— Предрасположенность к таким приступам, как правило, передается по наследству. Ну а такое обострение можно объяснить сильным переутомлением и каким-то нервным потрясением. Все это, вместе с нехваткой свежего воздуха, истощением организма, спровоцировало приступ. После того, как приступ пройдет, я бы рекомендовал усиленное питание, особенно свежими овощами и фруктами, прогулки на свежем воздухе и никакого нервного потрясения. Я повторяю, НИКАКОГО потрясения. Желательно ограничить его круг общения, по крайней мере, на месяц.

Повар уложил жреца на топчан и заботливо укрыл его одеялом. Юноша решительно выпроводил его и настоятеля из кельи.

— А теперь идите спокойно, — сказал он, выставляя их за дверь. — Я побуду со святым отцом. Можете не волноваться.

Едва их шаги затихли в коридоре, Шихан приподнял голову:

— Ну вот! Все прошло удачно, а ты волновался!

Юноша обессиленно прислонился к стене, затем сполз по ней на пол.

— Я так перепугался, — прошептал он.

— Ничего, мой мальчик, ты все сделал правильно. Теперь будет легче.

В коридоре тихо зашаркали, послышались шорохи, лязг замка, удар ложкой о железную миску, звук наливаемой в кружку воды. Отодвинулась круглая задвижка замка, на мгновение возникла точка света и тут же снова исчезла, заслоненная головой надзирателя. Он осмотрел камеру, потом опустил задвижку и открыл окошко в двери.

— Ужин!

Карл протянул миску. Надзиратель положил в нее ложку какого-то месива, напоминающего кашу, зачерпнув его из кастрюли, которую держал его помощник, налил в кружку воды.

Карл съел кашу, облизал ложку, выпил воды и прошелся по камере: шесть шагов от стены к двери, столько же от угла до угла. В одном углу — койка, в другом — отхожее место, два других — свободные. Под потолком, в глубокой, круто скошенной нише — окно, забранное решеткой из толстых металлических прутьев.

Башмаки без завязок, отставая от пяток, постукивали по полу. Штаны без пояса постоянно спадали, вызывая чувство унижения.

Карла никуда не вызывали, не допрашивали. Иногда ему казалось, что про него забыли. Тем не менее, он надеялся скоро вернуться домой. Мысль о любимой и ее страданиях была невыносима. Может быть, она и не знает, что он в темнице. Ему хотелось биться об эти стены, трясти тяжелую дверь, кричать, драться.

Делать в камере было нечего, оставалось только ходить из угла в угол, размышляя о несправедливости судьбы, или спать. Последнее было предпочтительнее, потому что позволяло вернуться в призрачный мир, где жизнь текла по-старому: мама пекла пироги и следила, чтобы сын не пытался утащить еще горячую выпечку; жена, смеясь, закрывала ладошками глаза, заставляя угадывать, кто это. В этом мире не было ни смерти, ни боли, ни тоски.

Скрежет замка разбудил Карла. В камеру шагнул надзиратель с громадной связкой ключей на поясе.

— Одевайтесь.

Карл поднялся с койки и торопливо стал одеваться.

Куда?.. Освобождают?.. Но почему ночью?.. И сколько сейчас времени?..

Кивком головы надзиратель приказал ему идти направо и сам пошел за ним. Ключи позвякивали на его поясе. Они долго шли по коротким коридорам. Перед тем как открыть двери очередного коридора, надзиратель стучал по ним ключом. Из коридора отвечали таким же постукиванием. И только тогда надзиратель отпирал дверь.

Карл шел впереди надзирателя, пытаясь по направлению определить, в какую часть темницы они идут. Они то поднимались по лестницам, то спускались, и по его расчетам, пришли на первый этаж. В этой части тюрьмы многочисленные двери выходили в коридор, по которому вели заключенного. В одну из дверей надзиратель постучал.

— Войдите!

Луч света ослепил Карла. Человек, сидящий за столом, повернул лампу и направил свет Карлу в лицо. Карл стоял, ослепленный светом, не зная, что ему делать, куда идти.

— Садитесь.

Карл осторожно сел на краешек стула. Хозяин кабинета кивком приказал надзирателю оставить их вдвоем. Когда надзиратель вышел, он отвел свет в сторону, и Карл, когда зеленые круги перед глазами исчезли, получил возможность присмотреться к человеку, сидящему напротив.

Вид у него был неприветливый — заостренный нос, желтые выдающиеся скулы, глаза маленькие, но живые и проницательные. В лице было нечто, напоминающее одновременно и куницу и лису. Голова на длинной, подвижной шее, вытягивающейся из-за ворота, словно голова черепахи, высунувшаяся из панциря.

Карлу он не представился, сразу же осведомился об имени и фамилии допрашиваемого, о роде его занятий и месте жительства. После этого, вместо продолжения допроса, произнес длинную речь об опасности, которая грозит маленькому человеку, осмелившемуся сунуться в политику. По окончании этой части своей речи, вперив ястребиный взгляд в несчастного Карла, он предложил поразмыслить о своем положении.

