Привет, любимая!

— Алька! — оборвал мои воспоминания Рыжий, — Разогрей завтрак. Мы с Олегом сейчас вернемся.

— Ты куда? — я чуть не спрыгнула с кровати.

— К Толику зайдем и к Петьке, и вернемся. Кинь мне джинсы с футболкой.

Я взяла его шмотки, свернула в тугой колобок и мстительно швырнула в окно, стремясь попасть ими Рыжему если не в глаз, то хотя бы в лоб.

— Можно без демонстраций? — укоризненно заметил Мишка, разворачивая джинсы.

Он неторопливо оделся и потянулся так, что хрустнули косточки. До чего же он хорош, зараза! Мускулистое, крепкое тело — молодое, сильное, здоровое. И эти небесной голубизны глаза. И умилительный рыжеватый хохолок на макушке.

Я глазела на него из окна. Хотелось вздохнуть. Не красавец, конечно, но что-то в нем такое есть — большее, чем красота. Какая-то невероятная притягательность. Вполне можно понять всех его баб — прошлых и будущих. Вот Олег красив. Действительно красив — любой скажет. Глаза, как на иконе. В остальном — этакий полувосточный тип мужчины: гибкость, сухощавость, ладность. И загадочность. Умение держаться немного замкнуто. Но от него не тянет теплом. К нему не хочется прижаться. Не хочется любоваться свободой красивых и точных движений.

Мишка опять оказался у окна:

— Аль, дай червонец.

— Это еще зачем?

— Значит, нужно!

— А если у меня нет? На что потом жить будем?

— Хватит жилить... Найдем потом где-нибудь.

Пришлось лезть в сумку.

— Ты, давай, разберись на кухне. Собери пожрать что-нибудь. Мы скоро...

— Да ты вчера все съел!

Но он уже не слушал меня. Они с Олегом уходили. Какие там Толик с Петькой?! В магазин, конечно. К ребятам — потом. Интересно, сколько человек он притащит с собой к завтраку? Меня за подобные выходки тетка убила бы. Ему все прощает. Наверняка, она в курсе. Тетя Нина его любит. Зовет исключительно Мишенькой, лапушкой, голубчиком. И Рыжий ее любит. Тетка была рада, что мы поженились. Хотя раньше и говорить о ранних браках не хотела, считая их непростительной дурью и глупостью.

Ладно, достаточно прохлаждаться. Сейчас сюда взвод мужиков притопает. Надо знать Мишку. Это провожали его тихо. А встретить изволь так, чтобы знакомые неделю не просыхали.

* * *

Нажрался, как свинья, и спит. Прямо в комнате, на диване. Хорошо еще, по натуре не алкоголик. Обычно меру знает.

Убраться до прихода тетки все же удалось. Прекрасный солнечный день ушел бог знает на что — на обслуживание стада пьяных парней, возомнивших себя мужиками. Успевала только пепельницы очищать, да еду таскать подносами, как официантка. Правда, чего греха таить, Олег, пока еще все были относительно трезвыми, встал, заложил нас с Рыжим почтенному ареопагу и предложил выпить за молодоженов.

— Хороши молодожены! — возмутился Мишка, — Три года стажа.

Но его слушать не стали, а закричали "горько" и заставили нас целоваться. Потом разговор опять потихоньку съехал на армейские будни, мне удалось беспрепятственно вылезти из-за стола и укрыться на кухне.

В три часа за Олегом пришла Светка. Мы с ней с трудом разогнали пьяных парней по домам, уложили Мишку на диван, помыли посуду. И спрятались за поленницу — перекурить.

Светка уже поняла из пьяной болтовни брата про действительное изменение нашего с Рыжим статуса. И теперь жаждала подробностей. Пришлось рассказывать. Одной сигареты не хватило, я стащила у Рыжего еще парочку. Интересно бы угадать, что случится, если Рыжий узнает?

— Ну, и как тебе замужем? — Светка сделала глубокую затяжку.

Вообще-то, мы с ней скорее баловались, чем курили.

— Не поймешь, — я тоже затянулась, — То вроде ничего, то — сплошные неприятности.

— Ты его любишь? — она внимательно посмотрела на меня. Я неопределенно пожала плечами.

Любишь! Не любишь! Всем все надо знать. Всем надо залезть к тебе в душу. А если я и сама толком не знаю? Или знаю? Но не хочу сама себе признаться? Перед Светкой настежь распахиваться тем более не собираюсь.

