Золотой Конвой

— Кажется, попали, — пробормотал Гущин.

— Прекратите палить! — Раздался спереди из снега хриплый голос. — Это я! Краузе!

Эфрон опустил карабин. Это был редкий момент, когда его можно было видеть растерянным.

— Пардон муа, портэ-итондард! — От смущения Эфрон перешел на французский — Лёр онтр шья и лю; же не ву реконетр па!

— Уи, уи! Тьюи ле тус, дью реконетра ле сьен!.. — Отозвался Краузе. — Эфрон, вы? Вы случайно не папский легат?

— Я же извинился, прапорщик. — Эфрон уже оправился. — Хватит греть сугроб, давайте сюда!

Краузе показался из снега, поднялся, и заковылял к позиции.

— Вы же говорили, что видели красную папаху?.. — Укорил Эфрон Гущева.

— Вы тоже были здесь, и тоже смотрели, — не принял упрек Гущин.

Краузе тем временем подошел, и присел у дерева рядом с ними.

— Я вас не задел, прапорщик? — Спросил Эфрон Краузе. — Мне было бы дьявольски неловко.

— Нет, слава богу. Но где же ваша хваленая меткость?

— Помилуйте, я даже не вижу прицельных. Всегда говорил, что не разделяю моду на эти тонкие мушки.

— А я так теперь их самый большой сторонник, — пропыхтел Краузе.

По цепи лежащих людей, слева к ним пригибаясь бежал штаб-ротмистр Гиммер.

— Что там? — На ходу присмотрелся он. — Краузе, вы?

— Так точно, Штаб-ротмистр.

— А Жемчужин и Азанчеев?

— Жемчужин — все. С Азанчеевым мы разошлись. Значит... он не вернулся?

— Нет.

Все тягостно помолчали.

— С кем вы столкнулись? — Продолжил Гиммер.

— Черт разберёт. Кажется, красные.

— Много их?

— Не знаю. Судя по интенсивности огня, минимум, не меньше нас. У них был ручной бомбомет, и возможно, пулемет.

— Зачем приняли бой? Почему не отступили?

— Это был не встречный бой, — засада. — Устало объяснил Краузе. — Мы сразу потеряли двух лошадей, Жемчужина ранили. Если б не он, нас бы всех там разом положили. Спас казак...

— Что еще можете сказать?

— Более, ничего. Правда...

— Да?

— За мной не было погони. Я пошел не назад, а вам наперерез. Знал, что вы свернете вправо. Прикинул, что так или иначе, выйду на ваши следы. А свои замел ельником, вы знаете как я умею. Но в лесу я видел кого-то...

— Кого?

— Не знаю. Человек. Мелькнул и пропал. Я потом долго лежал, но больше никого не видел.

Гиммер на мгновенье напряженно замер, осмысливая.

— Красные на нас до сих пор не вышли... Может, случайная засада?.. Не именно на нас?

— Кто знает. Но мы их довольно сильно потрепали. Я сам точно снял несколько человек. Раненные могли их замедлить. Могли вообще переменить их планы.

— Да... — Гиммер неопределенно кивнул — Категорически мало данных... — Он обернулся к Эфрону и Гущину. — А вы своей стрельбой прямо-таки хотите вывести на нас погоню. Гущин!

— Я, штаб-ротмистр!

— Идите к конвою, и скажите унтер-офицеру Овчинникову, чтоб он прислал сюда второй взвод, а этих — в лагерь, греться. Слишком лютый мороз. Мы не сможем долго держать заслон, иначе поморозим людей. Надеюсь, у всех врагов в округе та же проблема. Между боем с людьми и погодой, всегда лучше второе. К ночи оставим только часовых...

— Думаете, сегодня обойдемся без визитов? — Спросил Гущин.

Гиммер поднял глаза к холодному небу.

— Темнеет, луна будет ущербная. Идти ночью в лесу, — оставить глаза на первом суку. Выполняйте.

— Есть! — Гущин Вскочил, и побежал к лагерю, по лошадиной протопке.

Гиммер повернулся к Эфрону.

— Борис Викторович. Прошу об одолжении: пройдите аккуратно округ лагеря. Посмотрите, нет ли рядом с нами чужих глаз. А уж потом на отдых.

Эфрон гибко поднялся.

— Сделаю, Клементий Максимыч.