Размышления Карла были несложны: он проклинал тот день и час, когда он поддался на уговоры своей невесты подзаработать немного золота, выдав родителей и Хиш. Но деваться уже было некуда, теперь речь шла о его собственной шкуре.

Основной чертой характера Карла был глубочайший эгоизм, приправленный чрезвычайной трусостью и скупостью. Жажда золота занимала немало места в этой смеси чувств. Любовь, которую он испытывал к погибшей жене, во многом смягчала нрав, но была все же чувством второстепенным и не могла бороться с основными чертами характера.

Карл серьезно обдумал то, что ему сказали.

— Поверьте, я мало что знаю.

— Неужели? — недоверчиво спросил человек. — Но если это действительно было так, вы бы сюда не попали.

— Как или, вернее, за что я нахожусь здесь — вот этого я не могу сказать, потому что мне это самому не известно, — Карл попытался спокойно отвечать на вопросы, хотя его била холодная дрожь.

— Но вы должны были совершить какое-нибудь преступление, раз вас обвиняют в государственной измене.

— В государственной измене?! Немыслимо! Я ни в чем не виноват!

— Скажите, — вкрадчиво спросили его, — разве ваши родители не имели подозрительных знакомств?

— Родители? — Карл растерялся: следовало ли ему во всем отпираться или выложить все начистоту? Если он станет все отрицать, могут предположить, что он знает слишком много и не хочет признаваться. Сознаваясь, он докажет добрую волю, и тем самым спасется. Поэтому он решил рассказать все.

— Да, у моих родителей были неподходящие знакомства. Но я к ним не имею никакого отношения.

Человек за столом нахмурился.

— Поймите меня правильно, — поторопился уверить Карл, боясь, что его обвинят в пособничестве, — даже если я знал об этих знакомых, я ничего не мог сделать. Я и моя невеста не раз пробовали образумить моих родителей, но они нас не слушали. Они даже моего сына против меня настраивали. Все равно я не мог на них донести, ведь они оставались моими родителями. Но я готов сотрудничать.

И он с пугающей легкостью начал рассказывать обо всех более или менее знакомых людях, которые когда-либо общались с Тардесом и Даллой. Допрос длился пять часов. За это время он успел рассказать о многом, что давно уже считал забытым.

— Хорошо. На сегодня достаточно. Позже мы продолжим этот разговор, — прервал его человек за столом.

Он позвонил в колокольчик, стоявший на столе перед ним. Дверь открылась, и в комнату вошел надзиратель.

— Уведите заключенного! — приказал он надзирателю.

— Куда прикажете его увести?

Несколько мгновений человек молчал. Карл за это короткое время покрылся холодным потом от ужаса.

— В камеру, — произнес этот страшный человек безразличным тоном.

"О, Единый! За что мне все это! Что за преступление они совершили, что меня считают опасным преступником?"

Карл был близок к отчаянию, как вдруг дверь открылась, и в комнату зашел Трейн.

— Допрос закончен? — спросил он, едва зайдя в комнату.

— Да, к сожалению, этот человек не сообщил ничего существенного. Но, думаю, заключение пойдет ему на пользу, и он расскажет, кто еще замешан в заговоре.

— К какому заговору? Я ни в каком заговоре не участвую! Я невиновен! — в панике вскричал Карл, чувствуя, что петля палача охватывает его шею.

— Ну, что вы! — не обращая внимания на Карла, они продолжали разговаривать. — Этот человек никогда не участвовал в заговоре.

— Но он обвиняется в государственной измене.

— Я думаю, что это просто ошибка, — со странной улыбкой сказал Трейн.

Воодушевленный проблеском надежды, Карл не видел переглядываний и улыбок всех присутствующих.

— Конечно, ошибка! Я невиновен.

— Вот видите. Перед вами абсолютно честный человек. Я думаю, его можно отпустить домой. Если его родители вернутся домой или появится кто-либо подозрительный, он немедленно сообщит нам. Не правда ли?

Последние слова были обращены к Карлу.

— Да-да, разумеется, — поспешно заверил тот.

— Ну, хорошо. Раз вы так настаиваете. Под вашу ответственность, Трейн.

— Я верю этому человеку. Надеюсь, он меня не подведет, — произнес он, пристально глядя в глаза Карла.

Карл почувствовал большую благодарность к этому человеку. Он был готов сделать что угодно, чтобы оправдать доверие.

— Проводите этого человека к выходу. Он свободен, — обратился Трейн к надзирателю.

Надзиратель открыл дверь и вывел Карла. Когда дверь за ними закрылась, человек, который вел допрос, спросил Трейна:

— Зачем ты его выпустил?

— Он больше не нужен. Он напуган до такой степени, что охотно рассказал все, что знал. Осталось только сделать из него одно...

— Что именно?

— Шпиона. Причем работать он будет добровольно.

Заканчивалась третья неделя путешествия. Караван медленно, но верно приближался к конечному пункту — усыпальнице святого Минуария. Усталые паломники медленно плелись за повозками, из последних сил выполняя обет смирения и послушания.

