочем, не пришлось — приставленый слуга с этим справился сам. Конечно, неприятно чувстовать себя бессильным даже в такой бытовой ситуации, но готовые в любой миг осветить мир багровым мистические глаза успокаивали. Я не могу применять их долго, чисто психологически хрупкий мир невыносим, но даже пара минут в день снимали стресс.

На глазах уютно лежала повязка, слегка сдавливая затылок. Для Набуны они стали слишком сильными, чтобы я мог сам их погасить, так что пришлось одевать ее для маскировки — не хочу признаваться в настоящих причинах.

Инвалидность от переизбытка силы и от слабости — две разные инвалидности.

Жизнь, к слову, почти не изменилась. Разве что из своих комнат я стал выходить только во двор, куда теперь приходила Набуна для ежедневных тренировок. Я все так же проигрывал, но теперь хотя бы получалось держаться первые два-три удара.

На самом деле драться стало даже проще — на месте противника был только серый силуэт, освеченный багрянцем линий и точки, и ничего не отвлекало. Даже страха не было — сложно боятся тонкой сетки из линий.

Ну а на прямые обязанности это вообще никак не повлияло — поначалу писать было сложно, но приноровившись ориентироваться на листе по краям и центру это перестало быть проблемой. Да, я стал писать медленнее. Но не хуже.

Так что, как ни удивительно, но моя слепота ни на что не повлияла. Все так же шли дни, только еду теперь приносил слуга и она стала немного выше качеством.

Жизнь будто сделала пару мирных серий перед тем, как начать новую, полную событий арку.

* * *

— Скажи, гайцзин, во что ты веришь? — на очередной лекции по истории Набуна решила коснутся темы религии. Я рассказал про христианство и его влияние на западный мир, но ее чем-то заинтересовали мои предпочтения.

Вопрос поставил меня в тупик. Спроси меня об этом до всех этих событий, я бы ответил, что ни в кого и ни во что, но сейчас это прозвучало бы глупо.

Забавно, но единственное существо, которое я мог бы безо всяких преувеличений назвать Богом, выглядит как красивая темноволосая девушка, способная в любой миг переписать этот мир.

— Это... Сложный вопрос, Ода-сама. Я не верю — я знаю, что сущности, невероятно могущественные сущности, существуют. — было бы глупо молится Гайе или Алайе. — Но молится... Им это просто не нужно.

Мольбы маленькой обезьяны на захолустной планете где-то с краю одной из миллионов галактик вряд ли кому-то интересны.

— Значит, твои боги злы? — надо же, а ведь в ее голосе нет пренебрежения. Все-таки до момента, когда религия выродится в сугубо коммерческое приложение к церкви еще несколько веков. И кто знает, может она тоже во что-то верит?

— Нет. Они безразличны. Она, если точнее. Насколько к ней применимо понятие пола. — раз из вселенной, описанной Киноко Насу ожили эти глаза, почему бы не быть реальностью Хроникам? Пусть в своем мире я за десять лет и не нашел ни единого следа магии, это ни о чем не говорит.

Каллейдоскоп миров бесконечных вполне обяснил бы такие мелкие различия, как Ода Нобунага женского пола.

— Ты говоришь, что в твое время от религии отказались, как от пережитка. Но в твоем голосе есть вера. Ты противоречишь сам себе. — ее голос звучал задумчиво. Меня анализировали даже сейчас, ища несовпадения среди всего, что я говорю, пытаясь поймать меня на преднамеренном изменении истории.

— Я... В шатре, когда я уничтожил двадцать человек... Я посмотрел на мир ее глазами. Пусть и на пару минут, но я приблизился к ее истоку. — к пустоте. Гибельной для меня, но дающей любые силы. Нет. Обесценивающей само понятие силы. — После такого сложно не поверить.

А какой тогда исток у меня?

Основа личности. Ядро, вокруг которого формируется все остальное. Цель, к которой неосознанно ведет каждое действие. Начало и конец, концепция составляющая личность.

Пустота. Поглощение. Нормальность. Табу. Бесполезность. Неподвижность.

Что из этого схоже со мной?

Я не выдержал испытания пустотой, не испытываю тягу к поглощению, меня тяготит нормальная жизнь и не притягивает нарушение запретов. Я могу что-то изменить.

Я уже умер один раз. Смерть?

Нет, возможностей для самоубийства у меня было много.

Саморазрушение?

Нет, рефлексии это средство, а не цель.

Самопожертвование?

Близко. Но я хочу не просто умереть.

Что-то еще. Близкое, но ускользающее из головы.

