Тропой мужества. Рубежи бессмертия

От частых выстрелов Маевский подскочил, выронив сало и сунулся посмотреть — что происходит. От увиденного оторопел. Приехавшие красноармейцы расстреливали бойцов из охраны моста. На его глазах застрелили кинувшегося к лесу паренька, что крутился возле бойцов. Тот, кто стрелял в пацана внимательно посмотрел вдоль дороги, и Михаил шарахнулся назад. Запнулся об слегу и сильно приложился затылком об край сруба. Сознание померкло только на мгновение. Маевский медленно поднялся, держась за голову.

'Так-так, что тут происходит?'.

Голос прозвучал так явственно, что Михаил опять подпрыгнул.

— Кто здесь? — прошептал Маевский, оглядываясь.

'Ангел-хранитель, — хмыкнул голос, — если конечно будешь меня слушать'.

— Видно сильно я головой приложился, — решил он.

Кто-то закричал у моста, и Михаил решил посмотреть.

'Красноармейцы' убирали прочь тела, а четверо окружили каких-то гражданских, на свою беду оказавшихся неподалеку. Что там они говорили было плохо слышно, получилось разобрать только — жиды. После чего гражданских грубо оттолкали к берегу и пристрелили.

— За что... — прошептал Маевский, бледнея, — за что...

'За то, что евреи, — прозвучал голос, — и за то оказались неподалеку'.

Михаила передернуло. Ноги ослабли, выступил холодный пот. Что делать он не знал.

'Беги, дурень! Это 'бранденбурги', диверсанты немецкие. Шлепнут тебя и не поморщатся'.

— Потому что я тоже еврей?

'Потому что ты тупой! Шлепнут потому что ты их видел. Беги!'.

Михаил кинулся вдоль дороги.

'В лес, дурень! В лес беги!'

— Эй, парень, спишь что ли?

Михаил открыл глаза и увидел лейтенанта с котелком.

— Вот, лучше еды не найдешь.

— Что это? — спросил Маевский, глядя на что-то зеленоватое и густое, но очень вкусно пахнущее.

— Щи это. Зеленые, вчерашние, в печи томленные. Ум отъешь.

— Спасибо.

Лейтенант ушел, оставив котелок с ложкой и ломтем хлеба, а Михаил еще раз понюхал варево. Пахло от котелка умопомрачительно, аж в животе засосало, ведь он сегодня лишь немного хлеба съел, когда его в сарае заперли. Больше ничего из еды не имелось, так как сало Маевский выронил еще у реки, когда убегал от переодетых в красноармейцев немецких диверсантов, 'бранденбургов', как назвал их этот ангел-доппельгенгер*.

'Вообще-то я скорее альтер эго*, — тут же отозвался голос, — но в чем-то ты прав'.

'В чем прав? В том, что ты темная сторона личности, и я должен скоро погибнуть?'.

'Хм, — почему-то смутился голос, — почему темная, разве я жизнь тебе не спас?'.

'Ты на вопрос не ответил!' — возмутился Михаил, даже ложкой взмахнул.

'Все там будем, — философски ответил голос, — ты кушай, а как насытишься, так на вопросы и отвечу'.

'А во время еды нельзя? — спросил Маевский, запуская ложку в котелок. — Все равно разговор у нас мысленный'.

'Никак нельзя. Ты еще голоден, а значит больше зол, чем добр, и на сытый желудок адекватней будешь. И то, что я тебе скажу, точно не понравиться'.

'Посмотрим... — ответил Михаил и, чуть подув на варево, положил его в рот. — М-м-м, с ума сойти! Это же амброзия!'.

'Ага, на голодный желудок все съедобное амброзия! — согласился голос. — Однако зеленые щи действительно вкусны'.

'Это ты виноват, что я сегодня ничего не ел, — буркнул Маевский. — До сих пор не могу понять, как ты смог меня убедить поменять целую банку тушенки на пару тетрадей и карандаш'.

'Пришлось, извини, но такую возможность упускать нельзя. А селяне просто так ничего тебе не дали бы. И то, что ты записал, стоит того'.

'Это по реакции Степанова было видно. Кстати, а что означает — Ярцево и дата?'.