— Ты же Олега любила!

— Больно я нужна была твоему Олегу!

— Не ври пожалуйста. Ты ему всегда была нужна.

Много ты знаешь! Слышала бы ты, Светик, своего брата тогда, ночью! Он ведь предполагал искать самую лучшую, я не проходила по данной категории.

— Да, нужна! Он слишком хорошо скрывал это.

— Сволочь, ты, Алька! К Олегу — задницей... Мишку у меня увела...

Я не обиделась на Светку. Она бы меня обязательно поняла, приведи судьба побывать в моей шкуре. Всегда со стороны любые трудности кажутся простыми и лёгкими, пока тебя лично не коснулось.

— Никто его не уводил! Это он меня за шкирку взял.

— Что ж не сопротивлялась? Ты ж брыкучая.

— Попробуй, посопротивляйся! Иной раз не знаешь, как с ним и говорить-то. Он ведь сам за других все решает. И делает все за других. Не спрашивает.

— Ну, если он тебя так терроризирует, — разводись! — улыбнулась Светка, ковыряя землю прутиком, — А я подсуечусь. Теряться не буду. Мне нравится, когда за меня решают.

— Разводись! — передразнила я. — От него ведь и в землю не закопаешься. И потом, днем — сложности, я дергаюсь, нервничаю, а ночью он обнимет — сразу все просто становится.

Зачем я это ей рассказываю? Наверное, поделиться не с кем. Вот, тоже, нашла с кем делиться. Мои откровения против меня потом и обернутся, или я Светку не знаю, подругу свою заклятую.

— Слушай, как он в постели?

— Откуда я знаю? — щеки у меня густо покраснели, — Сравнивать не с чем.

— Все же?

Хочется правды? Вот возьму и скажу. Что будешь делать? Удавишься?

— Дух захватывает, — усмешка получилась откровенной, — Про все забываю.

— Счастливая! — Светка затушила сигарету о землю и швырнула окурок в кусты. Встала, поправила волосы. Красивая. На пантеру неуловимо смахивает.

— Куда уж счастливей, — я тоже встала, — Пойдем. Ужин пора готовить. Как тетка говорит, мне еще мужика кормить.

Светка легко вздохнула, хихикнула и заявила:

— Альк, ты не обижайся. Но я тебя предупреждаю. Я все сделаю, чтобы его увести. Слышишь? Все.

Спокойно так сказала, с улыбочкой. Подруженька моя единственная. Можно подумать, она для меня Америку открыла.

— Давай, — согласилась я, — Твори! Дерзай! Пробуй!

Светка махнула мне рукой, заговорщически подмигнула и поплыла к калитке. Красивая. Уверенная. Спокойная.

Я вздохнула, сорвала листик черной смородины, пожевала его немного и пошла на кухню — колдовать над ужином. После кулинарных экзерсисов решила разбудить Рыжего.

Мишка, оказывается, проснулся и сидел на диване, смешно крутя головой. Опухший, сонный. Волосы всклокочены. Ну и видик!

— Где была? — поинтересовался он.

Ага! Сейчас! Так я тебе и сказала! Держи карман шире! Узнаешь, с каким вдохновением я над плитой зависала, толстенной цепью к той самой плите прикуешь.

— Со Светкой болтали.

— О чем?

Спрашивает только, чтобы что-то спросить. Обычный тренинг языка и гортани. Больно ему интересны мои дела.

— Светка у меня мужа выпрашивала.

— Твоего? Или вообще?

— Моего.

— Ну, и как? Выклянчила?

— Да, я, может, и с удовольствием. Он — такой алкоголик. Но вдруг ты — против?

— Еще как против! — он поймал меня за руку, подтянул к себе и повалил на диван.

Уже среди бела дня пристает. Чумовой. Сейчас придет тетка и наткнется... Могу себе представить, что будет! Конец света в одной, отдельно взятой избе. Причём Мишка точно целехоньким останется.

— Рыжий! От пьяных дети уродами рождаются.

— Да? — он почесал за ухом, — Тогда пошли гулять. Я трезветь буду.

— А ужин?

— Господи! Я сутки подряд ем без остановки. Разгрузочный вечер мне не повредит.

— А я?

— А ты должна быть сыта моей любовью.