— Вот как? Значит, твои глаза это часть религии? — ох. Ей же не пришло в голову, что восприятие смерти можно получить так?

— Нет, Ода-сама. Такие глаза можно получить только погибнув и возродившись. — в моем случае этим послужила клиническая смерть в пять лет. Авария, три минуты остановки сердца, резко упавшее зрение и новые глаза в качестве напоминания. — И то, шанс на миллио... ард.

— Значит, они не передаются по наследству? — а, так вот что ее интересовало.

— Нет. — отлично, этот вопрос ре...

— Откуда ты это знаешь? — в ее голосе явно звучало сомнение, от которого мне резко стало неуютно.

Так было написано у Насу?

— Так написано в священной книге моей веры. — отличная отмазка.

— С которой якобы не связаны твои глаза. — черт!

— Что ты скрываешь? — я не вижу ее взгляда, но голос враз похолодел на пару десятков градусов.

— Я не слышал о еще одних таких глазах за всю свою жизнь. — ну правда. Что еще я могу сказать?

— Что ни о чем не говорит, ведь в твоем времени жило уже больше семи миллиардов человек. — она права. Черт, я полностью уверен, что эти глаза не передаются, но... — Значит, доказать ты это не способен.

— Да. Это на что-то влияет, Ода-сама? — надеюсь, что нет.

— Нет. Пока что нет. Но постарайся больше не отметать в сторону то, невозможность чего не можешь доказать. Я надеюсь, в твоей истории больше не было таких моментов ? — фух. Пронесло.

— Нет, Ода-сама. — она, вздохнув, вышла из комнаты, оставив меня размышлять.

И не над ее поведением — в конце концов интерес к возможности получить новые мистические глаза естественнен, но над своими ответами.

Я ведь действительно и на полном серьезе говорил про Реги Шики как про богиню. Про персонажа из манги.

Органика и не органика, воздух и даже свет будто застывает, скрывая под собой еще один слой. В мире не осталось линий и точек, этот этап давно пройден, — из него можно вырезать любой элемент. Трехмерное пространство обнажает свой истинный облик под светом глаз, открывая многомерное пространство, которое взрывает агонией мозг просто при попытке обьять его взглядом.

Сбившееся дыхание, пылающая мигренью голова — и все от жалкого проблеска воспоминаний.

После такого действительно сложно не поверить.

* * *

Когда постучали в дверь, работа над хроникой становления Тринадцати Колоний была в самом разгаре. Я решил поэтапно расписать становление США, в особенно Отцов Основателей и их идеи — конечно, вряд ли с ними кто-то сейчас согласится, но может быть имея их на бумаге их признают раньше. Или хотя бы будут иметь в виду.

Стук... Удивлял. Набуна, конечно, тоже стучалась, но от нее это звучало требовательно, а не вопросительно. Шелест одеяний, уверенный четкий шаг — все буквально говорило: "Я войду, нравится тебе это или нет, и постарайся, чтобы я не увидела ничего, что может мне не понравится."

Слуги стучали тихо, вопросительно, но уверенно. Они знали, что это их работа, но таким образом спрашивали, нуждаюсь ли я сейчас в ее выполнении.

Этот стук отличался. Нарочито громкий, требовательный, но в то же время неуверенный. Вопрос, заданий в напоказ агрессивной форме. Защита в самом построении действия. Ожидание удара даже в насквозь мирной ситуации.

Кажется я знаю, кто стоит по ту сторону двери.

— Проходите, Шибата-сама. — она сейчас должна быть как открытая рана, даже мельчайшая невежливость может быть принята за намеренное оскорбление. Лучше не рисковать вызвать триггер.

Я могу и не успеть сорвать повязку. Или, что вероятнее, вообще не захотеть ее срывать.

С тихим шелестом дверь открылась.

Тяжелое дыхание, слабое громыхание доспехов и шум шагов, застывших на пороге.

Я повернул голову примерно по направлению двери — мне без разницы, но человеку психологически проще.

Интересно, отошла ли она от произошедшего?

Странно, но теперь, когда адреналин улегся и воспоминания улеглись я чувствовал к сидящей напротив меня девушки забавный коктейль эмоций.

Жалость — она прошла через такое. Интерес — она интересный объект для наблюдений. Уважение — она не сломалась. Гнев — по отношению к Нобуюки. Вину — я соврал Набуне на счет любви, и это могло принести ей некоторый вред. Вряд ли, нас подслушивали, конечно, но если пойдут слухи, я ей не позавидую. Быть обьектом влюбленности варвара...

Смешиваясь, это давало неплохой эффект. Самое то для вежливого общения.

