Слишком много привидений

Люся от бутербродов отказалась, но кофе выпила. Он её немного взбодрил, но ненадолго. Вскоре она снова начала впадать в беспамятство с открытыми глазами. К счастью, в это время дверь операционной открылась, и вышел интерн Матюхин.

Я вскочил. Люся попыталась встать, но у неё ничего не получилась. Она так и осталась сидеть, судорожно вцепившись рукой в спинку соседнего стула и со страхом смотря на вышедшего интерна.

— Всё хорошо, — кивнул ещё издали интерн. Он приблизился. — Операция прошла успешно. Недельки три полежит в больнице, потом месяц реабилитации, и будет абсолютно здоров.

Плечи Люси мелко задрожали, она беззвучно заплакала.

Матюхин перевёл взгляд с неё на меня.

— Просьба небольшая, — сказал он. — Сейчас выйдет профессор, так вы, пожалуйста, с благодарностями к нему не приставайте. Устал старик. Ему отдохнуть надо.

Я кивнул.

Дверь распахнулась, и из операционной грузно вышел профессор Мельштейн, поддерживаемый под локоть ассистентом. Надменная брезгливость напрочь исчезла с губ профессора, уступив место блаженной улыбке. Он проковылял к нам, остановился напротив Люси и потрепал её по щеке.

— Не плачьте, девица! — ласково сказал он. — Мы ещё на вашей свадьбе погуляем.

Профессора пошатнуло, и ассистент еле удержал его.

Люся не нашлась, что ответить.

— Пошли, Илья Григорьевич, — предложил ассистент, увлекая ведущего хирурга к ординаторской и скользнул по мне взглядом. Странный это был взгляд острый, как укол, и потому неприятный и непонятный.

Мельштейн устало кивнул, сделал шаг, но вдруг остановился и с ехидцей посмотрел на ассистента.

— Коллега, не понял, вы мне скабрёзности предлагаете произносить, или за бутылкой гонца послать?

Ассистент недоумённо посмотрел на профессора, затем рассмеялся и покачал головой.

— Опять вы со своими правилами русского языка, — сказал он. — Идёмте.

— Идём... — согласился профессор, и они стали удаляться.

— Кстати, по поводу гонца... А не кажется ли вам, профессор, что после столь блестящей операции и водочки выпить не грех? — спросил ассистент.

— Непременно, коллега, всенепременно! — с молодым задором согласился профессор. — С устатку ве-есьма пользительно!

И тогда на сердце у меня потеплело, и я отказался от замысла наслать на них Рыжую Харю. Даже неприятный взгляд ассистенту простил. Похоже, ёрничая в душе над хирургами, я их сильно недооценил. Не пять часов назад, а именно сейчас сам бы с дорогой душой пять тысяч долларов отдал и искреннее спасибо сказал. Если уж государство не ценит их искусство, то кто-то же должен благодарить? Не побираться же хирургам на паперти...

Через полчаса вывезли каталку с Владиком. Пожилая врач на весу держала у изголовья капельницу, а пигалица подталкивала каталку сзади. Владик с забинтованной головой лежал на каталке с приоткрытыми глазами, но по мутному взгляду, задурманенному наркозом, было понятно, что он ничего не понимает.

— Я с ним... — сорвалась с места Люся. — Подежурю...

Я не стал её отговаривать и подошёл к врачу.

— Светлана Анатольевна, — обратился вполголоса.

Врач не отреагировала. То ли не услышала, то ли с капельницей в руках ей было не до меня.

— Светлана Анатольевна! — сказал я громче, наклонившись к её уху.

Врач вздрогнула и недоумённо посмотрела на меня.

— Что вам угодно? — пропел сзади "сюси-пусин" голосок.

Меня как по голове ударили. Я повернулся и ошарашено уставился на пигалицу.

— Вы... Свет-ла-на А-на-толь-ев-на? — раздельно, по слогам, с трудом выговорил я.

— Да.

— Врач-реаниматолог?

— Врач-реаниматолог, — нараспев подтвердила пигалица. — Что вам угодно?

