— А ты думал. Это тебе не у Проньки! Правда, еще попасть надо. Но это уже совсем другая история. Нас с тобой она никак не касается.
Тезка развел руками, как бы показывая, что его рассказ подошел к концу:
— Вот такая тебе общая информация. Думаю, для первого раза достаточно. Теперь перейдем к делу. Ты предварительную подготовку самолета к полетам закончил? Давай сюда ЖПС.
— Чего давать?
— Ну, чего, чего. Журнал подготовки самолета, а сокращенно 'ЖПС'.
— А..., — протянул я. — Сейчас. Где же он?
После продолжительных поисков, журнал был обнаружен за тележкой с огнетушителями. Я протянул небольшую темно-синюю книжицу Панину. Тот стряхнул с нее пыль и покачал головой:
— Слушай, Сашок, ЖПС, как и комсомольский билет, нужно хранить поближе к сердцу. Для тебя это вопрос жизни или смерти.
Я криво улыбнулся. Старший техник заметил мою усмешку:
— Совершенно напрасно ухмыляешься, я тебе дело говорю. Видно не слишком ты еще свою службу понял. Ну, хорошо, я сейчас кое-что расскажу, чего тебе никто не расскажет. Слушай внимательно, больше повторять не буду. Потом будешь учиться на своих собственных ошибках, а это, поверь мне иногда очень дорого стоит!
Панин оглянулся по сторонам и, хотя в укрытии кроме нас никого не было, понизил голос:
— Знаешь, что происходит, когда с самолетом случается авария и он разбивается? Тут же приезжает особист. И знаешь, зачем? Самое первое, что он делает, это изымает и опечатывает три вещи: твой ЖПС, твой инструментальный ящик и отстой топлива с самолета. Ну, с отстоем все понятно. Если ты перед полетами керосин в баках, как следует, не проверил и контрик найдет в нем воду или грязь, все, тогда — нары!
Старший техник ткнул пальцем в мой раскрытый инструментальный ящик и продолжал:
— Далее, инструментальный ящик. Заметил, что на всем инструменте, номера выгравированы, даже на самом маленьком ключике, а на крышке ящика опись наклеена? Что это значит? А то, что после каждой рабочей смены и тем более, перед полетами, ВЕСЬ инструмент должен быть в ящике. Ты думаешь, это просто так, для балды? Вроде военным делать нечего, вот они себе жизнь и усложняют. Ты даже себе представить не можешь, сколько раз, этот самый инструмент, техсостав забывал внутри самолетов или двигателей. Потом он попадал под тяги управления и неуправляемые самолеты падали. Он пробивал баки или топливопроводы — потом при запусках или в полете — возникали пожары. Он попадал в двигатель — меняли двигатели. Знаешь, сколько народу потеряло из-за этого жизнь и здоровье? Сколько карьер было загублено? Сколько дорогостоящей техники списали в металлолом? Так что получается, эти циферки на ключах, да отвертках, кровью написаны. Поэтому, если самолет грохнулся, а особист в ящике хоть одного ключика не досчитался — нары!
Тезка сделал паузу, внимательно посмотрел на меня, как бы проверяя, успел ли я переварить информацию и снова заговорил:
— Теперь, с чего начали — ЖПС. Видишь, все листы в нем пронумерованы, и он сам опечатан? Знаешь зачем? По глазам вижу, уже догадываешься. Так вот, абсолютно все, что ты обязан сделать на самолете, должно быть записано в журнал. Забыл ты, к примеру, записать, что провел в полном объеме работы паркового дня или предварительной подготовки. После этого твой ероплан, возьми, да и разбейся. Да еще не дай бог, летчик не смог катапультироваться и погиб. Снова — нары! Никто даже толком и разбираться не станет в истинной причине катастрофы. Сразу последует вывод: это потому, что работа такая-то не была выполнена. И напрасно ты потом будешь доказывать, что все сделал. Нет записи — нет работы. Поэтому, отсюда вывод #1: можешь вообще ничего не делать, но в журнале все должно быть так, что комар носа не подточит. Понял? Идем далее... Открываем твой ЖПС, записи за сегодня. Читаем: два дефекта обнаружено и устранено. Так не пойдет!