'Это касается только генерала, — ответил голос и после непродолжительного молчания, добавил, — это дата и место его смерти'.

Ложка замерла на полпути.

'Я знаю — кто ты! — заявил Маевский, глотая порцию щей'.

'И кто же?'

'Дух! Человек, умерший когда-то. Только духи знают будущее'.

Михаил невольно хихикнул, не сразу поняв, что это не его реакция, а альтер эго.

'Да? — весело спросил голос. — И чей же я дух?'

'Ну... — задумался Михаил, — бабушка Достоевского вызывала, Грибоедова...'

'И Наполеона тоже, — хмыкнул голос. — Да, я знаю будущее, но я не дух'.

'А кто же еще?'

'Это сложно объяснить, я такой же человек, как и ты, но в данный момент я разумная система полей. Временно, конечно'.

Михаил даже жевать перестал. Замер, открыв рот от изумления.

'А это возможно? — наконец мысленно спросил он'.

'Возможно. С помощью специальных электронных машин, — пояснил голос. — Я из будущего'.

'Из будущего... — потрясенно повторил Маевский, — а я думал, что сошел с ума и у меня раздвоение личности'.

'Кстати, я почти все о тебе знаю, а ты обо мне нет. Так что будем знакомы — меня зовут Свешников Павел Анатольевич, мне двадцать три года, учусь на физфаке'.

'А...' — но спросить Михаил не успел, в комнату вошел капитан Перепелкин и недобро уставился на студента. Отчего тот даже поёжился.

— Поел? — наконец спросил он.

— Да, спасибо. — Маевский положил котелок и ложку на стол.

— Тогда пошли, — усмехнулся капитан, — шпион, мать твою...

*Майские игры — стратегическая штабная игра, проведенная в 20-х числах мая 1941 года Генштабом Красной армии, в которой события начального периода войны практически совпадают с хронологией событий оперативной игры.

Глава-6

Тропа петляла по березовой роще. Если бы не отчетливо слышимая канонада, то можно подумать, что никакой войны нет. Михаил прислушался и понял, что грохот канонады стал ближе, а еще в обед отзвук был еле слышен.

'Бесполезно все, — подумал Маевский'.

'А ты думал, что все сразу поменяется? — спросил 'гость'. — Нет, так не бывает. Конечно, меры примут, если поверят, и даже будет какой-то успех, локальный. Но будут последствия. Немцы могут мгновенно изменить направление ударов, а наши не в состоянии оперативно реагировать на быстрое изменение обстановки'.

'Ну ты... — возмутился Маевский'.

'Не дури! — прервал 'гость'. — Ты думал — малой кровью, на чужой территории? А помнишь, что в тетрадь записывал? А когда в штабе сидел что про связь говорили слышал? Её нет. Проводная постоянно нарушается. Пока связисты ищут обрыв, все донесения через посыльных. Пока сведения доставят... а у немцев радиостанции имеются на каждом самолете, на каждом танке. А у наших? Дай бог на командирских машинах стоят и не факт, что имеют качественную связь. Танкисты вон, вообще флажками машут. И еще, ты хотел знать — как дальше будет? Так вот, Питер, то есть Ленинград восьмого сентября в блокаде будет, а уже в октябре немцы до Москвы дойдут...'.

Михаил чуть не споткнулся.

'Как до Москвы?'

— Эй, ты чего? — обернулся капитан.

— Канонада, — нашелся Маевский. — Она приблизилась.

— Приблизилась, — буркнул Перепелкин.

— Они же южнее должны ударить, — пробормотал Михаил, вспоминая сведения.

— Что? — не расслышал капитан. — Ты вот что, не дури, бежать не советую. Не верю я тебе, не верю.

— Незачем мне бежать, — пожал плечами Михаил. — И не шпион я. Если к немцам попаду, то они меня просто убьют.

— Это почему?

— Евреев они очень не любят. А я наполовину. По отцу, и внешне весь в него пошел.

— Откуда про то знаешь?

— Видел. Там, у моста, я рассказывал.

— Это которые э-э-э... 'бранденбурги'?

— Да, 'Браденбург-800'. Там еврейская семья поблизости оказалась, так немцы их сразу к берегу и расстреляли.

— Ладно, учтем, пошли быстрей.