Я сглотнул слюну. Надо же, так опростоволоситься! Никогда не подумаешь, что эта худенькая, хрупкая девчушка уже давно врач, к тому же настолько опытный, что её предпочитают видеть на самых сложных операциях. По внешнему виду полная противоположность респектабельному интерну Матюхину. Как говорится, не верь глазам своим...

— Очень вас попрошу, — сказал я, попытавшись вложить в слова всю задушевность, на которую был способен, — подежурьте возле него, чтобы всё было в порядке. Сами видите, — указал глазами на Люсю, — толку от нас сегодня ночью будет мало.

И аккуратно опустил в карман халата реаниматолога пятьсот долларов.

— Могли бы и не просить, — "сюси-пусиным" речитативом отпела Светлана Анатольевна. — Это наша прямая обязанность.

Однако от денег не отказалась.

— Ну, а если какие лекарства нужны будут...

— Да, нужны. Церебролизин.

— Вы знаете... — замялся я, косясь на пожилую медсестру. — Боюсь что-нибудь в названии перепутать. А вам, по-моему, проще препарат достать. Этого хватит? — протянул ещё сто долларов.

— Даже с излишком, — честно призналась врач, не прикасаясь к деньгам. Надо же, совестливая! Определённо не обратила внимания, какую сумму ей в карман опустил.

— А вдруг ещё какие-нибудь лекарства понадобятся? — подсказал я компромисс.

— Хорошо, — как-то не очень уверенно согласилась врач-реаниматолог и взяла деньги.

Каталку завезли в кабину грузового лифта, Люся тоже попыталась войти, но я удержал её за талию.

— Какая из тебя сейчас сиделка? Заснёшь у кровати, а если ночью Владику понадобится помощь, что тогда?

— Но как же он один... — попыталась вырваться Люся.

Я прижал её к себе и шепнул на ухо:

— Возле него всю ночь будут дежурить квалифицированные врачи. Я заплатил. А тебе сейчас лучше поехать домой и как следует выспаться.

Дверь лифта закрылась. Люся обмякла у меня в руках, но сердце у неё колотилось как у воробышка. Я невольно вдохнул запах её волос, и голова закружилась. Не хотелось отпускать девушку. Хотелось поцеловать.

Всё же нашёл в себе силы и расцепил объятья.

— Идём, — сказал, — провожу домой.

И, подхватив под руку, увлёк к выходу. Люся не сопротивлялась, шла как сомнамбула, механически переставляя ноги.

Вахтёр на первом этаже, недовольно бурча, открыл дверь, мы вышли. И лишь когда прошли метров двадцать, и за нами лязгнул металлический засов на дверях больницы, до меня дошло, что я наделал. По собственному желанию очутиться посреди ночи на улицах Хацапетовки мог только полный идиот.

Я оглянулся. Свет в холле первого этажа погас, и стало совсем темно. Чёрта с два вахтёр назад пустит — видел я его лицо. Так что обратной дороги нет. Единственный путь — к конечной остановке троллейбуса, хотя у меня было большое сомнение, что по этому маршруту ходит дежурный троллейбус.

Переулок не освещался, но с безоблачного неба светила луна в последней четверти, и разобраться, что под ногами, не составляло труда.

Люся к сложившейся ситуации отнеслась спокойно. То ли не знала, что это за район, то ли в мыслях всё ещё была в больнице. Скорее, было верно второе, так как, очутившись посреди ночи на пустынной глухой улочке, все девушки ведут себя одинаково боязливо — если и не жмутся к парням, то, по крайней мере, берут их под руку. Люся же молча шла рядом, не проявляя никаких признаков беспокойства. Далеко она сейчас была и от меня, и от этого переулка.

Я не стал ничего говорить — надеялся, что в два часа ночи нам вряд ли кто встретится. Всякого рода отребье в это время тоже спит. Их время охоты — поздний вечер, когда можно повстречать запоздалого прохожего, а сейчас делать нечего.