— Почему не пойдет? — искренне удивился я.
— Ты хочешь мне сказать, что целый день проторчал на стоянке и это все, что ты сделал? Не годится. За время предварительной подготовки самолета к полетам, должно быть выявлено и устранено минимум десять, а лучше 12-15 неисправностей.
— Но ведь я же на самом деле старался! — обиделся я. — Мой самолет в полном порядке. Где же я их столько наберу? Самому ломать что ли, а потом чинить?
— Вот, отсюда возникает технический вывод #2, прямо проистекающий из вывода #1 — ломать ничего не надо. Видишь, винт на лючке закручен, как положено? Напиши, что он ослаб, а ты подтянул. Вот здесь, контровочная проволока в норме. Напиши, что была оборвана и потом заменена. И так далее, пока не наберешь десяток.
— Так это же похоже на приписки. Чему вы меня учите, гражданин начальник? — начал ерничать я.
— Приписки? Хорошо сказано, но не верно. Приписки, это то, что у нас в сельском хозяйстве, а здесь другая система. Если наверху сидят мудаки, то пусть даже не рассчитывают, что внизу кто-то умничать начнет.
— Да, ладно тебе, тезка. Мне кажется, тут ты уже перестраховываешься. Ну, какая разница, в конце концов, две или десять? И так сойдет...
— Сойдет, пока этот журнал кроме тебя и меня никто не читает. Когда же самолет медным тазом накроется, твой ЖПС будут изучать под микроскопом. И только от тебя зависит, станет ли он для тебя оправдательным или обвинительным приговором.
Я молчал, возразить было нечего. Панин посмотрел на часы:
— Еще несколько минут осталось. Сейчас летчики сюда придут.
— Какие летчики? Сегодня же нет полетов?
Старший техник махнул рукой, показывая, что не это сейчас самое важное:
— Боевые расчеты.... Всякое там такое. Скоро узнаешь. Теперь еще пара вещей, о которых я хотел тебе рассказать. Что нужно контролировать на самолете в первую очередь? Все опечатанные лючки. Первое, лючок спиртового бачка должен быть опечатан начальником группы радиоэлектронного оборудования. Зачем проверять — понятно. Спирт сливают и пьют. Начали разбавлять керосином — частично помогло. Вкус и запах стал просто тошнотворным. Офицеры сливать перестали, солдатам — все пофиг. Тут такие мастера есть, ты даже себе представить не можешь. Пойдет ночью в наряд, стоянки охранять. Сам понимаешь, вокруг ни души, до утра времени полно. Подрежет бритвочкой аккуратно печать, и понеслось... Потом в полете, радиостанции перегреваются и из строя выходят. Дальше...
Панин ткнул пальцем в нос самолета, продолжая свою лекцию:
— Здесь с двух сторон, аккумуляторные лючки. Опечатываются группой электрооборудования. Аккумуляторы — серебрянно-цинковые, почти по 20 килограммов серебра на каждый. Прикинь, сколько это стоит! И, наконец, последнее — закабинный отсек. Там находятся секретные блоки системы опознавания 'свой-чужой' и еще кое-какие, но не менее секретные. Если оттуда что-нибудь свиснут, то ты вообще пожалеешь, что на свет появился. Замудохают!
— Погоди, — перебил я его. — Все, что ты сейчас называл, это не наше обо?рудование, значит и не наши проблемы. Если что случится, то пусть спецы и отвечают. Причем здесь я?
Тезка только покачал головой:
— Ты когда в инженерном отделе был, изучал наш основной документ — наставление по инженерно-авиационной службе?
— Да, — соврал я, покраснев. Мне было неудобно вспоминать, что все это время проспал.
— Ну вот, — продолжил старший техник. — Там черным по белому написано: за все, что происходит на самолете, в первую очередь, несет ответственность техник самолета. Потом уже все остальные.
