Иллория: спасти королевство (общий файл)

Солнце взошло недавно, и мартовский воздух не успел прогреться. Резкие порывы колючего ветра грозили заморозить молодых людей, сидящих на пороге монастырского коровника, но Ивор упорно сидел рядом с Ирией и не собирался уходить отсюда, пока его не прогонят.

— Тебе не холодно? — спросил он и придвинулся вплотную к девушке.

Обнял ее одной рукой за талию, пытаясь согреть теплом собственного тела.

— Может, куртку мою возьмешь?

Ирия улыбнулась и качнула головой.

— Я же вижу, тебе холодно. Давай войдем внутрь.

Девушка снова качнула головой, а потом сжала ладонь в кулачок, легонько стукнула им в грудь, потом разжала и поцеловала.

— Мне тоже очень хорошо с тобой.

Ирия положила голову ему на плечо, и Ивор вздохнул.

Говорят, они красивая пара — оба молодые, светловолосые, миловидные, похожие друг на друга, словно брат и сестра. Только у Ивора глаза голубые, дерзкие, а у Ирии серебряные и очень печальные. И по характеру они очень разные. Тихая и послушная Ирия тенью следовала за отцом Богуном, выполняя его поручения, а Ивор напротив, старался делать все, чтобы ничего не делать. Он не был лентяем, просто не хотел, чтобы им пользовались. К тому же, он не стеснялся говорить то, что думает, а вот у Ирии с этим были проблемы — девушка родилась немой.

— Сегодня Богун приказал мне убирать в храме, — шепнул Ивор в маленькое, розовое от мороза ухо девушки. — Вот пускай побегает, поищет. Представляешь, какое у него будет лицо, когда он меня найдет? Весь покраснеет, раздуется, словно шарик, глаза выпучит, и завопит: "Что ты здесь делаешь, негодник! А ну шагом марш на службу!" Будто святой Палтус запрещает ему подыскать для меня более крепкое словцо. Я бы на его месте обязательно подыскал.

Девушка беззвучно рассмеялась.

— Да, я знаю, что удачно его передразнил. Может, убежишь со мной? Что тебе делать здесь еще целый год? Ты ведь давным-давно отработала и пищу, и кров, более того, они, неплохо нажились на твоем таланте. Да и на моем. Да и вообще на талантах всех сирот. Дня не проходит, чтобы отец Богун не принес в церковь полное ведро медяков. Народ Кливрский добрый, сироток жалеет и подает хорошо, а священник этим пользуется. Неужели ты хочешь, чтобы тобой пользовались?

Ирия опустила уголки губ и качнула головой.

— Понимаю, мне нечего тебе предложить... но ведь через год тебе все равно придется уйти отсюда, и ты будешь совсем одна, тебя некому будет защитить! Пойдем со мной!

— Что ты здесь делаешь, негодник! А ну, отойди от нее!

Резкий противный голос отца Богуна заставил Ивора подскочить.

— Ничего я не делаю. — Он поднялся и открыто посмотрел на священника. — Ничего.

Отец Богун, как это часто бывало при встрече с Ивором, покраснел, надулся и выпучил глаза, отчего стал похож на камбалу в коричневом балахоне.

— Ничего не делаешь?! — возмутился Богун. — А должен был убираться в храме. А ну, ступай работать, негодник! И чтобы я больше здесь тебя не видел!

Ивор в последний раз умоляюще посмотрел на Ирию. Она поймет, что значит этот взгляд — он снова просит ее хорошенько подумать о том, чтобы уйти из монастыря вместе. Ирия всегда все понимает без слов, будто в ее мире речь — не обязательный атрибут общения.

— Топай! Живо!

Отец Богун двинулся было в сторону Ивора, но запутался в чересчур длинных полах одеяния и едва не свалился. Ирия подскочила к священнику и подставила руку.

Ивор отвернулся и нарочито медленно пошел к храму.