Вдали показался огонёк единственного в переулке фонаря, и на душе стало легче. Хотя, рассуждая трезво, чему радоваться? Фонарь освещал конечную остановку, но троллейбуса на ней не было и, скорее всего, до утра не предвиделось. Предстояло идти пешком через всю Хацапетовку.

Радоваться было не только нечему, но и рано. Не успели мы сделать несколько шагов к фонарю, как из зыбкой тени ближайшего дома выступили две тени. Не всё отребье, оказывается, спит глухой ночью.

Я невольно замедлил шаг.

"Сейчас будут просить закурить..." — с тоской пронеслось в голове.

Люся заметила их чуть позже, споткнулась и, остановившись, с тревогой посмотрела на меня. Наконец-то до неё дошло, где мы находимся.

Двое парней медленно приближались. В свете луны их лица казались мёртвыми, но гораздо хуже лунного наваждения было то, что в руках одного болталась длинная, почти до земли, увесистая цепь с большими звеньями, а второй поигрывал пружинным ножом, то выщёлкивая лезвие, то пряча его.

— Какие люди здесь ходят! — с издёвкой сказал один из них.

— Роман! — вскрикнула Люся, схватила меня за руку и спряталась за спину.

— Дура, чо боишься? — хохотнул второй. — Подумаешь, трахнем по разу. Впервой тебе, что ли? Не убудет!

— Ро-ома-ан... — выбивая дробь зубами, прошептала Люся и мёртвой хваткой вцепилась в правое плечо.

Парни приближались. Я попытался освободиться от Люсиной хватки, чтобы иметь возможность для манёвра в драке, но ничего не получилось. Впрочем, не будь у них ножа и цепи, и не виси у меня на руке Люся, драки тоже бы не получилось. Какой из меня боец... Но и умирать просто так, за здорово живёшь, не хотелось.

— Ну, вы... — попытался я ерепениться, но парень с ножом выбросил вперёд руку, и острое лезвие ткнулось мне в подбородок.

— Молчи, падла! — прошипел он. — Одно слово, одно движение, и порежу на мелкие кусочки!

Я застыл.

Второй налётчик зашёл сзади и рывком оторвал от меня Люсю.

— Ро-о-ман! — дико закричала она.

— Чо орёшь, дура?!

Послышалась звонкая оплеуха. Я вздрогнул.

— Не дёргайся! — вновь прошипел парень с ножом и неглубоко вонзил лезвие в подбородок. — Будешь стоять смирно, может, и не порежу на мелкие кусочки. — Свободной рукой он принялся шарить у меня по карманам. — На крупные порежу... — с садистской ухмылкой пообещал он.

Сзади донеслись звуки отчаянной борьбы, треск раздираемой одежды.

— Помогите! — истошно закричала Люся.

В моём оледеневшем сознании не было ни одной мысли. От кого можно ждать помощи? От милиции, что ли? От неё дождёшься... О своих трансцендентных защитниках я напрочь забыл. Не привык к их присутствию — чуть больше месяца они при мне, и не всегда на зов откликались.

Но помощь пришла.

Рыжая, когтистая лапа возникла из ничего, перехватила руку с ножом и вздёрнула вверх любителя мелкой нарезки. Это была жуткая картина. На сей раз Рыжая Харя оказалась почему-то четырёхметрового роста и смотрелась рядом с нами кинематографическим циклопом. Пару мгновений она держала на весу онемевшего от ужаса налётчика, а затем, не спеша, будто эскимо на палочке, откусила ему кисть вместе с ножом.

— У-а-а! — по-звериному взвыл налётчик и безвольно повис на вытянутой руке, потеряв сознание.

— Протоплазма... — раздумчиво произнесла Рыжая Харя, мерно пережёвывая и хрустя лезвием ножа. — Активная протоплазма. Люблю активную протоплазму...

От дикой сцены волосы на голове встали дыбом, и всё же сознание где-то на периферии отстранённо отметило, что эту фразу я уже когда-то слышал. Или читал.

За спиной раздался крик ужаса, и я резко обернулся. Бросив цепь и отшвырнув от себя потерявшую сознание Люсю, второй налётчик в панике бежал по улице, не разбирая дороги.