— Как это? — опешил я. — Иногда, особенно во время полетов, целая банда работает на самолете одновременно. Разве за ними за всеми уследишь? Оружейники внизу ковыряются, радисты наверху, а электрики в кабине свое оборудование проверяют. Я же не могу, раздвоиться. И вообще, откуда я знаю, что там спецы меняют или настраивают. Мне же не докладывают.
Вместо ответа, Панин сложил из пальцев двух рук тюремную решетку:
— Должен следить! Как там в анекдоте: 'Кто на кого учился'.
Я стоял, растерянно хлопая глазами. До меня, наконец, стало доходить, что, возможно, я виделся со своей женой в последний раз.
В это время раздались шаги и в укрытие вошли летчики. Их было трое. Впереди шел Чернов. За ним два молодых лейтенанта: Луговой и Резник, тот самый, который так неудачно выступил во время судилища над Петровым. На них была светло-голубая летняя летная форма. Отличного фасона куртки и брюки, с множеством карманов, заклепок и молний — мечта любого модника на гражданке. На ногах черные тяжелые берцы на шнуровке. Наряд завершала повседневная офицерская фуражка.
— Привет технической интеллигенции! — поздоровался Чернов. — Как жизнь?
— Лучше всех! Только почему-то никто не завидует, — отозвался Панин.
— Ясно... Ну что, итоговая проверка началась. Нужно уточнить боевые расчеты, а то много новых людей пришло в эскадрилью, и среди летного и среди технического состава. Поэтому познакомьтесь. Вот это, Петя, — командир звена повернулся к Резнику, — твой самолет и твой персональный техник. Так что, в случае тревоги, ты бежишь на 'двадцатый'. Смотри, не перепутай, как тогда на собрании!
Все заулыбались. Молодой пилот покраснел и досадливо скривился.
— А это, Анютов, — Чернов повернулся ко мне. — Теперь твой командир экипажа. Прошу, как говорится, любить и жаловать.
Я недоуменно посмотрел на своего нового командира. Мне недавно стукнуло 24 года, а он был еще моложе. Да, похоже, мы вдвоем с ним навоюем! К счастью никто не обратил внимания, на мой взгляд, и Чернов продолжал:
— Ну, как у тебя Панин, в зоне звена, полный порядок?
— Так точно, товарищ майор! — бодро отрапортовал тот.
— Ты давай, не расслабляйся. Кое-что еще доделать надо. В кладовке 19-го укрытия — бардак, например. Трава между 21-ым и 22-ым укрытиями высокая. Самолеты неплохо бы помыть, а то грязные, как чушки.
— Не волнуйтесь, товарищ майор. Все будет сделано в лучшем виде и в кратчайшие сроки, — по-прежнему улыбаясь, заверил его старший техник.
— Хорошо. Сам еще раз посмотри вокруг все внимательно. Ладно, мы пошли навестим Петрова.
Они направились к 19-му укрытию, а я все никак не мог успокоиться:
— Что за ерунда! Вы что тут все на мойке самолетов помешались? — всплеснул я руками.
— Не бери в голову. Из чего ты проблему делаешь? Если тебе сказали самолет помыть, то это не означает, что нужно его шлифовать с ног до головы. Намочил тряпочку керосином. Прошел, посмотрел, где грязно. Вот и все дела. А таких мест не так уж и много: район шасси, нижние лючки, район пушки. Да, остекление фонаря — святое дело. Только не вздумай керосином тереть — потемнеет, потрескается. Здесь водой надо, — старший техник терпеливо продолжал объяснять мне должностные обязанности.
— А где ж ее взять то? Из луж что ли? Не из домика же ведрами таскать, — поинтересовался я.
— Тогда слюной, как мыли фонари еще в эпоху доисторического материализма. Плюнул — вытер, плюнул — вытер. А чтобы улучшить слюноотделение, представляй, что в это время в кабине сидит твой любимый летчик.
— И все-таки, — не унимался я, — в Гражданской Авиации, для этих целей использовались специальные моечные машины. Неужели нельзя и тут завести по одной на эскадрилью? Или хотя бы, одну на весь полк?