Попробовала бы я сообщить ему, что сыта его любовью! Меня бы стерли в порошок. Ну, что с ним делать? Гулять. Деваться некуда. Однако, чур, не по деревне. Любопытством замучают.

Только вышли за околицу, он увидел свежие копны сена в поле.

— Пошли на сено, — дернул меня за руку.

— Очумел? Время — шесть. Народ кругом. Что о нас подумают?

— Да просто посидим в сене. Я уже и забыл, как оно пахнет, — и он потащил меня к самой дальней копне, почти к опушке леса.

Мы добежали и плюхнулись с разбегу. Мишка тут же раскинул руки и опрокинулся на спину.

— Ох, хорошо. Чего-то только не хватает...

— Знаю я, чего тебе не хватает, — порылась в сене, вытащила травинку подлиннее и посвежее, сунула ему в зубы. Помнила, как он всегда раньше любил разную "зелепуху" в рот тащить.

— А ведь точно, — хмыкнул Рыжий, — Именно этого и не хватало. Теперь все. Лежим и слушаем природу.

Он закрыл глаза. Я прилегла рядом. Вечер был тихий и ласковый. В верхушках деревьев в лесу еще посвистывали птицы. Иногда налетал теплый ветерок. Одуряющее пахло свежим сеном. От опушки тянуло вечерней сыростью. Немного мешали комары. Я скосила глаз на Рыжего. Лежит тихо. Может, он и слушает природу, а у меня не получается. Вспомнился тот день, когда я ревела в кустах на опушке. Где-то здесь, кстати, шагах в пятидесяти от копны... Какая вкусная тогда продавалась колбаса. Докторская. Теперь такую не купишь. Теперь вообще с колбасой трудности. И какой замечательный был у Мишки мотоцикл. А, собственно, почему был? Он преспокойненько стоит у тетки в хлеву, за стойлом, распространяет вокруг себя омерзительный запах машинного масла. От этого запаха Милка меньше молока стала давать. Чудно! Мишка даже не вспомнил о своей "Яве" ни разу за прошедшие сутки. А ведь тогда он почти не слезал с нее. И футболки он тогда любил белые. Как хорошо васильки оттеняли его глаза. Я была в тот день счастлива? Какая странная мысль! И с удивлением поняла: да. Очень счастлива. Надо же, вот только когда сама себе созналась. Интересно, как тогда наши сыграли с Березовкой и Хлебниковым? С каким счетом?

— Продули... Три — ноль, — отозвался Мишка.

— Что?

— Ну, ты спросила, как наши тогда с Березовкой сыграли? Я тебе отвечаю: продули.

Это что же? Вслух думать начинаю? Во креза...

— Как ты догадался, о каком матче идет речь?

— Да вот думал, думал и ненароком вспомнил один погожий денек, когда вон за тем кустом нашел свою жену сладко похрапывающей. Ты ведь тоже это вспомнила? Да?

Так я тебе и призналась! Еще чего?! Совсем тогда на шею сядешь и поедешь.

— Тогда я не была твоей женой. И представить не могла, что когда-нибудь ею буду.

Мишка повернулся на бок, положил руку под голову и нахально улыбнулся:

— Это ты. А я знал. Очень даже хорошо все знал. Когда тебя спящей увидел, такой ты показалась беззащитной... маленькой, глупенькой... Ой, ой, не дерись... Полежи спокойно. Дай, закончу свою тронную речь.

— Чего это тебя понесло?

— Поговорить захотелось, — хохотнул Рыжий. — Слушай дальше. Посмотрел я на эту соню и понял: быть нам вместе.

— Я ведь на Олега тогда засматривалась?

— Подумаешь, Олег... Величина какая! — Мишка мурлыкал, как сытый кот, — Я просто знал, что это — судьба. Мое и все тут.

— Ну, да, конечно! "Мое — сказал Евгений грозно..."

— Пушкин тут не при чем. И не хвастайся своими скудными познаниями в литературе. Ты цветы брала? А клубнику? А вишню?

— Про вишню — вранье. Я вишню теперь не могу. Сроду ее не ела.

— Может, и не ела, а взять — взяла. Я-то помню. Это ты все забыла. Помнишь, ты меня в овраге за плечо укусила? — он машинально погладил широкой ладонью это место. — Заметь, не по морде дала, укусила. И не обиделась. Ты меня уже тогда любила, Алечка. Только не понимала этого и сопротивлялась. А моей задачей стало твое сопротивление сломить. Пусть даже грубой силой.