И я не стал ждать финала. Подскочил к неподвижно лежащей девушке, подхватил её на руки и устремился прочь в другую сторону. Но уши себе заткнуть не смог. Никогда со мной ничего подобного не происходило, но почему-то я точно знал, что там, за спиной, сейчас делается. И слышал. Вначале раздалось быстрое, весьма характерное чавканье, а затем приглушённо запиликал, именно запиликал, а не заиграл, похоронный марш. Патефонно шепеляво, в ритме собачьего вальса.

Я не Геракл, и конституция у меня весьма скромная. При нормальных обстоятельствах в лучшем случае девушку метров десять на руках пронёс, но не более. А тут пробежал метров пятьдесят до пустынной троллейбусной остановки, где и упал со своей бесчувственной ношей на скамейку. Точнее, на остатки скамейки — две узкие поперечины, лежавшие на бетонных боковинах. Одна поперечина была вместо сиденья, вторая — вместо спинки.

Упал, и чуть не уронил Люсю. Как в этот момент я понимал безумный аллюр Аристотеля...

Немного отдышавшись, я попытался привести девушку в сознание. Ничего не получилось — скорее всего, потому, что не знал, как это делается. Осторожно похлопал по левой щеке (по правой побоялся — на ней расплывался огромный синяк), но это ни к чему не привело. Тело девушки было настолько расслабленным, что съезжало с колен, голова запрокидывалась, и я никак не мог устроить Люсю поудобнее. Наконец нашёл выход: положил тело поперёк колен, а голову — на сгиб локтя. Ноги свесились, разорванная юбка задралась, оголив белые трусики. Будем считать, что легко отделалась — синяк под глазом, разорванная юбка, глубокий обморок. Если, конечно, это потом не отразится на психике.

Я тяжело вздохнул. Ну и что дальше делать? Сидеть, ждать троллейбус? Бесполезно. Пусть девушка очнётся, а там видно будет. При мысли, что придётся пешком пробираться по Хацапетовке, мороз пробежал по коже.

Как я ни старался не смотреть в сторону переулка, где случились жуткие события, а всё же не удержался и бросил мимолётный взгляд. Мне показалось, что на месте происшествия белеет что-то знакомое, точнее, даже не белеет, а в свете луны призрачно светится. Но видение было настолько кошмарным, что я не захотел в него верить.

Тишина в Хацапетовке стояла мёртвая. Невероятно, но после душераздирающих криков на ночной улице ни в одном окне не загорелся свет, и ни один обыватель хотя бы из любопытства не поинтересовался, что происходит. Насколько же надо запугать население, чтобы никто милицию вызвать не пытался...

Внезапно со стороны магистральной улицы, над которой была провешена троллея, донёсся звук приближающегося на большой скорости автомобиля. На душе у меня потеплело. Как нехорошо я всё-таки думал о местных жителях. Рискнул кто-то, не побоялся вызвать милицию.

Однако, когда, слепя фарами, на пятачок конечной остановки вынеслась легковая машина, я с горечью отметил, что никакая это ни милиция, а такси. И оно, естественно, нас не подберёт...

К моему изумлению, машина подкатила к скамейке и резко затормозила. Передняя дверца открылась, и из салона степенно выбралась Рыжая Харя, уменьшенных до полутора метров размеров.

Меня передёрнуло, но я тут же взял себя в руки. Мне-то чего её бояться? Пусть другие боятся.

Рыжая Харя шаркнула нижней конечностью, оставляя когтями глубокие борозды на асфальте, и в полупоклоне распахнула заднюю дверцу.

— Прошу, — елейным голосом предложила она, обнажив в улыбке клыки. Против ожидания чистые, без следов крови.

Я с трудом поднялся, донёс Люсю до машины и, кое-как усадив её, забрался сам.

— Ты с нами не поедешь, — буркнул Рыжей Харе.

— Ах, ах, ах! — фиглярничая, сказала она. — Я в таком расстройстве...

Я глянул на неё исподлобья и раздражённо захлопнул дверцу.