* * *

Шли с перекатной арьергардной заставой. Это значило, что конвой шел своей скоростью, медленно бредущих груженых лошадей. А Медлявский, Гарткевич и Гущин, отставали, устраивали засаду, и ждали некоторое время — не догонит ли более ходкий, не связанный грузом противник. А потом снова пускались по оставленным конвоем следам. Было ясно. День блестел, пронизывая солнечными лучами дыры в еловых ветвях, создавая резкую картину светотени.

Медлявский поглядел в стороны, справа и слева, где лежали компаньоны. С трудом отодвинул толстый рукав полушубка, и посмотрел на большие наручные часы. Пора.

— Встаем, — тихо сказал он.

Трое поднялись, похрустевшая снегом, и отряхиваясь, и пошли к оставленной конвоем тропе. Гарткевич шел первым. Из-за толстой одежды он косолапил, и казался похож на медведя.

'Наверно, у меня такой же нелепый вид' — подумал Медлявский.

— Что думаете, Андрей Севастьяныч, — обратился к нему Гущин. — Уже второй день пошел. А не следа погони. Полагаете, оторвались?

— Не знаю, Эдуард Васильевич, — Медлявский поддернул сползавший с плеча ревень карабина. — Оторваться мы не можем. У нас слишком тихий ход, из-за груза. Если только там, — на дороге была случайная засада. И нас не преследуют.

— Когда же выйдем снова на дорогу? Гиммер что-то говорил об этом? — Гущин непроизвольно поежился. — Признаюсь, ненавижу здешнюю Тайгу. Эта тишина... У меня здесь ощущение, что я давно умер и стал призраком. Или того хуже, — никогда и не жил. Всегда слонялся между здешних деревьев, а все мои воспоминания; городская жизнь, балы... Будто это чья-то чужая память. Обрывок чужих дум, которые я случайно поймал.

— Вы тонкая натура, Гущин, — заметил Медлявский. — Однако, тише, поручик. Мы в дозоре.

— Простите, штабс-капитан. Однако...

— Тихо! — Медлявский поднял руку и замер.

Гарткевич обернулся, и вопросительно округлил глаза, мол, — что?

Медлявский глядя ему в глаза так и стоял, подняв свободную от оружейного ремня руку, в жесте ветхозаветного пророка.

И тут сзади стал слышен шум. Лошадиные шаги, тихое похрапывание, звон узды.

Все трое потянули с ремней оружие.

— Стрелять по первой надобности — прошептал Медлявский.

Он тихо показывал пальцем в грудь товарищу, а потом на место, куда тот должен был пойти. Гущина он послал левее. Себя направо. А Гарткевича, с его ружьем-пулеметом, положил в центр, у двух больших, сросшихся низом елей.

Медлявский стал на колено у дерева, сокрывшись за ним, положил ложе карабина на толстую ветвь у основания, и аккуратно провернул диск предохранителя. Посмотрев краем глаза он увидел, как Гарткевич аккуратно, без шума разложил сошки своего ружья, и поправив башлык, чтобы не прижиматься щекой к стылому прикладу, повел пулеметным стволом. Гущин, лежавший дальше, тоже стоял на колене, его скорострельный винчестер было не очень удобно перезаражать лежа.

Лошадиный шаг становился слышнее. Медлявский напряженно вглядывался в контраст снега, зелени елей, света идущего сверху, и теней таившихся под деревьями. Вот, мелькнул впереди силуэт — нечто непонятных, нечеловеческих очертаний. Но секунду спустя стало понятно, что это все-таки человек, на лошади, и в меховой шапке столь пышной, что она почти сливала его голову с плечами. За ним ехали еще... Медлявский вложился в карабин, совместил мушку с целиком. Выстрел ударил слева, — Гущин опередил, — и почти сразу послышался характерный двойной 'клац' его быстрого винчестеровского затвора. Человек в огромной шапке, безо всякого звука склонился к шее коня, будто хотел что-то сказать четвероногому товарищу на ухо. И тут заработал 'Мадсен' Гарткевича. Шквал огня пролетел к неприятелю, конь человека в большой шапке заржал, взвился на дыбы, сбрасывая с себя безвольное тело, и рухнул в снег. Следующий за ним всадник отчаянно коротко вскрикнул, хватаясь руками за грудь. Заржала испуганная нежданной болью лошадь. Медлявский поймал на мушку смутную тень всадника, и тоже нажал на спуск. Пробежала куда-то в сторону, мелькнув в просвете деревьев, лошадь, которая тащила за собой застрявшего ногой в стремени человека. Человек волочился за лошадью неживой куклой, лицом вниз, сгребая снег как плугом полами полушубка, и шашкой в ножнах.