Монастырь святого Палтуса находился на окраине города и занимал площадь едва ли не большую, чем дворец короля с задним двором. На территории монастыря располагались главный храм, трапезная, баня, большой скотный двор, огороды, фруктовый сад, три цветника, библиотека и множество других служебных построек.

Больше всего Ивору не нравилось работать именно в храме. Он терпеть не мог это полутемное, освещенное лишь свечами, помещение, удушающий запах мира и воска, суровое лицо святого Палтуса, взирающего с огромной иконы на главной стене, и угнетающую атмосферу. Храм ощутимо давил на прихожан своим весом и угрюмостью. Говорить в помещении следовало только шепотом, ходить полагалось медленно, смиренно опустив голову, также обязательно нужно было часто прикладывать ладони ко лбу в знак веры и смирения. А Ивор терпеть не мог смирения. Весь его организм протестовал против тишины и покорности, и храм ассоциировался с болотом, трясиной: зазеваешься, затянет.

Отец Богун чаще всего направлял Ивора именно в храм. Но не потому, что молодой человек выполнял храмовые обязанности лучше прочих или был неспособен работать в других местах, а потому, что священник знал о неприязни Ивора к святому Палтусу и всему, что с ним связано.

Ивор вошел в храм через специальный вход. Там, слева, располагалась каморка с хозяйственным инвентарем. Молодой человек взял ведро, метлу, тряпки и отправился на уборку.

В большом полутемном зале было темно, перед алтарем догорали остатки свечей, по углам чадили тусклые светильники, две бабули в черных одеяниях мерно стучали лбами в пол, вымаливая у святого милость и прощение грехов.

Не стесняясь, Ивор бухнул жестяное ведро об пол. Оглушающий грохот, усиленный сводчатым потолком храма, заставил одну из старушек прижаться к грязному полу, а вторую испуганно завопить.

— Аудиенция окончена, — произнес Ивор. — Святой Палтус велел передать, что утренний улов его полностью удовлетворил, а посему ступайте с миром. И не забудьте свою мелочь, она ему сегодня без надобности.

— Хулиган, — старушка, которая от испуга прижалась к полу, поднялась и погрозила Ивору сморщенным кулачком.

Ивор равнодушно отвернулся. Почему-то все, кто приходят в храм, хотят быть обманутыми. Хотят верить, что жалкие монетки, брошенные в банку для пожертвований, обеспечат прощение мелких прегрешений, а выстоянная от начала до конца служба — прощение более крупных грехов. Также прихожане безоговорочно верят тому, что говорит им отец Богун и храмовые служки, будто они не люди и не могут лгать. Еще верящие в могущество святого Палтуса жаждут чудес и не видят обмана. А в этом храме нет ничего, кроме обмана. Все так называемые "чудеса" лишь хорошо продуманные представления. Раньше Ивор и сам в них участвовал, пока не понял, что его используют.

Уборка заняла не так много времени, как хотелось бы отцу Богуну — Ивор прошелся по храму, подобрал оброненный кем-то платок и несколько бумажек, а потом сходил к колодцу, принес воды и вылил все прямо на пол. Развести влагу метлой по всему помещению не составило труда, и большую часть времени Ивор провел, сидя на лавочке, перед алтарем. Уйти было нельзя, поэтому пришлось лишний час вдыхать противный запах свечей, разбавленный запахом влажного каменного пола.

Отец Богун явился в храм, когда большая часть луж уже высохла, а оставшиеся явственно говорили, что над полом потрудились на славу.

— Ты закончил? — спросил священник и придирчиво осмотрел пол. — Надо же. Ну, хорошо. Теперь ступай к отцу Зевону и принеси свечей.

Это поручение Ивор выполнил с удовольствием. Ему нравился отец Зевон, но навещать его удавалось редко — жил он затворником в самом дальнем конце монастыря в отдельно построенном домишке, и делал для монастыря свечи.