Путешествие выдалось трудным. Из-за конфликта между Героном и Валисией пограничные дороги пришли в негодность, пришлось искать объездные пути. Во время путешествия несколько паломников серьезно заболели, и их пришлось оставить в более или менее безопасном монастыре на границе Герона. Вскоре после того, как караван пересек границу Валисии, на него было совершено нападение разбойников. С большим трудом нападение удалось отбить, во многом благодаря тому, что у паломников грабить было почти нечего.

Хиш двигалась вместе со всеми, стараясь не выделяться от основной массы, хотя порой это доставляло немало хлопот, особенно во время нападения. Ее деятельная натура протестовала против невмешательства.

За время пути она так и не сошлась близко со своими спутниками, предпочитая особо о себе не распространяться. Тем не менее, за это время она немало узнала о своих спутниках. Как она и предполагала, многие отправились в паломничество отнюдь не ради благочестивых целей.

Бородатый мужчина, который шел возле головной телеги, был богатым ростовщиком. Узнав о том, что его разыскивает родственник обманутого клиента, покончившего жизнь самоубийством, он стал вдруг очень набожным и, продав свою лавку, срочно отправился в паломничество, дабы замолить грехи, а заодно подальше от решительно настроенного родственника.

Мелькнувший невдалеке молодой человек присоединился к каравану, очень шустро убегая от отца соблазненной девицы. А идущая рядом девушка, узнав, что ее собираются выдать замуж за немолодого соседа ради объединения земель двух семей, внезапно вспомнила, что еще идет траур по погибшему брату.

К концу путешествия у Хиш сложилось мнение, что караван состоит лишь из лиц, у которых есть те или иные причины скрываться. С другой стороны, такое положение ее весьма устраивало, так как занятые своими проблемами ее спутники не особо интересовались причинами ее путешествия.

Когда наступил вечер, повозки подтянулись и выстроились в круг. В центре круга в нескольких местах развели костер, и женщины занялись приготовлением еды. Хиш вызвалась принести хвороста для костра. За время пути она устала от общества людей и ценила каждую крупицу времени, проведенного в одиночестве. Хвороста требовалось много, поэтому пришлось трудиться до темноты.

Проходя с последней охапкой мимо одной из повозок, она заметила в полумраке силуэты двух человек. Странно, но казалось, что они намеренно прячутся от света. Хиш почувствовала любопытство. Стараясь не шуметь, она подобралась ближе.

— ... из-за этой книги принц Фабиус и убил все семейство Императора, — услышала она шепот.

— Не верю.

— Я тебе точно говорю. Только Император не дурак был, книгу спрятал хорошо. Столько лет прошло, и никто до сих пор не знает, где она.

— А ты откуда знаешь?

— Я в личной гвардии принца Джарвиса состоял. Джарвис-то властью бредил, а Фабиус все какие-то амулеты и книги искал. Он, когда дворец захватил, приказал библиотеку и личные комнаты Императора обыскать. Мы тогда много всяких штук ему отдали, а эту книгу не нашли. А через какое-то время люди, которые искали книгу, умирать стали. Вроде как от несчастного случая, но я в это не верю.

— А ты?

— А что я. Я сразу понял, что ничем хорошим эта история не кончится. Через месяц, после того как был захвачен дворец, я ушел из гвардии, вроде как после ранения. Только домой не поехал, а подальше убрался, даже магу за качественную иллюзию, изменяющую облик, заплатил, и амулет, искажающий ауру, не снимаю.

— Я не понимаю, зачем ты мне это все рассказал.

— Книга тут, у одного старика, помешанного на старинных книгах. Я ее лет десять разыскивал, а около месяца назад случайно на ярмарке узнал от племянника этого старика, где она находится. Тут очень кстати паломники караван собрали, я к ним и присоединился. Племянник обещал в тайне от дядюшки продать ее мне. Выложить, правда, немало придется, но игра того стоит. Когда книга будет у меня, я сообщу об этом Фабиусу и предложу выкупить, он за нее выложит большую сумму. Вот тут, как раз, мне и понадобится твоя помощь. Перед тем, как сообщать принцу о книге, я ее спрячу. Если что со мной случится, один ты будешь знать, где она.

— Ты что, с ума сошел?! Это же чистое самоубийство!

— Тише, ты! Не хватает, чтобы кто-нибудь услышал! — яростно зашептал один из них, кто именно, Хиш в темноте не разглядела.

Она продолжала вслушиваться в разговор, затаив дыхание. Она и не предполагала, что в этом вынужденном путешествии она может натолкнуться на кусочек прошлого. Теперь эта таинственная книга заняла все ее мысли.

Тем временем еда была готова, и женщины стали всех звать на ужин. Разговор прервался. Через мгновение уже ничто не напоминало об этих людях и их странном разговоре.

Хиш подняла вязанку хвороста и, не скрываясь, подошла к одному из костров. Люди рассаживались вокруг огня и принимались за еду. Хиш внимательно осматривалась, пытаясь угадать, кто же были этими таинственными собеседниками, но это ей так и не удалось. После ужина она вызвалась дежурить. Завернувшись в одеяло, она сидела у огня и пыталась осмыслить услышанное. Так и не придя ни к какому решению, она сдала смену бывшему ростовщику и погрузилась в тревожный сон.