— Амба! — Запоздало-испуганно крикнул кто-то впереди.

Хлопнул выстрел, чужой, — с той стороны. Незамедлительно на звук, лупанул очередью Мадсен Гарткевича. И потом еще одной.

— Ай!.. — Как-то совсем по-детски, — крикнул некто за еловым занавесом.

— Братва, тикай назад! — Густым басом донеслось с той стороны. — Гнись к седлу, дубина!

Забили глухо по снежному покрову копыта. Судя по перестуку, коня два-три, уносили своих невидимых седоков. Гарткевич проводил их еще одной очередью, — на добрую память.

— А, наелись! — Рявкнул Гущин. — Кому десерта?!

Хлопнул выстрел. Оттуда. И непонятно куда. Видать кто-то, удирая, пальнул с седла, для самоуспокоения и острастки. Со стороны лежки Гарткевича металлически клацало, — тот менял расстрелянный магазин, и заправлял новый, работая рычагом затвора. Стало тихо.

Медлявский настороженно продолжал смотреть. Гущин прав. Чертова тайга, — зеленый ад, где за одним занавесом деревьев всегда встает другой. Здесь толком не видишь ни боя, ни своей победы, ни тел врагов. Здесь увидишь только свою смерть, — когда она уже придет, и вцепится.

— Гарткевич, Гущин, — Медлявский показал рукой на след, оставленный конвоем, и сняв ствол своего карабина с ветви побрел по снегу к тропинке. — Сменим позицию, пока у врага паника, — тихо объяснил Медлявский, догнавшим его офицерам. — Сейчас чуть сократим до конвоя, и снова встанем.

— Думаете, — эти еще сунуться? — Вопросил Гарткевич.

— Увидим.

Шли по утоптанной коновоем протопке ходко. Потому и не взяли в арьергард лошадей. Тем могли выдать шумом, а основной конвой, который пробивал дорогу в снегу шел так медленно, отстать было практически невозможно. Из разгоряченного ходом нутра валил пар. Оружие держали в руках.

— Вон, неплохое место для заставы, — Гарткевич показал рукой на плотную группу елей, перед которыми деревья как раз радели, открывая место для взгляда и огня. — Что скажете, штабс-капитан?

— Да, полагаю, — кивнул Медлявский. — Встаем.

Снова залегли, затаились. Было тихо. Никто не догонял.

— Похоже, они все-таки наелись свинцом. — Пробормотал Гущин.

— Утомила меня эта партизанщина, — Буркнул Гарткевич. Бегаем как бабы по деревне. Хлопнули друг друга тряпками по рожам, да разбежались. Ни фронта нормального, ни позиций, ничего.

— Да уж, не война, а польский бардак. — Прошептал Медлявский.

Все они, тем или иным способом думали об одном и том же. Никому не нравилась эта война. Впрочем, Медлявский вспомнил ту 'Великую Войну', и понял, что в то время офицеры ругали её не меньше. Никому не нравилась та война, что жарила тебя именно сейчас.

— Однако, тише господа, — приказал Медлявский. — Слушаем.

И они услышали. Стрельба была частой, заполошной, и... раздавалась у них за спиной. Там, где шел основной конвой.

— Дьявол! — Рявкнул, подскакивая на колено и разворачиваясь назад Гарткевич.

— Это конвой! — Высказал очевидное Гущин.

Все переводили друг-на друга растерянные лица.

— Встали! Бегом! — Рявкнул Медлявский.

Бежали по тропе медленной трусцой. Быстрее было нельзя, сдохнешь в тяжелой одежде и валенках. На ходу растягивали башлыки, раскрывали верхние крючки полушубков.

'Кто там?.. — думал Медлявский, — Другая банда?.. Или те же, чей передовой дозор мы сбили сейчас?.. Они ткнулись в нас, и могли сделать в лесу крюк 'косым маршем'... Они нас обхитрили... Нет... мы все сделали правильно... Просто нас слишком мало... Черт побери того, кто сунул нас сюда!'