Если придерживаться правил, его не следовало называть "отцом", потому что священником он никогда не был и до того, как ослеп, слыл искуснейшим кузнецом столицы. Теперь Зевон называл себя отшельником и папой всех сирот. В монастыре все давно к нему привыкли, малышня от отца Зевона была в восторге, а послушники только радовались, когда бывшему кузнецу удавалось на два часа занять беспокойных детей сказками. Ивор вырос на этих сказках, возможно, именно из-за них в его душе поселилось жгучее желание совершить нечто героическое или просто путешествовать. Именно отец Зевон научил Ивора отличать добро от зла и подлость от великодушия, именно благодаря его влиянию молодой человек научился смотреть в корень вещей, видеть суть и остро реагировать на малейшую несправедливость.

— Добрый день, Зевон, — произнес Ивор, входя в маленькую душную комнату, где проживал отшельник.

Несмотря на то, что и храм, и жилище отца Зевона освещали одни и те же свечи, полумрак комнаты был особенным, сказочным, добрым и теплым. По каморке будто разливалось невидимое сияние, исходящее от морщинистого лица слепого старика. Да и весь старик был добрым, теплым и мягким. Особенно руки с сильными мозолистыми пальцами, которыми он зарабатывал себе на хлеб.

— Ивор! Рад тебя слышать. Давненько не заглядывал. Ты за свечками? Погоди, сейчас я тебе их достану.

— Я помогу.

Ивор опередил старика, первый подошел к полкам у дальней стены и достал с самой верхней большую корзину, полную толстых свечей.

— Праздник сегодня, — отец Зевон зевнул. — Поди, снова кучу денег соберут. А еще при храме живут. Постыдились бы.

Ивор кивнул, а потом, сообразив, что отшельник не увидел его жеста, произнес:

— Вы же знаете, каждый год одно и то же.

— Кого выбрали на сей раз?

— Ирию, — неохотно ответил Ивор. — В прошлом году взяли маленького Янека, но он не справился.

— Слишком мал, чтобы обманывать, — вздохнул Зевон. — Да-да, и у обмана есть градации. Только с возрастом учишься лгать по-крупному.

Ивор помолчал. Ему много о чем хотелось бы поговорить с отшельником, только не позволяло время, поэтому молодой человек поспешил попрощаться.

— Ты ведь еще зайдешь к старому Зевону? Не уходи из монастыря, не попрощавшись.

— Зайду, — пообещал Ивор. — Может быть, завтра. Или послезавтра. У меня еще три дня.

— Тогда до встречи.

— До встречи.

Ивор с тяжелым сердцем вышел из каморки отшельника и понес свечи к храму. Там уже собрался народ.

* * *

Настоятель монастыря святого Палтуса отец Богун был доволен своей судьбой и тем, как сложилась его жизнь. Он был почти королем и получил все, что хотел: деньги, неограниченную власть над людьми и возможность ежедневного удовлетворения самолюбия. Единственное, что портило ему настроение — присутствие в монастыре этого негодного Ивора. Мальчишка никогда не слушался его, норовил увильнуть от своих обязанностей и частенько доставлял священнику неприятности, за некоторые из которых отец Богун давно бы его выгнал. Но выгнать негодника было никак невозможно. Ивор — его проклятье, наказание за сладкую и сытную жизнь.

Впрочем, с таким наказанием можно смириться, ибо платили за его проживание в монастыре большие деньги, да и самого мальчишку можно было на целый день отослать чистить кастрюли или ухаживать за больными. Наказание отца Богуна было многим меньше, чем он заслуживал, священник это понимал, и не роптал. Вот и сейчас он отправил мальчишку к Зевону, зная, что тот обязательно задержится там, чтобы поболтать со слепым отшельником, и время, оставшееся до праздника, можно провести с большой пользой.

— Проводи меня, — приказал Богун Ирии, и отправился в сторону сарая, где жили девочки.

Ирия — еще одна головная боль. Девчонка давно созрела и была самой красивой из сироток. Именно поэтому Богун выбрал ее на главную роль самого большого праздника в году и именно поэтому давно мечтал очутиться с ней в одной постели. Только вот у девчонки был покровитель — Ивор тенью ходил за своей подружкой, но священник знал, что рано или поздно добьется своего. И скорее это произойдет рано, чем поздно. У него было преимущество — Ирия не могла говорить и, значит, не могла кричать.