Ну? Я так и предполагала. Сопротивление его подстегивает. Ему препятствия нужны, как спортивному скакуну.

— Это ты сейчас нарочно все придумал, — надулась я.

— И вовсе не сейчас, — он притянул меня к себе и чмокнул в висок. — Да я уже тогда все понял, сформулировал и доступными словами сам себе объяснил. Вот ты Рыжиком меня тогда назвала...

— Ты и это помнишь? — удивилась я.

— Рыжиком назвала, — повторил Рыжий, — А помнишь, как боялась мне венок надевать? Ведь боялась?! Боялась, а как на меня смотрела? Я готов был тут же тебя на траву и повалить.

— Что ж не повалил?

— Спугнуть побоялся...

— Не строй из себя Дон Жуана!

— Ну, не Дон Жуан, конечно... Но мужиком я уже был и осознавал это...

— Кобелем ты был, вот кем.

— А ты — сопливой пацанкой, маленькой...

— То-то ты меня так в лесу целовал... Как маленькую!

— Да я сам обалдел! У меня до тебя баб двести было.

— Скромненько.

— Хорошо, не двести. Но двадцать — это точно. И постоянные, и так — на один раз. Но так меня никто не целовал. Аж в пот кинуло.

— Я тебя целовала?!

— А кто?

— Я тебя только попросила. Целовал ты. Я и целоваться не умела.

— Ничего себе, не умела!

— Не умела!

— А теперь научилась?

— Теперь научилась.

Ну-ка, покажи!

* * *

Более сумасшедшего времени, чем следующие две недели, у меня в жизни не приключалось. Спать приходилось урывками. Рыжий был вездесущ. Он залатал крышу и поправил покосившийся забор. Вырезал всю крапиву на задворках, вычистил нужник, скосил траву. И все это — почти не бывая дома. Тетка нарадоваться на него не могла. Я, в отличие от нее, ужасалась. Три раза в день готовить еду, греть воду и мыть посуду. Убираться, стирать, гладить, ходить в магазин. И это надо было делать в промежутках между экскурсиями по друзьям, знакомым и ближайшим окрестностям. Мы таскались по всей округе. Причем пешком. Только раз, в конце июля, поехали на мотоцикле очень далеко — за орехами. Но, естественно, орехов не привезли. Они были незрелыми. Мы пробегали целый день по лесу, доводя до заикания кукушек, швыряясь друг в друга шишками и целуясь при случае. Не то, что я, даже Мишка спал с лица. Только количество бесенят в глазах его неуклонно росло.

Он изменился. Перестал притворяться полудурком. Если раньше он держался с друзьями на равных, то теперь парни молча признавали его лидерство. Кажется, ему это нравилось. Но специально Рыжий ничего не делал для этого. Все получилось само собой. К тому же, он единственный был женат...

Олег... Ну, Олег был — само благородство. Никто ни ухом, ни рылом не знал, какие бури бушуют в его душе. Кроме меня и ... Рыжего. Мишке доставляло удовольствие дразнить Олега. Например, обнять меня за плечи у него на глазах или по-хозяйски положить мне на бедро руку. Олежка, чуть заметно морщась, отводил глаза. Его коробила Мишкина простота. А простоты-то и не было. Имело место желание уязвить. Я жалела Олега. Чувствовала себя неловко и не избегала с ним встреч. Иногда мы встречались у колодца, куда оба ходили за водой. Рыжий воду таскал только по утрам. Днем его ищи-свищи, со сворой легавых. Однажды он увидел, как мы с полными ведрами мирно беседовали, никуда не торопясь. Для меня постоять у колодца стало равнозначно отдыху. Как ни странно, Мишка отнесся к моему преступлению спокойно, ничего не сказал. Лишь перестал дергать на прогулки. Пожалел, показалось мне. Светка тоже проявляла сочувствие. Иногда помогала. Но это сочувствие было поперек горла. Она всегда маячила рядом. Всегда веселая, спокойная. Всегда рада мне. ...И Рыжему. Мишке было приятно Светкино общество. И не накокетничался он еще. Я это хорошо понимала, но, тем не менее, схлестывалась с ним из-за Светки каждый день. Он раздражался. Отговаривался тем, что не мешает мне общаться, например, с Олегом. Мы ссорились, и я расстраивалась до слез.