Молчание длилось уже пару минут, но я чувствовал себя достаточно уютно — когда не видишь человека это проще. А судя по дыханию, она сидела через десять шагов от меня — при всем желании не дотянется катаной незаметно.

Я отнял у нее возможность отомстить, почти обвинив в неспособности сделать это самой, так что она вполне может попробовать смыть позор моей кровью.

Не то, чтобы я был против, но у меня еще незаконченная хроника. Да и заляпать кровью жизнеописание великого Вашингтона не хотелось бы.

— Зачем ты это сделал, варвар? — не вопрос, а крик, хоть и сказанный тихим голосом.

А ведь ей и правда интересно. Она не понимает, что заставило меня пойти на практически гарантированное самоубийство. И я не смогу это объяснить.

— Потому должен был. Не смог бы поступить иначе, если точнее. — мой голос удивительно отстранен, это заметно даже мне. Я прокручиваю в голове ситуацию, и снова прихожу к одному и тому выводу. — Это сильнее меня.

Каждый раз, когда я становлюсь перед выбором, моя жизнь или чужие, выбор исчезает. Остается простой и понятный путь, с которого я даже не захочу свернуть.

Не потому, что этот путь правильный. Потому что мой. Часть меня.

— Тогда ты просто идиот. Это была моя месть. — а она ведь смотрит на меня как на мартышку — расовые предрассудки никто не отменял.

Смешок вырвался сам собой.

— Ваша. Но я отомстил за вас, пока вы защищали Ода-сама. Что будете делать дальше? — чистый зоологический интерес.

Мы изучаем друг друга, тыкая метафизическими иголками. Дернется? А если ткнуть сюда?

Вот только даже тут у меня есть преимущество. Я хотя бы понимаю, кто сидит напротив меня.

— А что будешь делать ты, слепая обезьяна? — не можешь ответить — атакуй?

Будь я чуть менее усталым, я бы стерпел. Улыбнулся, покачал головой и вспомнил, что говорю с полностью переломанной девчонкой. Угрожать которой все равно что пинать инвалида.

Но багровые небеса выпили из меня все, что я имел. Включая выдержку.

Мир хрупок. Бесконечно, невероятно хрупок.

И только благодаря этой хрупкости я продолжаю видеть.

Багровая сетка линий и ограничивающий ее серый силуэт.

Удар.

— Я убил двадцать человек в открытом бою. Вы действительно думаете, что сможете справится со мной? — клинок осыпался металлической крошкой, получив удар в точку. — Шибата-сан. История с Нобуюки кончилась, вы можете чувствовать себя в безопасности на службе у Ода-сама. Пожалуйста, оставьте меня в покое. — спрятать нож, вернутся на место, на ощупь подняв стол и подровняв его относительно стула.

Сейчас равны в положении и я могу себе позволить такие вольности.

А если бы и не мог — плевать.

Внезапно накатившую апатию впервые не удалось подавить усилием воли.

Я действительно чертовски устал.

Вертолет, первая смерть, месяц в атмосфере всеобщего презрения, вылазка в лагерь, больше похожая на суицид, возвращение, потеря зрения...

Это все-таки на меня повлияло.

Я убил двадцать трех человек. Не то, чтобы это что-то значило — люди имеют свойство умирать, но я убил их абсолютно, без возможности перерождения.

Да, конечно, все люди равны. Каждый заслуживает жизни, пока не докажет обратного.

И разумеется, те, кто взял в руки оружие — не люди. Те, кто пытается убить тебя должны умереть. Вне зависимости от положения, цвета кожи, возраста или сексуальных предпочтений.

Так же как и ты сам перестаешь быть человеком в тот момент, когда берешь в руки оружие.

Пришел стрелять — стреляй. Взял в руки меч — будь готов его использовать.

Убивать имеет право только тот, кто готов быть убитым .

Я тихим стоном сжал виски руками. Как же я устал.

* * *

Мой срыв прошел незамеченным.

Я окончательно заперся в своих комнатах, и дело было вовсе не в неспособности ориентироваться за пределами небольшой комнаты.

Оказалось, я даже не понимал, насколько на меня давит общественное мнение. Раньше я был занят огромным количеством вещей, которые нужно записать и сделать, и даже тогда цеплялся за Нобуну как за единственного человека, нормально ко мне относящегося. Я был занят ежедневными тренеровками и избеганием способных проверить на мне остроту меча самураев, и это было незаметно. Но сейчас у Нобуны появилось слишком много дел, уроки сократились, тренировки и вовсе почти вышли в ноль — видимо, она уже достаточно поняла о моих глазах. А положение, дарованное за голову Нобуюки убрало опасность силовой расправы.