Священник наступил на длинный подол одеяния, и нежные ручки ангелочка тотчас его поддержали. Богун улыбнулся и вошел в сарай.

Иное название для места, где проживали девочки-сироты, просто не подошло бы. Помещение было большим, но тесным из-за рядов стоящих практически впритык друг к другу лежанок. Кроме большого общего шкафа для одежды и ведер в углу, больше в сарае ничего не было.

Жили здесь исключительно девочки. В дальнем от входа углу стояли люльки с младенцами, ближе к двери располагались места для вновь прибывших. Самые старшие девочки обычно выбирали лежанки в центре — подальше от дверей, чтобы не дуло, и от криков младенцев, хотя последних было одинаково хорошо слышно везде.

Сейчас барак пустовал. У большинства воспитанников монастыря было много дел, а те, кому удалось улучить свободную минутку, предпочитали провести ее подальше от жилища, чтобы наставники не могли их найти и дать новую работу. Однако девочкам все-таки приходилось бывать в общем доме, потому что требовалось починить порванную одежду, перекусить, если удавалось спрятать от скудного ужина лишний ломоть хлеба, или просто поспать. Вот и сейчас в сарае находилось пять или шесть человек.

При виде священника девочки побросали свои дела и замерли.

— Золька, Пания, Охра и ты, забыл, как тебя. Переоденьтесь в чистое и приходите в баню.

Девочки переглянулись. Отец Богун бросил последний взгляд на Ирию и вышел.

Как хороший наставник он был обязан знать обо всем, что происходит в монастыре, да и перед началом праздника не мешало убедиться, что ничто не сорвет намеченное мероприятие, поэтому священник отправился по монастырю с небольшим обходом.

В огороде снег уже сошел, но земля еще не годилась для посева, однако Богун распорядился, чтобы уже сейчас приготовили грядки. Мерзлая земля была вскопана, и священник довольно прищурился. Здесь хорошо потрудились.

На кухне также все было в порядке — котлы и чугунки вычищены, печь растоплена, дрова заготовлены, ржаные лепешки к празднику готовы.

Возле монастырских ворот, как и полагалось, стоял мальчик, лет пяти или шести, и собирал подаяния.

Богун прикрикнул на него, чтобы плакал пожалостливее, и пошел в баню.

Девочки уже были там.

Две — шестилетние Золька и Пания — белокурые, синеглазые, но некрасивые, с длинными носами и узкими подбородками — были сестрами. Сирот принесла в приют родная бабка, которая ухаживала за ними пару месяцев после их рождения и гибели их матери, но чувствовала скорую смерть и понимала, что иной судьбы у сестренок быть не может.

Семилетняя Охра попала в монастырь иным путем — сбежала от пьяницы-отца, который каждый день избивал ее и дважды чуть не изнасиловал. Охра была похожа на обезьянку: темненькая, с черными коротко стрижеными волосиками, колючими глазами и тонкими губами. Ей редко подавали, так как считали замарашкой, но у нее был большой талант — она очень красиво пела.

Последняя девочка, имя которой Богун не помнил, жила в монастыре с четырех лет — ее на улице подобрал один из монахов и привел в монастырь. Она ничем не отличалась от других сирот, разве что вела себя тихо, и тем напоминала священнику послушную Ирию.

Отец Богун опустился на широкую скамью и махнул девочкам рукой. Они знали, что нужно делать.

Все четверо быстро выстроились в ряд, переглянулись и запели. Жалобно затянули бесконечную просьбу помочь несчастным сироткам. Лучше всех пела Охра. Отец Богун даже прослезился оттого, что этому зверенышу так мало подают. Вот если бы белокурые сестренки пели так же чисто и звонко, был другой разговор. Увы, Золька и Пания годились лишь для того, чтобы держаться за руки и трогательно заглядывать в глаза прохожих. Девочка, имени которой священник не помнил, пела неплохо, но не так, как Охра.