Они перешли через ручей по узкому мостику.

'Павел, — впервые назвал 'гостя' по имени, — Павел, скажи — немцы победили? Поэтому ты... то есть вы сделали эту машину времени?'.

'Нет. Победили мы. В конце апреля сорок пятого наши взяли Берлин, в начале мая немцы подписали капитуляцию. Девятого мая мы празднуем — день Победы!'

Михаил даже облегченно вздохнул.

'Но до этого великого дня четыре года тяжелой войны, — скорбно добавил Павел. — И двадцать два миллиона погибших'.

'Двадцать два! — чуть не выкрикнул Маевский. — И вы решили... помочь?'.

'Да! И переданные мной сведения лишь малая толика. Ведь в наше время известно практически обо всем. Чего стоит раскрыть все планы немцев?'.

'Тогда почему ты передал сведения только на несколько дней?'.

'Есть несколько причин. Первое — на память я не жалуюсь, однако запомнить все не реально. Второе — медленное реагирование нашего командования на изменение обстановки. Третье — неумение правильно концентрировать силы в ключевых местах, еще логистика практически никакая. И последнее, то есть четвертое — противодействие вызовет изменения в планах ударов, тогда многое из переданного станет бесполезным'.

Тропа, петляющая по роще, вывела на обширную поляну, и Михаил вздрогнул. Открылось жуткое зрелище. Исковерканная воронками земля. Обгорелые остовы машин. Еще дымящееся тряпьё. И запах крови.

— Сволочи! — скрипнул зубами Перепелкин. — Сволочи! Видели же, что Красный Крест бомбят.

Смотреть на этот ужас не хотелось, и Михаил невольно отвернулся. Взгляд наткнулся на сложенных рядком погибших. Рядом двое бойцов копали общую могилу.

— Как же так?!

'Им плевать на Красный Крест. Эта война идет на уничтожение. Про количество погибших я уже говорил'.

— Пойдем, — сказал капитан. — Вон уцелевшие палатки стоят.

Две больших палатки с красными крестами стояли в глубине рощи. На брезентовые крыши были набросаны ветки, очевидно для маскировки. За палатками виднелась дюжина телег, на которые грузили раненых, очевидно для отправки в тыл. А раненых было много. Они сидели и лежали под тенью берез. Михаил был в подавленном состоянии и не сразу понял, что за шум примешался к грохоту канонады. Это был стон раненых.

Когда подходили к палатке, из нее вышел врач в забрызганном кровью халате, устало привалился к березе и закурил, смотря перед собой.

— Здравия желаю, товарищ военврач!

Врач поднял голову.

— Здравствуйте, товарищ ка... — в этот момент его взгляд остановился на спутнике капитана и глаза врача округлились. — Миша?!

* * *

— Зажим. Еще зажим...

Хирург ловко перехватывает кровоточащие сосуды. Затем поданным скальпелем рассекает ткань и кровь начинает быстро заполнять раневой канал.

— Тампоны.

И Михаил корнцангом*, часто меняя тампоны, чистит рану от выступившей крови.

— Ранорасширитель.

Валерий Семенович разводит края раны.

— Вижу его. Тампон и пулёвку*.

Осколок находится почти у самого сердца. Повезло бойцу, всего сантиметр не дошел.

Эта операция третья по счету где хирургу ассистирует Михаил. Остальной персонал... к сожалению, после немецкого авиаудара по медсанбату уцелела лишь операционная бригада, и то неполная, то есть хирург, медсестра и пятеро санитаров*. Впрочем, имелся еще санитарный взвод, но он занимался эвакуацией раненых с переднего края в медбатальон, из которого пришлось забрать фельдшера — Валентину Сергеевну Кошкину.

Теперь медики работали на износ, так как и подменить некем и отдохнуть некогда. Командующий обещал помощь, но в это верилось с трудом. По информации 'гостя' немцы давят активно, раненые поступают постоянно, и вряд ли у других медчастей найдется свободные врачи и фельдшера. Разве что мобилизовать местное население в помощь.

Кровь тампонами удалена и врач осторожно вводит щечки зажима в рану, захватывает кусочек рваного металла, чуть-чуть поворачивает, и вот осколок удален, напоследок звякнув металлической чашке.

— Осталось зашить, — устало произносит Павлов. — Давай, Михаил, только не спеши.

Маевский заправил нить в иглу, зажал её в браншах иглодержателя, свел края раны и начал накладывать швы, а хирург внимательно следил, одобрительно кивая.

На соседнем столе тоже идет операция. Военфельдшер Кошкина удаляла пулю из бедра раненого. Ассестировала ей молодая медсестра, эстонка Вилма Меримаа со смешным акцентом, светлыми прямыми волосами, собранными в пучок, и очень красивым лицом. А глаза у девушки...

У Михаила внутри неожиданно потеплело, причем лавинообразно. И очень захотелось взглянуть на девушку. Он не сразу сообразил — чувство не его, а 'гостя'.

'Не отвлекай. Я занят'.

'Не могу я уже на кровищу смотреть, — буркнул Паша. — лучше на неё'.

'Не забывай, операция идет, — ответил Маевский, накладывая последний шов. — И не вмешивайся'.

'Ладно, потерплю. И... я наверно влюбился'.

'Как вовремя!'.

И Михаил невольно усмехнулся.

— Что? — спросил Павлов.

— Ничего, Валерий Семенович, закончил.

— Хорошо. Теперь наложи повязку. Я помогу.

Через пять минут хирург позвал санитара и распорядился отнести ранбольного, после чего сказал Маевскому:

— Пойдем, Миша, подышим.

Михаил был не против, тем более что дико устал, однако старался вида не подавать. Снимать передник он не стал, только как Павлов стащил с рук перчатки и вышел наружу.

— Это хорошо, что боец без сознания был, — сказал хирург, закуривая.

— Да, — согласился Миша. — А что, обезболивающего совсем не осталось?

— Совсем, — ответил врач и облокотился на дерево. — Скоро и перевязывать нечем будет.

Михаил вздохнул и тоже собрался прислониться к березе, но отпрянул, ощутив резкую боль в предплечье.

— Что?! — встрепенулся Павлов.

— Укололо что-то, — ответил Маевский, потирая маленькую ранку. Кровь выступила, но немного.

— Надо обработать, — озаботился Валерий Семенович. — Еще заражения не хватало.

После чего они одновременно посмотрели на дерево, сразу обнаружив причину — в стволе торчал осколок. Часть его выступала на пару сантиметров и была очень остра.

— Наверно после того налета, — предположил Павлов. — Надо же, я тут часто курю и не замечал.

Маевский потрогал металл и сказал задумчиво:

— Тоже рана.

— Не смертельная. Ты мне скажи, Миша, откуда ты все взял?

— Что?

— То, что в тетрадь записал. Капитан мне всего не показал, но про 'penicillium' спросил. Это ведь лекарство, как я понял.

— А что вы капитану ответили?

— Так и ответил — лекарство.

— Это очень хорошее лекарство, Валерий Семенович и... — неожиданно Миша поперхнулся, — больше я ничего добавить не могу. Извините.

После чего Маевский мысленно выругался. 'Я же просил не вмешиваться!'

'Не вмешайся я, пришлось бы многое объяснять, а это не желательно'.

— Не можешь... — Павлов выдохнул дымом, — ладно. А почему ты институт бросил?

— Я не бросал, Валерий Семенович, — посмурнел Маевский, — меня отчислили.

— Как?! — выдохнул врач. На его лице даже усталость пропала.

— Как сына врага народа, Валерий Семенович, — со злостью ответил Михаил.

— Не верю... — пробормотал Павлов. — Я же хорошо знаю твоего отца.

Отбросив папиросу, врач торопливо достал пачку, вытряхнул новую папиросу, постучал ею об картонку и вставил в рот. Прикурил.

— Давай-ка, Миша, — после долгой паузы произнес Павлов, — расскажи все с начала.

— За отцом пришли первого июня вечером. Забрали, даже не дав собрать вещи. Просто увезли и все. Я ездил в наркомат, спрашивал, но мне ничего там не сказали. В институте от меня начали шарахаться. Все друзья отвернулись. Я как в вакууме оказался. Третьего июня на комсомольском поставили вопрос об исключении меня из комсомола. И все проголосовали единогласно. Единогласно! — выкрикнул Михаил. — Понимаете?!