— Стрельба была все ближе. Сухие, хлесткие винтовочные выстрелы. На их фоне тише, другим тоном, сыпало другое оружие, — Медлявский узнал голос Маузеровских пистолет-карабинов. Наверняка — прапорщика Эфрона. И судя по тому, как тот швырял боеприпасы, — положение было отчаянным.

Распаренные, будто в бане, они вывалились к конвою. Деревья разошлись, и они увидели цепь навьюченных лошадей. Солдаты-поводыри лежали и стояли за деревьями, по левую руку от лошадей, и палили куда-то влево. Некоторые уже застыли в снегу неживыми грудами полушубков. Показалось, что видит торчащие из сугроба ноги Гиммера, в британских штанах... Маузеры Эфрона громыхали где-то впереди. Медлявский окинул коновой глазами, но не смог найти Гиммера. Заметил только унтера Овчинникова, который ютясь у дерева, пытался отдавать какие-то приказы, судорожно сжимая в руке наган.

— Так, господа. — Медлявский поднял левую руку, словно закрывая товарищам путь. — К конвою не побежим. Нечего нам лезть на пристрелянную позицию. Обойдем слева, и ударим нападающим во фланг. Зажмем их угловым огнем.

— Не попасть бы под огонь своих, — буркнул Гарткевич.

— Вот поэтому, вглубь и не суйтесь. Ну, пошли!

Пыхтя, и стараясь смирить дыхание, они забрали влево от конвоя. Медлявский шел впереди. Вряд ли, в такой густой тайге нападающие дальше чем в 50-70 метрах. Все, — можно свернуть параллельно конвою... И они действительно вышли на врага. Выстрелы выдали тех раньше, чем увидел глаз. Фигуры в тяжелой одежде, при стоящих рядом лошадях. Они прятались за деревьями, и стреляли в сторону конвоя. Три. Пять. Дальше, кто-то еще.

— Гарткевич, — распорядился Медлявский. — Причеши! Гущин — левее!

— Минуту... — Гарткевич, встал на колено, пытаясь выровнять дыхание.

Медлявский поднял карабин. Навел одной из фигур в центр — бок, под поднятую руку, чуть выше косого патронажного ремня. — и нажал спуск. Человек выпустил приклад своей винтовки, однако, второй рукой удержал её за цевье, и нелепо балансируя с разведенными руками, рухнул в снег.

Затарахтел пулемет Гарткевича. Дерево рядом с еще одним взорвалось щепой. Человек тут же упал — обученный — завертел головой, и схлопотал еще одну пулю. Может, постарался Гущин.

— Обошли! Справа! — Заголосил кто-то. — Пулемет!..

Кто-то уже спрятался за деревом, переориентировавшись в сторону троих офицеров. Раздался выстрел. Взвизгнуло выше голов. Еще. Глухо застонал ствол.

— Без паники! — На миг перекрыл все незнакомый командирский голос. Первый эскадрон! Заходи с фланга! Окружай! Второй эскадрон, — отсекай, чтоб не убежали!

Медлявский про себя испуганно крякнул. — 'Два эскадрона?! Тут же одернул себя. — Да нет, где же тут силы огня на два эскадрона? Лукавит красный. На испуг хочет взять. Чтоб дрогнули и побежали. Ну, на тебе, красный черт! Я сегодня тоже щедрый!'

— Пе-еррвая рр-оота! — Завопил Медлявский — Пулемет на позицию! Вторая рота! Заходи во фланг, чтоб ни одна сволочь не ушла!

Гарткевич прекратил стрелять, и посмотрел на Медлявского осоловелыми глазами. Вообще, в лесу все как-то настороженно притихло. Грохнуло лишь два редких выстрела.

— Что ты трындишь, вошь колчаковская? — Донесся из глубины леса командирский бас. — Откуда у тебя две роты?

— А у тебя-то откуда два эскадрона, красный олух?! — Отозвался Медлявский. — Урежь осетра! Пулеметы-ы, огонь!

И повернувшись к Гарткевичу шикнул.

— Ну чего вылупились, прапорщик! Огонь!

— Куда? — Уточнил несколько изумленный Гарткевич.

— Хоть куда!!! Весь магазин по фронту, до железки.

— Слушаюсь! — Гарткевич повел плечом. В лесу загрохотал свинцовый дождь.