— Нам гражданская авиация — не указ. Нам это без надобности. У нас и так тут полно моечных машин.
— Это, каких же? Что-то я ни разу не видел, — на моем лице появилось неподдельное удивление.
— Системы 'Рука-2'. Может, слыхал? — Панин заулыбался, довольный своей шуткой. — Не боись, Санек, прорвемся!
После столь подробного объяснения должностных обязанностей я расхотел служить техником самолета. Настроение испортилось окончательно. Мне начало казаться, что этот день, для меня добром не закончится. Так, в конце концов, и получилось.
В двенадцатом часу ночи, когда я уже спал, в дверь постучали. Гадая, кого это там черт принес, я открыл. На пороге стоял довольный Адам, от которого сильно несло спиртным. Из-за его спины выглядывала девушка, в довольно мешковатой безвкусной одежде. Была она так себе. Рыженькая, с волосами собранными сзади в пучок, с узкими злыми губами и неестественно белым цветом кожи.
Увидев, что мой сосед не один, я вспомнил, что стою на пороге в одних трусах, и быстро заскочил назад в комнату. Адам протиснулся вслед за мной, прикрывая дверь:
— Командир, давай освобождай комнату, как договаривались. Видишь, я не один, — обратился он ко мне.
В этот момент из-за двери послушался голос его подруги:
— Адам, иди сюда!
Гулянюк прижал указательный палец к губам:
— Тихо. Я сейчас. Одевайся пока.
Я начал натягивать брюки, соображая, где бы мне переночевать. В это время голоса за дверью, становились все громче и громче. Наконец, я, уже не прислушиваясь, мог различать отдельные фразы:
— Все, надоело! Надоело, говорю тебе! — возмущенно звучал женский голос.
Адам что-то неразборчиво шептал в ответ.
— Нет, не пойду! Хватит таскать меня по гостиницам. Я тебе что — шалава?
Опять, в ответ горячий шепот.
— Нет, пока не узаконим наши взаимоотношения, лучше не подходи!
Хлопнула дверь. Затем раздался удаляющийся стук каблучков по коридору. В комнату заглянул раздосадованный Гулянюк и зло бросил мне:
— Повезло тебе — отбой полетам. Спи спокойно, командир.
Все еще не до конца проснувшись, я пытался понять, что происходит. В углу раздался громкий шорох — это шевелили обои клопы.
* * *
Был обыкновенный день полетов. Обыкновенный, для всего полка, но не для меня. Несколько дней назад я получил допуск на самостоятельное обслуживание авиатехники и, сегодня, первый раз в жизни самостоятельно выпускал самолет в воздух. Это историческое событие, такое не забывается. Моя '20-ка' стояла готовая к вылету и держалась молодцом, чего нельзя было сказать обо мне самом. Я нервно расхаживал взад-вперед, теребя в руках переговорную таблицу. Не забыть бы, не упустить чего-нибудь. Тут еще, как на грех, ни одного человека вокруг. Даже Панин в столовой — время обеденное. У меня самого подвело желудок от голода, но график, есть график. Через десять минут — взлет. Надо терпеть.
Переживая, я не сразу заметил, как подошел летчик. Служил он в третьей эскадрилье. Виделись мы только на полковых построениях, лично знакомы не были. После короткого обмена приветствиями, я доложил о готовности. Тот удовлетворенно кивнул и поторопил:
— Только давай побыстрее. Метеорологи сообщили — погода ухудшается. Идет грозовой заряд.
Он пошел вокруг самолета, делая предполетный осмотр. На защитном шлеме летчика красной краской была аккуратно написана фамилия: 'Лиепиньш'. Я обрадовался, похоже, земляк. Это — хорошая примета.
Пока пилот глубокомысленно заглядывал в сопло двигателя, появился начальник группы САПС, капитан Прихватько. Его группа отвечала за авиационные средства спасения, или, говоря нормальным языком — за катапультные кресла. Неторопливо поднявшись по приставленной к кабине стремянке, он для вида подергал за заголовник кресла. Затем, также не спеша, спустился, поставил размашистую подпись в журнале и подмигнул мне:
